Инок революции: жуткий и нежный
В издательстве «Вече» вышла примечательная книга писателя, журналиста и литературного критика Алексея Бархатова «Иеромонах революции». Это биографический роман о Феликсе Эдмундовиче Дзержинском.
Роман издан в серии «Страницы советской и российской истории; Библиотека АФК "Система"». За три года проекта опубликовано уже 28 книг, посвященных деятелям советской эпохи: политикам, ученым, писателям, организаторам производства. При разности жанровой подачи характерная общая черта этих произведений: доброжелательный, спокойно-объективный взгляд на значимые фигуры нашего недавнего прошлого. Без восторженных панегириков и надрывных «обличений». Нон-фикшн с опорой на выверенные документы, но с качественной литературной составляющей. И это, безусловно, достоинство серии, в чем-то успешно конкурирующей с «ЖЗЛ». Заметна и достойна уважения концептуальная «изолиния» этой серии – попробовать, не восхваляя и не отметая, вдумчиво разобраться с феноменом советского проекта в истории России, понять людей, который его создали и поддерживали.
В этом смысле «железный Феликс», конечно, одна из знаковых фигур «первой страны социализма»: пламенный «рыцарь революции», глава грозной ВЧК и спаситель беспризорников, организатор восстановления транспорта и разработчик плана индустриализации СССР. Революционер, отдавший большую часть жизни разрушению исторической России, и строитель-созидатель новой России впоследствии. Человек проливший много крови, но ничего лично для себя не стяжавший, служивший «делу Революции» с истовостью религиозного адепта.
Известна характеристика Дзержинского Николаем Бердяевым, побеседовавшим с «мечом революции» незадолго до своей высылки за границу «Думаю, что он не был плохим человеком, и даже по природе не был человеком жестоким. Это был фанатик. Производил впечатление человека одержимого. В нем было что-то жуткое. В прошлом он хотел стать католическим монахом и свою фанатическую веру перенес на коммунизм».
Название романа, конечно, провокационно для читателя-христианина. Иеромонах в православии – монах с саном священника. Служение революции – дело в некотором смысле противоположное иеромонашескому. Феликс в юности, как известно, пламенно верил в Бога и даже собирался стать ксендзом. Позже, по общепризнанному биографическому факту, он записал в дневнике: «Я вдруг понял, что Бога нет». И пошел в революцию.
Но вот, однако, в книге приводится письмо Феликса сестре Альдоне, которое он написал в 1901 году. Написал, между прочим, будучи уже революционером, сидя в тюрьме в Седльцах. Благодаря за присланное ему Евангелие, «товарищ Яцек», отрицает, что вернулся в католичество. Но при этом восклицает: «Я хотел бы все человечество объять своей любовью, обогреть его и отмыть от грязи; я хотел бы так любить его, как Христос возлюбил ...Иисус Христос – это любовь. Иного Бога, кроме Него, у меня нет. Не тот христианин, кто имеет имя Учителя своего на устах, но тот, кто исполняет волю и заветы Его!».
Что от этого мировоззрения осталось у Дзержинского к 1917 году, когда он стал большевиком, а вскоре и председателем ВЧК? Бархатов не дает прямого ответа на этот вопрос, но само течение книги заставляет посмотреть на образ «железного Феликса»с иного, чем принято угла зрения. Не безупречный «разящий меч пролетарской революции», но и не фанатик-изувер.
Писателем выбрана «оптика» собственного героя: повествование ведется через его дневники, исторические факты, оценки соратников по партии – автора как бы не видно. Понятно, что при таком подходе не избежать известной комплиментарности. Не хватает порой авторского анализа тех или иных поступков героя, «pro et contra» его личности. Например эволюции взглядов Дзержинского от воспроизводимой везде его яростными ненавистниками юношеской фразы «еще мальчиком я мечтал о шапке-невидимке и уничтожении всех москалей»(якобы устно сказанной литовскому революционеру Винцасу Мицкявичусу) – до выступлений против позиции Ленина о праве наций на самоопределение, против капитулянтского Брестского мира. Так что Ильич даже уличал его в «истинно русских настроениях». Нет в книге исследования дореволюционной деятельности Феликса: действительно ли он лично участвовал в «эксах» и убийствах, за что и получил каторгу, как пишут его недоброжелатели? За что в полиции Ковно его избили березовыми палками?
Некоторые «углы» в книге Бархатова заметно «сглажены». Впрочем, и о «лакировке» образа героя по советским стереотипам речь не идет. Автор сосредоточил свое основное внимание на деятельности Дзержинского после октябрьского переворота, на что, конечно, имел полное право. Мы видим человека дворянского воспитания, игравшего на фортепьяно и любившего поэзию, который решил, что кавалерийская шинель без погон вполне соответствует сутане «священника революции». Наблюдаем пошагово и само это служение – неуклонное, бескомпромиссное, но и рассудочное, не лишенное моральных принципов.
Названный Лениным «наш красный Фукье-Тенвиль» с возложением на него должности председателя ВЧК, Феликс Эдмундович отнюдь не походил на беспринципного «прокурора» якобинского трибунала, отправлявшего пачками людей на гильотину без всякого следствия. Перед читателем предстает убежденный, но не кровожадный революционер, поставленный судьбой в положение государственника, призванного кроме защиты новой власти, взнуздывать бескрайний анархический разгул, поднятый революцией. Защищать обывателей от погромов и грабежей «братишками»-бандитами. Помня о том, что такие же вот «революционные» бандиты в 1917-м убили его брата Станислава, разгромив родовую усадьбу Дзержиново. А еще – изобличать, судить и приговаривать к расстрелу своих бывших товарищей по тюрьмам и ссылкам за продолжение «революционной борьбы». Учась при этом розыскной работе у своих бывших имперских преследователей, осваивая законы госстроительства.
Согласно книге, Дзержинский существенно отличался в своей чекистской работе от людей Свердлова – своего зама Петерса, от Лациса и Белобородова. Когда первые два замещали его во главе «ЧеКи», начинались массовые расстрелы, зверства, которыми и прославилось это учреждение. Феликс Эдмундович, напротив, бывая в Бутырке, обходил камеры, выяснял обстоятельства ареста, записывал жалобы заключенных, кого-то немедленно отпускал. «Тот, кто станет жестоким и чье сердце останется бесчувственным по отношению к заключенным, — внушал сотрудникам Дзержинский, — должен уйти отсюда. Здесь, как ни в каком другом месте, нужно быть добрым и благородным». Допрашивая же, пытался вникнуть, переубедить, усовестить былых соратников, освободить тех, кто не был замешан в заговорах против советской власти.
Но получалось у него это далеко не всегда: давили товарищи из ВЦИК, подчиненные ставили перед фактом расстрелов. То есть, Феликс, вроде как, оказался отчасти заложником машины красного террора, в которой по его собственному выражению «кожанка и маузер являются мандатом на вседозволенность». В чем особенно преуспели плохо говорившие по-русски латыши, наводнившие органы ЧК. Его со временем начали упрекать в «мягкотелости», причем он несколько раз писал заявления Ленину с просьбой освободить его от этого поста: «...я не хочу, а главное– не могу там больше работать. Вы знаете, моя рука никогда не дрожала, когда я направлял карающий меч на головы наших классовых врагов…..Вы знаете, товарищи, что я не щадил своей жизни в революционной борьбе, боролся за лучшую долю рабочих и крестьян. А теперь их приходится репрессировать…». Кстати, эпитет «железный», согласно автору книги, Дзержинский получил после того, как успел нырнуть в железный сейф от гранаты, брошенной в окно его кабинета.
Его аскеза удивляла многих соратников. Он долгое время не имел квартиры и жил в своем небольшом рабочем кабинете, отдыхая на кровати за ширмой, ел паек рядового, записывал свои мельчайшие траты, сходу отвергал любые подарки.
Ленин, признавая заслуги Дзержинского, относился к нему прохладно, не пуская ни в Политбюро, ни в Совнарком. Напряженные отношения складывались у него со Свердловым и Троцким, с Зиновьевым и Пятаковым, с Каменевым и Крупской. Раздражал он многих. Например тем, что поставил ребром вопрос о переизбытке автомобилей начальников разного ранга в столице. Или вот такими вполне себе современными заявлениями: «Мне недавно говорили, что в одном из крупнейших трестов до 40% средств тратится на содержание аппарата по сравнению с тем, что платится рабочим. Эта организация никуда не годится...». В этом «монахе революции» и впрямь было что-то, неуловимо отличавшее его от большинства партийной верхушки.
Это «что-то» и попытался раскрыть в своей книге Алексей Бархатов. Калейдоскопом проходят в ней исторические события: мятеж левых эсеров с полком чекистов во главе, разгром «Черной гвардии» анархистов в Москве, охота на Бориса Савинкова с точкой самоубийства в конце, убийство посла Мирбаха, мутное покушение на Ленина Фанни Каплан с ее экстренной ликвидацией в отсутствии главы ВЧК в Москве, зверская расправа над царской семьей в «обход» его же; «философский пароход», гражданская война, НЭП…
Внутренняя установка на максимальную честность и полную самоотдачу в том, что делаешь, сопрягалась в Дзержинском с желанием и умением практически вникнуть в суть проблемы, опереться на надежных экспертов, независимо от их прошлого. Так, будучи Наркомом путей сообщения, он, вопреки сомнениям своих сотрудников-чекистов, сделал своим замом одного из руководителей императорских железных дорог. А в Высшем Совете Народного хозяйства (ВСНХ) отделами у него руководили «спецы» из числа меньшевиков. Проживи Феликс Эдмундович подольше, не миновать бы ему, несмотря на «дружбу» со Сталиным, мясорубки тридцатых!
«Иеромонах революции» скончался в двадцать шестом. Выйдя из зала после ожесточенной полемики с Пятаковым и Каменевым на объединенном пленуме ЦК и Центральной Контрольной Комиссии. Официально – с сердечным приступом. Конспирологически – не без «помощи» агентов Троцкого. Молился ли он перед смертью «богам революции» или вспомнил про Христа, которого когда-то любил всем сердцем? Писатель этого целомудренно не предполагает – читатель может поразмыслить сам.
Конечно, подобный благожелательный литературный портрет личности Феликса Дзержинского не снимает многих вопросов – ни к кровавой деятельности ВЧК и партии большевиков в целом, ни к нему лично. Например, о природе той самой «жути», которую подметил в нем Бердяев. Концепция «действий в заданных обстоятельствах», развенчание явных наветов, без сомнения, гораздо лучше жестко ангажированной политической трактовки в ту или иную сторону. Но они (как и любой другой взгляд исследователя) не способны дать некую окончательную «смысловую точку» для этого мистического узла русской истории. Лишь многоточие.