Господин Таракан
Субботин
– Да, я использую мат в своём творчестве! А что тут такого? Ведь даже великие Пушкин и Шолохов не брезговали им.
– Позвольте, но вы же не Пушкин и не Шолохов. Вы – насекомое. Вы – таракан!
Громадный Таракан, сидящий в студийном кресле напротив девушки интервьюера, вознегодовал и грозно заскрежетал жвалами.
– Кто ты, *, такая? – зарычал он. – Ты *? У тебя есть фотография с министром культуры? А у меня есть! Что ты понимаешь в искусстве, мещанка! Где ты живёшь, ***? Говори, где живёшь, мразь!
Таракан угрожающе выставил вперёд щетинистую лапу и омерзительно зашуршал хитиновыми крыльями. Но, не дождавшись реакции, спрыгнул с кресла и обиженно покинул телестудию, стуча по полу острыми коготками.
– Господин Таракан, постойте! – вскрикнул продюсер шоу, пугливый мужчина в очках, и тут же накинулся на ведущую. – Малатова, это была твоя последняя выходка!
Красавица ведущая, оперев руки на столик перед зеркалом, рыдала в гримёрке. Рядом с ней стояла не менее красивая коллега и вздыхала.
– Вер, никто же тебя за язык не тянул, – говорила она с укором.
– Ну он же реальный таракан! Неужели никто этого не замечает? – всхлипывала Вера.
– Ну, таракан или нет, но ведь патриот! – возражала коллега.
– А я тогда кто? А ты? А люди вокруг? – подняла заплаканное раскрасневшееся лицо Вера.
– Ой, да не знаю я! – отмахнулась собеседница. – Наверно, он настоящий патриот, раз про него говорят…
Таракан действительно был патриотом страны, которую любил и которой был благодарен по-своему, по-тараканьи. Она его вскормила, вспоила и буквально вынесла на свет из подвала, где он долго и бесславно обитал. Всё началось с первой матерной надписи, нацарапанной на подвальном кирпиче. А когда об этом заговорили, и выяснилось, что брань будоражит нетребовательную публику, слава не заставила себя долго ждать. Таракан натурально упивался ею, матерясь больше, чаще и яростнее. Стены домов, заборы, общественные места идеально подходили на роль холста для бранных художеств. Этот почин подхватили жадные до дешёвой славы СМИ, заговорив на тараканьем языке. Мат вошёл в обиход и был признан культурным феноменом, от которого обществу нельзя отвернуться. Робкие голоса образованных людей, утверждающих, что это не искусство, в расчёт не принимались. Они, оставаясь в разобщённом меньшинстве и не имея той популярности, которую снискал Таракан, подвергались яростному преследованию и замолкали.
– Это свежо! Это смело! Этой экспрессии нам давно не хватало! – раздавались восторженные возгласы почитателей тараканьего творчества, что напрочь лишило усатого боязни общественного осуждения и сделало его агрессивным по отношению к тем, кто не признавал в нём художника.
– Наверно, мы чего-то не понимаем, – шептались сомневающиеся, опасаясь обвинений в дремучести и даже в непатриотизме. – В конце концов, это всего лишь культура, а не экономика. Пусть делает, что вздумается...
Но всему в этом мире приходит конец. И когда, потеряв последние остатки рассудка, господин Таракан попытался создать себе рекламу на чужих страданиях и матерно надругался над священными местами, страна вздрогнула от боли.
– Включай телевизор! – услышала Вера в телефонной трубке голос подруги. – Твоего Таракана судят.
Включив телевизор, Вера действительно увидела на экране господина Таракана. От его спеси и наглости не осталось и следа. Он был жалок, и ему было страшно от стоящего перед судьями баллона с дихлофосом.
– Разве я виноват? – плакался он суду, пугливо косясь на отраву. – Разве не вы превозносили меня, разве не вы дали мне статус творца и постоянно брали интервью, ловя каждое моё слово? Разве не вы оказались столь неразборчивыми, что всякую мало-мальски популярную пошлость возвели в ранг искусства и дали ей трибуну? Я же всегда был Тараканом и никогда этого не скрывал!
Сердце Веры сжалось от сочувствия к Таракану. И граждане судьи не были кровожадны, поэтому постановили вернуть подсудимого Таракана в подвал, заварить двери и забыть о нём.
Публика страны тоже не осталась в накладе, так как на ниве культуры восходила новая творческая звезда – мистер Жук.