Дося
Человек я — закалённый всякими разными ужасами и передрягами, но к такому меня жизнь точно не готовила.
Заболела собачка моя — Дося. Ну как заболела... Пережрала всякого разного. Где это пятнадцатисантиметровое животное прячет шесть дополнительных желудков, я понятия не имею. Оно вымогает еду с остервенением, присущим только профессиональным сиротам и никогда не может насытиться.
Мы, ясное дело, покупаемся на это всё и кормим от души. Как дураки, ей-Богу. Любящие дураки. Очень жалостливые.
Ну а как не жалеть? Глазоньки животное имеет как в той песне, которую мой папа привез из экспедиции по Монголии и пел мне вместо колыбельной" «а я сидел и горько плакал, что мало ел и много (простите) какал». Смотрит она каждый раз ими как в последний раз. Как не дать собачке кусочек манго или карасика?
Это хорошо, что ещё не пьёт. Даже не знаю, как бы мы с ней управлялись в этой ситуации.
Ну так вот. Животное обожралось в очередной раз и заумирало. Резко, одномоментно. Вот только это был весёлый пёсик и хоп — уже умирающая лебедь: шея узлом, включайте, мои родные, Сен-Санса.
Мы давай колготиться. Клещей искать. Градусник вставлять под хвост. На градуснике собака поломалась окончательно. Закатила глаза, попрощалась с нами и легла умирать.
Такси. Пробки. Прощальные слёзы. Лучший ветеринар во всей вселенной.
Оно ведь пока здоровое ходит и надоедает своим непомерным аппетитом, думаешь: «Да зачем я связалась вообще с этим животноводством, окаянная, сдам её обратно в питомник и дело с концом, всю душу мне сожрало!». А как заумирает, так: «Котенька моя маленькая-родненькая, как я без тебя теперь?».
Доехали. Ветеринар изрёк сакраментальное: «Холод, голод и покой!». Сутки ни воды, ни еды, потом понемногу поить, вколол чего-то много-премного, градусник опять же в то же место воткнул. Нас немного поуспокаивал и отправил восвояси.
Через час после инъекций животное заулыбалось, Сен-Санса отключили и в глазах заиграл всё тот же сиротский ненасытный огонь: «Есть! Пить! Дайте! Сейчас умру, супостаты!».
Место на полу, где раньше стояли миски, вылизала до зеркального блеска. Под столом нашарила какую-то случайно там оказавшуюся крышку и гоняла её по дому до утра в надежде, что туда что-то закинут из съестного. Но нет. Мы были тверды.
Страшное случилось, когда вспомнили, что в доме ещё есть кошка и она тоже должна и поесть, и попить. Боже... Дверь, которую мы с сыном держали вдвоём своими мощными телам, пока кошка ела, содрогалась так, как будто с той стороны, где находилась маленькая собачка, её сокрушали стенобитным орудием. Но мы держали оборону изо всех сил и удержали высоту.
До утра жили в тревоге и ужасе, потому, что собачка своими лапками-запятыми трижды пыталась вскрыть холодильник. Она стонала и кряхтела от усердия так, что мы раз десять усомнились в её нездоровье.
Потом это несчастное создание уселось на полу, — аккурат напротив моей головы, — и гипнотизировало меня укоризненным взглядом до шести утра включительно, не давая спать.
С утра было принято волевое решение: вся семья не будет есть до тех пор, пока не даст отмашку ветеринар, потому что даже при виде чашки кофе собака начинала прыгать практически до уровня лица. Не моего, увы. Ильи. А в мальчике, простите, уже 192 сантиметра и ему ещё жить...
В обед я сдала позиции и воровски пробралась к холодильнику. Беззвучно, одним мощным рывком, открыла банку зелёного горошка, зачерпнула ложку, но рука дрогнула и две горошины, не долетев до рта, упали мне на тапочек.
Господа... Я чуть не лишилась ноги... Господа... Эта маленькая ненасытная животина всосала в себя эти горошины вместе с кроликовым помпоном, который так украшал мою домашнюю обувь...
А впереди ещё неделя диетических упражнений. Как нам жить и куда бежать, я просто не знаю. Пишу из ванной комнаты, заперевшись. Если что — не поминайте лихом. Думаю, что моего тела ей хватит максимум на три дня. А потом? Страшно подумать...