«Офицер и шпион»: Полански и мы
2019-й в каком-то смысле оказался годом Романа Полански. Многие обстоятельства странно и страшно сошлись. К мрачному юбилею убийства Шэрон Тейт, актрисы и супруги режиссера, Квентин Тарантино снял «Однажды в… Голливуде». Там Марго Робби в образе жизнелюбивой блондинки почти без слов гуляла по Лос-Анджелесу, пока святой покровитель всех киноманов переписывал историю и извлекал из нее занозу трагедии – кинематографической (смерть Голливуда) и экзистенциальной (смерть Тейт). Новый фильм Полански «Офицер и шпион» (в оригинале, как статья Эмиля Золя, «Я обвиняю!») чуть ли не впервые за 20 лет вызвал у критики эмоции сложнее «ну, жив, и слава богу». Параллельно феминистское движение призывало бойкотировать и фильм, и самого режиссера: помимо самого известного изнасилования 1977 года (Саманта Гейли) прозвучали обвинения еще минимум в трех.
В расколотую современность фильм угодил острием, самым кончиком – как полковник Жорж Пикар (Жан Дюжарден) на дуэли ранил в предплечье полковника Юбера Анри (Грегори Гадебуа). Образовал вокруг себя самую горячую дискуссию после дела Вайнштейна; документальный фильм о скандальном продюсере-насильнике, к слову, прошел так тихо, будто его и не было. Показал параноидальную раздробленность общественного мнения, которая на стыке XIX и XX веков сводилась к лагерям «дрейфусаров» и «антидрейфусаров». Тех, кто требовал справедливого суда и освобождения капитана Дрейфуса (Луи Гаррель с лысиной, а потом и сединой), и тех, кто видел в нем предателя, базируясь во многом на том, что Дрейфус еврей.
Это дежурные наблюдения, но такие же дежурные, как прозрение в деле Дрейфуса ужасов XX века и мрачной тучи фашизма. Как размышление о маятнике истории, который превратил антисемита Пикара сначала в соучастника, потом в искателя истины и изгнанника, а затем – 12 лет спустя – в военного министра. Как контраст belle epoque и ее культурных красот со злыми улицами Парижа, точнее – его кабинетами, где разыгрываются акты произвола и нередко подловатые пересуды.
Полански практически выводит Дрейфуса из кадра: после публичного разжалования и ссылки на Чертов остров он появляется то тревожным видением Пикара, читающего письма капитана и бывшего ученика, то напрасно постаревшим узником, занозой совести. В первой сцене Дрейфус будто разжалован и из героев сюжета, изложенного писателем Робертом Харрисом – другом Полански, с которым они работали над «Призраком» – другой более-менее удачной работой режиссера из поздних. Полански много лет хотел рассказать о деле Дрейфуса, Харрис взялся написать роман с прицелом на экранизацию.
В среднем по казарме мнение, судя по рецензиям, «смотреть». Наряженный в мундир, фильм Полански обретает строгость, обычно режиссеру не свойственную. Ёрническая сценичность последних его картин («Резня», «Венера в мехах») принимает очертания оперы и фильмов полувековой давности. Интересовавшие его почти 60 лет темные закоулки человеческой души предстают тенями на судебных зарисовках. Проникавшие повсюду телесность и сексуальность вынесены за скобки: единственная героиня в исполнении супруги-музы Эммануэль Сенье выступает в роли компромата на Пикара, с которым изменяет мужу, как Дрейфус в глазах общественности – родине. Наконец, эта строгость позволяет наблюдать за большими категориями: эпохой, культурой (от живописи и романов до музыки и кинематографических аллюзий), влиянием СМИ, переменчивостью решений суда и инертностью любого большого института.
Последняя деталь наиболее примечательна, так как точно описывает дискуссию вокруг фильма и Полански. Что же для нас важнее – регалии и таланты одного человека, его умение щекотать нервы и опрокидывать в тяжелые думы, или ужас, боль, дискомфорт другого, который ничего для персонального мира зрителя, вероятно, не сделал. Тут же часто идет пассаж о том, что нужно отделять автора от произведения, но Полански – среди тех режиссеров, чьи фильмы от биографии порой сложно отделить (особенно «Пианиста»). Снова непросто.
И все же. В «Офицере и шпионе» напрасно обвиненный, жертва, получает лишь несколько реплик в финале, вставая в один ряд с малословной Шерон Тейт из «Однажды в… Голливуде», живущей своей эфирной жизнью, и дочерьми гангстера Фрэнка Ширана из «Ирландца», чье молчание – золото. Кино раз за разом уходит от разговора об одиноком голосе человека. Проще говоря – предпочитает озвучивать не острое переживание, не изучать рану, не учиться жить с ней и сопутствующим тремором, который порождает калейдоскоп сложных эмоций. Оно уходит в сторону, рассматривает нанесший рану нож или вообще старается сделать вид, что боли не существует. Или существует, но в таком объеме, что на отдельной частной трагедии фокусироваться несущественно. Допустим, это концептуально и такие фильмы тоже нужны. Но кто же тогда говорит от чистого беззащитного сердца «Я обвиняю»?
Ссылки по теме
Венеция-2019: Хроника дряхлости - от похорон Сталина до шедевра Полански и слабого конкурса
Я видел дьявола: 85 лет Роману Полански