Здравия желаю, папаша!
Чаще всего командующий флотом летал в Москву самолетом, собственным бортом. Но это по вызовам в Главный штаб, а в отпуск предпочитал ездить поездом, любимой «Арктикой» в вагоне СВ, в двухместном купе. Обычно адъютант выкупал и второе свободное место, чтобы покой адмирала в пути не нарушило ничье присутствие. Для Егорова это была редкая возможность побыть наедине с самим с собой, собраться с мыслями, слегка отдохнуть. А тут, то ли не успел, то ли мест свободных не было… Едва адмирал флота переоделся в дорожную пижаму, как на пороге возник бравый лейтенант.
— Здравия вам желаю!
— И вам не хворать! – Ответил немало удивленный вторжением нежданного гостя Егоров. – Вы до Москвы?
— Еще дальше – до Куйбышева. В Москве пересадку сделаю.
— Интересно, с каких это пор лейтенанты стали в СВ ездить?
— Решил шикануть по случаю отпуска: дай, думаю, хоть раз в жизни в мягком проеду. А вдруг повезет – соседка блондинкой окажется. У нас штурман однажды тоже в СВ ехал, такой роман закрутил! Ух…
— Да, не повезло вам. – Посочувствовал Егоров и усмехнулся: — Вместо красивой блондинки – старый серебряный блондин.
— Ничего, папаша, как-нибудь доберемся. А с блондинкой в Москве повезет. До Самары еще сутки ехать.
Слово «папаша» резануло ухо, но Егоров решил не выходить из образа попутчика-папаши. Его забавляла роль неузнанного халифа.
Лейтенант снял шинель, повесил ее на плечики и Егоров, пробежавшись глазами по офицерской тужурке, изумился тому, что все на ней, начиная от звездочек на погонах, кончая знаком об окончании ВВМУ, все было самодельным, сработанным вручную, то есть не уставным. Особенно поражала фуражка с удаленным распорным кольцом. Поля тульи обвисали эдаким пижонским полугрибом. Твое счастье, лейтенант, что не нарвался ты на офицерский патруль!
— Странная у вас фуражечка, товарищ лейтенант! – Не удержался Егоров.
— Меня, между прочим, Николаем зовут! А вас?
— А меня Георгием Михайловичем. Ничего не говорит?
— Конечно, говорит! У нас мичман на бербазе зав складом шхиперского имущества – Георгий Михайлович. Алкаш первой статьи. Но это не вы, конечно.
— Это не я. – Подтвердил Егоров.
— А фуранька моя неуставная, конечно, но по флотской моде. Не носить же, что со склада дали. Родина дала – Родина и смеется.
Лейтенант извлек из внутреннего кармана шинели «шильницу»:
— Давайте, по маленькой! Коньяк «Ворошиловский»!
— Что-то такого не пробовал.
— «Шило» ворованное – Воро-Шиловский. Но это не ворованное. Мне механик в честь отпуска отлил. На дорожку, так сказать.
— Добрый у вас механик.
— Да ничего мужик. Мы с ним земели. Тоже из Самары.
Егоров извлек из баула бутылку армянского коньяка.
— Ну, уж если пить, так что-то подобающее.
— Ого! Армянский! Кучеряво живете!
— А то! Плохого не держим… Ну, и как она, жизнь на флоте?
— Жизнь бекова: нас дерут, а нам некого!
— Это за что же вас дерут?
— Да за все! Матрос кувалду утопил – ты виноват. Матрос матросу по уху съездил – тебя дерут. Мичман с выхлопом пришел – опять тебя же и натягивают. Инструмент в торпедном не обезжирили – лейтенанта Симакова на ковер!
— Ну, и правильно. Инструмент надо обезжиривать. Значит, служба вам не нравится? Не пошла служба?
— Никак нет, нравится. У нас так говорят: не служил бы на флоте, если б не было так смешно.
— И что же смешного?
— Да все! Сосед по общаге, тоже лейтенант, дай, говорит, мне твою шинель на строевой смотр, а то у меня спинка зашита. Дал. А их в тот же день в автономку на год. Смешно. А я без шинели. Вот парадку ношу. А так живем по закону Бернулли: в семь ушли в десять вернули. А бербаза живет по закону Ома: семь часов – море на замок и дома.
Если серьезно, то перешвартовки замучили. Лодки у пирсов по два, по три корпуса стоят – причального фронта не хватает. Только девушку разденешь, а в дверь уже оповеститель стучится: перешвартовка, надо первый корпус выпускать.
— Жилье-то у вас есть?
— Официально есть – каюта на плавказарме. Но плавказарма три года, как списана, и три года без обогрева. Утром проснешься – волосы к подушке примерзли, зубная паста – кусок льда. Так что пока обретаюсь в «Золотой воши».
— Где, где?!
— «Золотая вошь» — общага для холостяков. Там , правда, тоже не топят. Но жить веселее. Кто первый встанет, газету на полу поджигает. Пока горит, успеваем вскочить и одеться.
— Н-да… Экстремально…
— Комбриг говорит, женишься, в очередь на квартиру поставим. Вот еду жениться. А то совсем вымерзну, как мамонт.
-А что, в Полярном невест нет?
— Есть. Но какие-то всего немного б/у. А жену надо с родины брать.
— Это верно. Ну, давайте за ваш счастливый выбор!
Выпили.
— А что, на подводной лодке не страшно служить? – Хитро поинтересовался «папаша», который в войну и взрывался, и горел и тонул на подводных лодках.
— Страшно тем, кто ничего не знает или знает все. А я – посередке. Хотя… Ходили на глубоководное погружение, так очко заиграло.
— Что так?
— Да, чуть было не промахнули предельную глубину… Еще метров десять и ку-ку, Гриня! Не сидел бы я с вами сейчас в этом купе…
Вы думаете, прочный корпус он и в самом деле прочный? Да в нем сто тридцать семь дырок прорезано для ввода всяких кабелей и трубопроводов. И через каждую может вода прорваться. А глубже ста метров цистерны ВВД не продуешь. Только за счет хода всплыть можно, если он есть…
— Понятно. Повезло, значит… Ну, а флотом-то сегодня кто командует?
— Адмирал Флота Егоров.
— Ну и как он?
— Ничего мужик. Службу знает. Жаль, что в Полярный редко заглядывает. У нас безобразий много.
Ночью Егоров проснулся от того, что кто-то трясет его за плечо:
— Папаша, — услышал он голос попутчика, — вы бы на правый бок легли. А то храпите, как дизель перед гидроударом.
«Я тебе покажу дизель!» — Вскинулся было адмирал, но, вспомнив, что сегодня он Гарун аль Рашид, покорно перелег на правый бок.
В Москве, перед выходом на перрон веселый лейтенант протянул «папаше» свою весьма пижонскую с золотым обрезом визитную карточку: на ней была изображена штормующая подводная лодка. По гвардейской ленте шли литеры: «Подводные силы СФ», внизу, под фамилией, именем-отчеством, старославянскими буквами было прописано – «офицер подводного флота Николай Александрович Симаков».
В ответ попутчик тоже протянул свою карточку. Симаков второпях – пассажиры шли на выход – сунул ее в удостоверение личности. На том и распрощались. И только на Казанском вокзале, перед кассой, извлекая «воинское требование» на бесплатный проезд, лейтенант выронил визитку попутчика. Она порхнула белой бабочкой прямо к ногам. Он нагнулся, чтобы поднять ее, и тут в глаза ему бросилась строгая типографская надпись:
«Командующий Краснознаменным Северным флотом адмирал флота Г.М. Егоров». Симаков так и застыл в полусогнутом состоянии – глаголем. «Вот тебе, папаша, и Егорьев день!»
— Вам плохо? – Спросил стоявший за ним в очереди мужчина.
— Ничего, ничего! – С трудом выпрямился лейтенант. – Радикулит, знаете ли, прихватил. Любимая болезнь подводника…
***
В свой визит на Четвертую эскадру адмирал Егоров обходил застывший по команде смирно строй подводников. Заметив лейтенанта-попутчика, остановился против него. Симаков похолодел от ужаса. Но грозный адмирал протянул ладонь и тихо спросил:
— Женился?
— Так точно!
— Молодец.
И пошел дальше. Командир бригады потом долго допытывался, почему комфлота подошел именно к Симакову и о чем он спрашивал.
— С бракосочетанием поздравлял.
— А откуда он про него знает?
— А у моей мамы девичья фамилия Егорова. – Нашелся бравый лейтенант.
Через неделю он получил смотровой ордер на квартиру.