«Протокол. Чистосердечное признание гражданки Р.»: Глава из новой книги Ольги Романовой
Борис, борись!
Вообще 2011—2012 годы, мне кажется, многое рассказали нам о нас самих прежде всего — какими мы можем быть, какими мы могли бы быть.
Вот, например, Высшая школа экономики, где я преподавала 14 лет. Да, я, кстати, профессор. Ничего, что я тут иногда слова разные пишу? Издатель мне обещал, что книжка будет продаваться запаянной в чёрную паранджу и на ней крупными буквами будет написано: «18+! Содержит ненормативную лексику!»
Не надо писать мне гневных писем о том, что настоящий профессор не знает слова «хуй». В конце концов, я не очень настоящий профессор, что это за профессор такой — по журналистике? Так что имею право знать, употреблять и любить все слова. Да и издатель должен был вас строго предупредить.
Так вот, Высшая школа экономики. Я недавно беседовала с бывшими коллегами по этому замечательному когда-то университету. И они вспомнили, как я однажды привела в «Вышку» Борю Немцова. А я подзабыла: это ж было обычное дело — привести интересного человека. Но тут ахнула, и картинка встала в памяти — как будто вчера случилось, вот ведь странное свойство. Такое давно уже невозможно: это даже не то что вольнодумство, ты можешь хоть крокодила на веревочке привести, хоть Волан-де-Морта со свитой, но только не оппозиционера.
Я позвала Борю на свой семинар по деловой журналистике. Там дело было вот в чём. В самом начале семестра студенты выбирают себе по одному ньюсмейкеру деловых медиа. Любого, хоть из позапрошлого столетия, хоть Вандербильта, хоть Трампа (но строго как бизнесмена), хоть давно забытого всеми ельцинского Сосковца. Выбрав персонажа, студент должен с ним сжиться и как бы перевоплотиться в него. В Дерипаску, Илона Маска, Павла Дурова или, к примеру, в Джека Ма. Знать всё про него и его бизнес. И в какой-то момент быть готовым дать как бы пресс-конференцию от его имени, выбрав информационный повод.
Все остальные студенты готовятся к пресс-конференции. Выбирают себе медиа: газету, агентство, телик — всё, что угодно, хоть «Домашний очаг», лишь бы вопрос был осмысленный и подходящий для издания. А потом все делают этот самый материал, а «ньюсмейкер» отдыхает. Через пресс-конференции проходят все, и все же проходят через процесс «вопрос-публикация». То есть к концу семестра у каждого студента должно быть столько публикаций, сколько студентов в группе, минус один (он сам, когда выступал).
Я привела Бориса Немцова на пресс-конференцию Бориса Немцова. Кажется, речь шла о попытке реформирования «Газпрома», но, конечно, зашла обо всём, включая его знаменитые белые штаны, в которых он встречал Гейдара Алиева.
Борис слушал с удовольствием, а потом сам вернулся в те годы и очень здорово объяснил про «Газпром», белые штаны, Курилы, Березовского и вот это вот всё. И он, и я понимали, что мы не можем говорить со студентами про «текущий момент» (хотя не обсуждали этого), и он изящно обошёл вопросы. А потом мы пошли к знакомым преподавателям поболтать. Он входил в кабинеты — большой, красивый, весёлый, страшно общительный. Было, кажется, начало 2012 года, ещё не существовало Координационного совета, и Боря почти в шутку спросил: «А что, Романова, не провести ли в “Вышке” заседание Оргкомитета?» И выглядело это тогда вполне естественно — никто особо не перепугался. Почему бы и нет, но лучше не надо. И то верно.
Время было удивительное. Летом все ходили на суды к «Pussy Riot», и прямо накануне приговора случилось то ещё приключение, нынче никак не возможное. Я была на вечернем эфире «Дождя», тогда ещё на «Красном Октябре», потом мы пошли посидеть с окрестными журналистами и в итоге совсем уже ночью оказались в «Старлайте» на Болотной, хорошее было место, ныне изжитое. Там было пусто, мы пошли в дальний зал, где стояла касса, и уже в тишине уткнулись в гаджеты — переговорили обо всём, а расходиться не хотелось.
И вдруг в зале появился полицейский в форме. Похоже, нас он или не заметил, или не посчитал достойными внимания. Полицейский подошёл к кассе, за кассу встал сотрудник, открыл её и стал отсчитывать деньги.
Но мы журналисты. Нас было человек восемь, и каждый из нас молча включил камеру на телефоне и стал подбираться поближе. Мент и официант были увлечены процессом. Когда они наконец подняли на нас глаза, мы молча стояли вокруг них полукругом. Мент отбросил деньги и побежал к выходу, но на выходе почему-то ошибся — побежал не наверх, на площадь, а в подсобку. Видимо, он впопыхах перепутал двери, там рядом был запасной выход через кухню. Мы торжественно его заперли, сказали официанту, чтобы звонил руководству, а сами стали вызывать полицию.
Наряд приехал быстро. Они посмотрели на нас и сказали:
— Да вы нетрезвые.
— Имеем право, мы не на работе. А вы почему все пьяные?
Но трезвых ментов поблизости не оказалось, надо было закончить с теми, что есть. Они подошли к подсобке, назвали, кажется, мента по имени, открыли дверь и расступились. Наш пленник пулей выскочил из подсобки, рванул к выходу и скрылся в темноте.
Мы возмутились:
— Вы зачем его отпустили? Видите, теперь он побежал в сторону Кремля, и у него пистолет, а там, может, Путин с документами работает! Везите нас в своё отделение, будем заявление о преступлении писать. Может, ещё не поздно предотвратить кровавую бойню.
И мы стали укомплектовываться в патрульную машину. Все, конечно, не поместились, было вызвано дополнительное такси, а наряду мы велели идти в отделение пешком, заодно проветриться. То ли они были настолько пьяны, то ли мы были настолько убедительны, но они безропотно подчинились.
В ОВД «Якиманка» нас не ждали, эти идиоты их даже не предупредили. Навстречу нам вышел смуглый и черноволосый сотрудник с бейджиком на груди, на котором было написано «Иван Иванов». Мы собирались написать заявление о преступлении. Во-первых, первый мент явно пришёл за данью. Утверждать этого мы не могли, но описать ситуацию и сообщить, что у нас есть восемь видео с разных точек — да. Во-вторых, приехал пьяный наряд и выпустил нашу добычу. Ну минимум халатность.
И да, мы прекрасно знали порядок регистрации заявлений о преступлении.
У Ивана Иванова с этим было хуже, и он вызвал подмогу. Пришёл второй мент. На его бейджике было написано «Иван Иванов», и мы включили камеры. Хотелось бы понять, как кого зовут. И вызвать начальника отделения «Якиманка». Да, в три часа ночи. И позвонить дежурному прокурору. Пока мы звонили дежурному прокурору, менты с одинаковыми бейджиками сообразили, что начальство лучше побеспокоить. В конце концов явился подполковник, начальник ОВД «Якиманка». С бейджиком «Иван Иванов».
В общем, мы все написали заявления, заставили их зарегистрировать (всё равно толку, конечно, не было, получили потом обычные отписки, но жизнь на это тратить не хотелось, были дела и поважнее) и усталые, но довольные вышли на утреннюю умытую Полянку. Было часов 6 утра, нужно было немного поспать и идти к Хамовническому суду на оглашение приговора «Pussy Riot».
Народу на оглашении было очень много, как на митинге. В какой-то момент на заборе ровно напротив входа в суд появилась изящная фигура — юная девушка в розовой балаклаве балансировала на виду у всех, и полиция долго ничего не могла с этим сделать. Потом двое особо ловких омоновца таки залезли на забор и столкнули девушку вниз, спрыгнув за ней. Так все трое оказались на территории Турции — это было турецкое посольство. Вышел посол и сообщил, что не даст увести активистку, и омоновцы ушли ни с чем. Потом посол Турции предложил девушке тихо выйти с территории через задний выход, но полиция оцепила всё посольство, и девушку тут же задержали.
Административка. Так я познакомилась с этой девушкой, Таней Романовой, которая и сейчас играет важную роль в моей жизни и жизни моих близких людей. Она вышла замуж за юриста «Руси Сидящей» Леонида, а Леонида я знала ещё мальчиком, он сын моего адвоката Алхаса Абгаджавы. И теперь я крёстная мать дочери Тани и Лёни, прекрасной Дианы. Ну вот такие тогда завязывались знакомства, такие знаковые встречи происходили.
После оглашения приговора публика долго не расходилась, кто-то начал жечь файеры. И много кого упаковали по автозакам, меня в том числе. Это было моим первым путешествием в автозаке, их потом много будет. Нас привезли в ОВД «Якиманка». Вышел подполковник с бейджиком «Иван Иванов», увидел меня. Я обрадовалась ему как родному, а он почему-то буркнул что-то вроде «нет, только не это», и нас всех отпустили без протоколов.
Кто бы мог тогда подумать, что то были ещё вегетарианские времена. Каждый год, оглядываясь назад, я с ужасом понимала, что совсем ещё недавнее прошлое, которое было очень несвободным настоящим ещё вчера, завтра окажется вегетарианским.
Зато я точно знаю дату, когда вегетарианское время закончилось. Это март 2014 года, конечно. Весь 2013-й прошёл в судах по «Болотному делу». Мы ходили на судебные заседания, где я впервые увидела воочию этих парней в клетке, обвиняемых по первой серии «Болотного дела», их потом будет несколько ещё. Борис Немцов тоже часто приходил на заседания, потом его вызвали в качестве свидетеля — прокуратура возражала, но судья Никишина удовлетворила ходатайство защиты, и Борис был допрошен.
Борис ходил на суды и митинги, а летом 2013-го пошёл на выборы в Ярославскую областную думу. К тому времени уже был арестован популярный мэр Ярославля Евгений Урлашов и многие члены его команды, и Борис провёл избирательную кампанию под лозунгами «Свободу Евгению Урлашову!» и «Хватит грабить Ярославль!».
Именно Борис уговорил миллиардера Михаила Прохорова, который был кандидатом в президенты в марте 2012 и основал партию, чьи название и короткая конфетная судьба никакого значения давно не имеют, оплачивать адвокатов Евгения Урлашова. Уже после гибели Бориса Евгений Урлашов получил 12,5 лет строгого режима, сейчас он в колонии недалеко от Рыбинска. Все его, в общем, бросили. Зато его поддерживает хорошая женщина Светлана, которая ездит к нему и стала его гражданской женой. Мы помогаем ей доставать и передавать Урлашову книги, читает он очень много и далеко не всё подряд, у него очень изысканный и строгий читательский вкус.
Именно Борис уговорил миллиардера Михаила Прохорова оплачивать адвокатов Евгения Урлашова
Выиграв выборы, Борис в очередной раз окунулся с головой в бесконечный поток уголовных дел в отношении него — на этот раз это был экстремизм и побои, результат провокации какого-то мелкого местного наёмника, — сильно и красиво занялся ярославскими проблемами и реально много вкладывал своих личных денег
в строительство, например, спортивных площадок в школах и детских садах Ярославля. Или здорово помог больнице в городе Тутаеве. Интересно, помнят ли там об этом.
Поздней осенью мы поехали на новоселье к Боре, он купил за пять миллионов рублей двушку в Ярославле на улице Трефолева, 20/6, рядом с женским Казанским монастырём. Старый дом, третий этаж, двушка небольшая, но чистая и с ремонтом.
Мы гуляли с ним по городу, его многие узнавали, здоровались за руку, кто-то принимал его за другого, в основном за артиста. Борис рассказал, что один раз его приняли за Киркорова. Вообще было похоже, что Борис счастлив здесь, в Ярославле. Он был прирождённым электоральным политиком, любил и умел делать это дело. Именно в Ярославле он впервые заговорил со мной про выборы в Мосгордуму в сентябре 2014 года.
— Оль, тебе надо идти.
— И окунуться во всё вот это предвыборное говно? — Да.
— Ну, давай.
И я действительно начала об этом понемногу думать.
И говорить об этом с Борисом.
А в конце зимы 2014 года мне принесли протоколы допросов Сергея Удальцова и его помощника Константина Лебедева по «Болотному делу». Принесла журналистка «Новой» Юлия Полухина — она успела войти в это дело общественным защитником, и с неё не взяли подписки о неразглашении материалов — а с адвокатов взяли.
Там прослушка, причём не телефонная — так называемые ОРМ, оперативно-розыскные мероприятия. И эту прослушку в «Болотном деле» подкрепляли показания Удальцова и Лебедева. Но Лебедев был уже не важен, его не было на митинге 6 мая 2012 года.
Я почитала, и мы вместе пошли домой к Борису в Климентовский переулок.
Исходя из этих показаний, следующий арест должен был стать арестом Бориса.
Борис был весёлым, смелым до отчаянности человеком. Он никогда не верил в то, что его могут убить, всегда, в любых заварухах говорил: «Вставай рядом со мной, со мной не тронут». А вот от тюрьмы он поёживался, садиться не хотел. Знал тюрьму, мы с ним вместе ездили по зонам, и он понимал, что это. Владимир Буковский однажды сказал ему, Боря это часто повторял: «Тебе, Боря, надо было по молодости отсидеть».
«Тебе, Боря, надо было по молодости отсидеть».
Борис почитал протокол и сказал:
— Мне нельзя уезжать.
— Надо на время. Заодно подлечишься.
И Борис уехал в Израиль. Он никогда не собирался
уезжать навсегда, это вообще не про него было. Но через некоторое время Ксения Собчак написала в Твиттере, что Борис Немцов эмигрировал, и поднялся скандал. Борис был не столько раздосадован, сколько удивлён:
— Ну мы же хорошо знакомы, почему она просто не позвонила и не спросила?
Конечно, он не мог не вернуться. И он вернулся.
Примерно тогда же мы с ним в очередной раз крепко поссорились. Мы часто ссорились по самым важным проблемам современности — из-за митингов или из-за выборов. Потом легко мирились. В этот раз мы поссорились из-за выборов. Нас было трое — Илья Яшин, Маша Гайдар и я, кто шёл от явной оппозиции тем летом на выборы в Мосгордуму. У нас у всех уже был штаб, мы печатали листовки и газеты, зарегистрировались в качестве кандидатов в кандидаты (потому что надо было собирать подписи, и это ад), получили подписные листы и вовсю уже работали. И посреди всего этого вдруг Борис Немцов и Алексей Навальный принимают решение, что оппозиционные кандидаты не должны принимать участия в выборах.
Ну здрассьте. Мы уже на полдороге. И почему, собственно?
Да, время было для нас немыслимо тяжёлое: только что случился «КрымНаш» и наших сборщиков подписей и агитаторов иногда едва не били. Моя начальница штаба Ксения Васильченко каждое утро начинала с разбора полётов и очередных случившихся конфликтов, и каждое утро под двери штаба к нам приходили разные люди — много тех, кто приходил помогать, иногда те, кто приходил угрожать, часто те, кто просто денег попросить, а одна молодая женщина с топором приходила каждое утро, садилась у штаба и жаловалась на жизнь. Страшновато было возле неё проходить, она была совершенно безумна, и Ксения уговаривала её идти домой и пыталась разыскать родственников, которые, надо сказать, у неё были, просто привыкли к тому, что она выходит гулять с топором, и нимало не заботились.
Жара, в отпускной и дачной Москве, охваченной к тому же крымской эйфорией и напичканной пунктами сбора помощи для ДНР-ЛНР, антиукраинская истерия и война, а мы собираем подписи. Всё время отвечая на вопрос, чей Крым и что мы думаем об Украине.
Понятно, что мы думаем.
Нет войне с Украиной. Крым аннексирован.
Кстати, очень многие москвичи (а мы собирали подписи по Таганке и Замоскворечью) услышав это, сразу доставали паспорт — а наши люди всегда носят с собой паспорт, я потом долго в Берлине от этого отвыкала — и ставили подпись.
Мы едва успели в срок, почти не успели. Но успели. Отнесли коробки с собранными подписями в избирком, и началась известная комедия. Понятно, что нужное число подписей признали недействительными, в том числе мою и начальницы моего штаба. Однако этого мало. На заседании избиркома нас обвинили в том, что мы подделали подписи людей, которые уже умерли. И вот он, список умерших.
Мы посмотрели на список. Там были фамилии многих, в том числе знакомых нам людей, вполне живых и здравствующих. В том числе там было имя Михаила Калужского из Сахаровского центра, жителя нашего округа.
Я подняла глаза — Миша стоял в дверях комнаты, где мы заседали с избиркомом.
— Миша, паспорт при тебе?
— А то!
— Ты можешь показаться вместе с паспортом комиссии? А то ты тут умер.
— Миша, паспорт при тебе? А то ты тут умер.
Миша шагнул вперед, но комиссия замахала руками, как при встрече с живым мертвецом. Сказано «умер» — значит, умер, и нечего тут шастать. Всё было понятно.
Сейчас мы с Мишей снова живём в одном городе и в одном округе, только это уже Берлин.
На следующий день мы собирали вещи в штабе, и ко мне приехал знакомый политтехнолог, серьёзный человек, которому, конечно, я никак не доверяла, но слова слушала.
— Судиться будешь по подписям?
— Не знаю пока. Наверное.
— Не судись. Иначе на тебя заведут уголовку.
Это они могут. Судиться первой начала Маша Гайдар, с ней приключилась ровно такая же история с подписями. В отношении неё моментально возбудили уголовное дело, даже два, если мне не изменяет память. И она уехала, чтобы никогда больше не возвращаться. Всё понятно. Нет смысла судиться, есть смысл ещё поработать. На уголовку нарваться мы всегда успеем.
Пожалуй, главным итогом моих первых и последних выборов были семьи. Все между собой переженились. Ксения встретила юриста Данилу, он тоже работал в штабе, и теперь они вместе занимаются брошенными, бездомными и приютскими собаками. Таня, которая была в розовой балаклаве на заборе турецкого посольства, встретила Лёню. Оля встретила Сашу. И много было ещё и других вполне счастливых обстоятельств.
Половина штаба ушла работать в «Русь Сидящую» и работает там до сих пор. Мы сняли офис и занялись регистрацией благотворительного фонда помощи заключённым и их семьям. Ходили на протесты против войны с Украиной, обсуждали митинги в Комитете протестных действий (КПД), едва не половина «Руси Сидящей» входила в группу обеспечения безопасности на митингах. Мы там часто встречались с Борей.
Однажды вечером, 27 февраля 2015 года, мне позвонили и сказали:
— Бориса убили.
Мы не успели помириться. Я корю себя за это. Его очень не хватает — чем дальше, тем больше.