Гори, гори, его паникадило
В определённой среде Борис Гребенщиков обладает статусом современного Льва Толстого. Для определённой среды это важно: «Взгляните, Лев Толстой за нас! Значит, правда на нашей стороне!»
Да и вид у Бориса Гребенщикова нынче подобающий: огромная борода, мудрое лицо, а голос с какого-то момента стал низок, суров, хрипл. Наверное, Лев Толстой так же ругал толстовцев, жену и детей — хрипло и сурово.
Очередным подтверждением высочайшего статуса Гребенщикова стал его новый альбом «Время N».
В определённой среде это стало праздником. Праздником небывалого урожая.
Достаточно прочесть подобострастную, отекающую от счастья и рукопожатной неги рецензию Яна Шенкмана в «Новой газете» на этот альбом или интервью с Гребенщиковым в «Огоньке» (с выносом досточтимого БГ на обложку), где корреспондент обращается к нему, как к носителю высших знаний, пришедшему от начала начал к концу концов. А Гребенщиков соответственно так же и отвечает. Как носитель начал и концов.
О чём новый альбом Гребенщикова? Если вкратце — о том, что на душе тяжело. Так тяжело, что время на***ниться. Напиться то есть.
Если альбом слушать без пояснений Яна Шенкмана и самого Гребенщикова, то он, конечно же, о вечном. Но если слушать с пояснениями — то о насущном.
Надо заметить, что политические убеждения Бориса Гребенщикова до какого-то момента оставались для большинства тайной. Как многие большие художники (а Гребенщиков, безусловно, большой художник) он так или иначе отдавал себе отчёт, что агитировать за одних против других нехорошо. Искусство — оно для народа. Народ — он разный.
Поэтому «Русский альбом» и «Навигатор» Гребенщикова слушали и патриоты, и либералы, и левые, и правые, и анархисты, и пацифисты, и каждый находил что-то для себя — практически как в поэме Блока «Двенадцать».
Нет, конечно же, внимательные люди отлично отдавали себе отчёт, что убеждения у Бориса Гребенщикова вполне себе прозрачные. Чтобы их понять, достаточно было пары строк из альбома 1994 года «Кострома mon amоur»: «Вперёд, вперёд, плешивые стада, дети полка и внуки саркофага…»
Под «плешивыми стадами» Борис Гребенщиков подразумевал сторонников «красного реванша».
Чтоб никто не сомневался в этом, песня называлась «Московская октябрьская».
В середине 90-х, напомню, в связи со скорыми — или, можно сказать, скорбными — перевыборами Бориса Ельцина на должность президента серьёзно выросли ставки коммунистов, и какая-то часть общества, в том числе Гребенщиков, всерьёз опасалась, что красно-коричневые мракобесы придут к власти и всех посадят в ГУЛАГ.
Последние две строки в цитируемой песне Гребенщикова звучали так: «Гори, гори, моё паникадило, а то они склюют меня совсем!»
Влюблённого в песни Гребенщикова, меня, помню, несколько озадачивал этот посыл. Вообще говоря, в коммунистических колоннах ходили тогда ещё полные сил участники Великой Отечественной, и называть их «плешивыми стадами», на мой скромный вкус, было перебором.
Но Бог миловал, не склевали они никого, но молча ушли под воду, и жесты их теперь неразличимы.
В нулевые годы Гребенщиков подобрел, подуспокоился. Ему, предположим, временно показалось, что Россия вполне себе превращается в слабое, но приемлемое подобие, скажем, Англии, являющейся для Гребенщикова в известном смысле образцом мироустройства (примерно с тех самых пор, как Гребенщиков услышал группу «Битлз»). Посему он даже встречался с Владиславом Сурковым и с Борисом Грызловым, за что строгая либеральная общественность выговаривала Гребенщикову: ай-я-яй, как не стыдно, они же плохие, ты должен встречаться только с нами. Собчак вела с Гребенщиковым разговоры в студии «Дождя» примерно с тем же выражением лица, с каким она сегодня с Грудининым разговаривает.
Однако в десятые Гребенщиков что-то такое почувствовал и сам и вновь позволил себе крайне редкое (в его случае) высказывание по сути происходящего в России (цитируем отличную песню «Рухнул»): «Живём в грязно-серой стране, где главная политика — лечь».
Сурово, правда? Про Англию такого, вестимо, Борис Гребенщиков петь не стал бы. А про местных грязно-серых б***** вполне себе можно.
В этом, собственно, и заключена главная душевная мука Гребенщикова.
С одной стороны, держава наша — как лужа мутная, морды у нас чумазые, по земле нашей постоянно ходят туда-сюда плешивые дети полка, а вслед за ними — внуки полка, и все они норовят лечь и отдаться тирану.
С другой стороны, парадоксальным образом эта же земля властно, неумолимо притягивает Гребенщикова.
Далёкие 90-е начинались с брошенной Гребенщиковым злой фразы: «Всё надоело, еду в Рязань». Ехал он, между прочим, из США, а в Рязани пел про Никиту Рязанского — была такая чудесная песня у него.
В начале нулевых целым альбомом Гребенщиков обозначил новый географический маршрут — «Назад в Архангельск».
Посредине меж Рязанью и Архангельском была у него вышеупомянутая остановка Кострома mon amour. Не забудем также милейшую песню «По пути из Калинина в Тверь» того же автора.
Вот как его кружило, не давая оторваться и улететь прочь от наших нелечебных грязей.
Песни свои, в том числе альбом «Время N», Гребенщиков давно уже старается записывать в Лондоне, но петь всё равно едет сюда. И даже если не сюда, а за пределы страны, то всё равно на русском языке и для граждан, разбежавшихся из Архангельска, Костромы, Твери и Рязани по белу свету.
Это почти как у артиста Серебрякова или писателя Акунина — то же самое страдание, можно уже медицинский диагноз придумывать. Страна наглая, хамская и поехавшая рассудком, но первому всё равно не стать канадским артистом, второму — французским историком, а третьему, о котором речь ведём, — Бобом Диланом. Таланты свои приходится всё равно демонстрировать чумазым хамам.
«8200 вёрст пустоты, а всё равно нам с тобой негде ночевать», — спел Гребенщиков ещё в 90-е. Надо бы им с Акуниным или с Серебряковым хором её записать — красиво получится.
Случившееся в 2014 году временно вывело Бориса Гребенщикова из себя и несколько расшатало его психику. С навязчивой последовательностью Гребенщиков ездил петь именно на Украину, а в Крым категорически не стремился, что в итоге послужило причиной раскола внутри группы «Аквариум», где одна половина с какого-то момента стала отказываться ездить во Львов, минуя Севастополь и тем более Донецк. Теперь той половины группы «Аквариум» в группе «Аквариум» уже нет. Группа «Аквариум» не место для дискуссий. Если Грызлов чему-то научил Гребенщикова, то, пожалуй, только вот этому.
На очередном гастрольном витке Борис Гребенщиков конкретно оступился, когда в сети появились его фотографии сначала с Саакашвили, а потом с Геращенко — двумя записными русофобами самой высшей, самой последней, самой позорной пробы.
Российская прогрессивная общественность все эти фотографические нехитрые сигналы считала и возлюбила Гребенщикова с новой страстью. Ибо нет лучших друзей у российской прогрессивной общественности, чем русофобы.
«Время N» всей этой публикой воспринимается почти как откровение для посвящённых.
Альбом — нечем крыть — сшит ладно и скроен на славу.
Несколько настораживает только то, что Гребенщиков периодически цитирует и перепевает себя самого.
«Сякухачи» — песня времён «Навигатора», в какой-то момент ему нравилось сочинять такие, а-ля рюс, застольные, псевдонародные вещи «со слезой» и почти высоцким надрывом. «На ржавом ветру» — это часть вторая песни «Как нам вернуться домой», сочинённой ещё в конце 80-х, но вышедшей только на альбоме «Любимые песни Рамзеса IV». «Крестовый поход птиц» — это, что ни говорите, «Пока не начался джаз», только немножко по-другому. Баллад вроде «Песни нелюбимых» Гребенщиков сочинил столько, что в ближайших аналогиях даже теряешься: ими можно, как в грибной год, самую глубокую корзинку наполнить.
Кроме того, пристрастие Гребенщикова к глагольным рифмам в первой же песне, давшей название альбому, вызывает несколько смущённые чувства.
На все куплеты песни «Время на***ниться» Гребенщиков догадался только один раз срифмовать «на***ниться» с существительным («пленница»), в остальных случаях идут, как на верёвочке, ожидаемые «денется», «изменится» и «ерепениться».
Русские рокеры вообще толком рифмовать не очень любили, да и не умели (кроме, естественно, Башлачёва). В этом смысле нынешний рэп-музыкант средней руки уделывает их всех в одном куплете.
Но рок-н-ролл мы за другое любили.
За то, что эти люди (и Гребенщиков едва ли не в первую очередь) выпустили нас на свободу.
Нет, на свободу не из тоталитарной тюрьмы прямо в райские кущи демократии, а на какую-то другую свободу, которая внутри нас: свободу жеста, свободу интонации, свободу душевной реакции на боль, обиду или тоску — в том числе на чужую боль и на чужую обиду.
То, что рок-музыканты, отпустив на свободу многих из нас, сами остались сидеть в каких-то собственных клетках, нас касаться не должно. Тема эта выходит за рамки данного повествования. «Говорящий не знает, Дарья, знающий не говорит», как спел в своё время всё тот же Гребенщиков.
О пластинке «Время N», возможно, и не стоило бы писать так много слов, когда б внутри этой пластинки не разыскались две песни, а именно «Тёмный как ночь» и «Ножи Бодхисаттвы».
Перед нами, вынужден признаться, невозможно хорошие песни, в сущности, обнуляющие весь сегодняшний разговор.
Песни эти хороши настолько, что оказываются больше разнообразных благоглупостей, произносимых то там, то сям, больше гастрольных графиков, больше фотографий с записными русофобами, больше подобострастных прогрессивных рецензий и больше самого Гребенщикова в том числе.
Но так как исполнил их всё-таки он, мы передаём ему пламенный привет от детей полка и внуков саркофага. Пусть горит твоё паникадило, Борис Борисович, пусть горит. Пока вместо тёмного, как ночь, не проглянет ясный, как день.
Страна у нас хоть и с одним именем, но разная, зато тоска общая.
Захар Прилепин
Источник