Врач скорой: «Уже не жаль обычных людей, только детей»

«Мало работать — есть нечего. Много — некогда. Итог: два года на две ставки с подработками, и ты тот еще моральный ублюдок»

Фото: Евгений Биятов / РИА Новости

Работа начинается в машине

— Я работаю на реанимационной бригаде, но врачей не хватает. Частенько часть смены ты работаешь один с фельдшером за всю линейную бригаду. Бывает, что целые сутки.

По-честному, с мигалками летим редко. Если уж летим, то на вызовы  «ДТП — два и более пострадавших», «Нож в сердце», или «клиническая смерть».

Частые вызовы типа «дома, без сознания» оказываются ничем иным, как пустышкой. Бабушка не померила давление, но приняла прописную доктором таблетку. Ту, которую каждый день пить надо. Итог: у бабули понизилось давление, она решила – помирает.

Да мало ли пустышек у реанимационных бригад — всех не перечесть, но костяк этих пустышек — бабушки или дедушки. Чаще бабушки.

Наверное, оттого, что дедушек по статистике меньше, не доживают.

А если повод конкретный, то… Из селектора твою бригаду повторят два раза, и помчались. Работа начинается уже в машине. Еще не доехали, а ты уже проверяешь всё, что возьмешь с собой. Что там? Потрава? Промывной набор под руку. Повесился? Кислородный баллон переложить в пределы досягаемости руки. Ребёнок? Сумка «Детство» на шею…

Звук сирены означает, что мы летим. Всё делается на ходу, и приходится придерживаться или передвигаться сидя, чтобы по стенке в поворотах не распластало. Ящик с лекарствами справа, сумка с растворами слева, кардиограф в сумке на растворах слева, носилки справа. Всё в пределах досягаемости руки.

Пока едем, если есть возможность, уточняем по сотовым у знакомых диспетчеров, что и как случилось. Если успеваем, конечно… Слушаем рацию, вдруг кто-то приедет раньше нас. Вдруг у диспетчеров получится сделать страховку ближайшей бригадой. Если они будут там раньше, то сразу отчитаются: что, где и как. Нас не отзовут, но мы будем знать, что ещё нужно подготовить или взять с собой.

Много говорят, что скорую не пропускают. Не спорю. Бывает. А бывает, что машины делают коридор для скорой в пробке на односторонке в три ряда. Как? Крайние ряды, вне зависимости от того, джип или копейка, залезают одной стороной на бордюр. Не сильно сложный маневр для джипа и почти подвиг для ржавой копейки. Спасибо им большое.

«Если все серьезно, люди не ругаются, а молят»

Фото: Константин Чалабов / РИА Новости

Заезжаем во дворы. Носилки с амбу через плечо. Сумку с кардиографом через другое. Выход. В руках чемодан и растворы. Всё, что нужно, с собой.

Если нас встречают, значит, всё действительно плохо. Встречающие обычно не обвиняют, если долго ехали. Они молят, чтобы поскорее, и пытаются через слёзы и всхлипы рассказать, что случилось.

Спутанность, с фразы на фразу: «Он сидел… кушал… суп протертый… зубов нет… побелел… хрипеть стал… болеет давно… ногу отрезали…»

Если отбросить мелочи, все квартиры-дома примерно одинаковы: стены, потолок, пол и окна. У кого-то простор с высокими потолками, а у кого-то дом старый, и окна с дверью расположены низко, чтобы тепло не выходило.

Есть детали, которые выдают индивидуальность хозяев. Та черта, по которой ни квартиры, ни дома не перепутать. Шкафы со стеклянными дверцами и сервизами за ними, какие-то открытки с поздравлениями, фотографии, на них счастливые лица; сувениры с датами и местами, детские рисунки. Не смог вспомнить обои ни на одном серьёзном вызове.

А запах… В каждой квартире свой неповторимый запах. Никогда не мог его объяснить чем-то однозначным. Свой, не похожий ни на что запах.

А ты туда приходишь, словно падальщик на пир. Ты всегда приходишь только тогда, когда мир хозяев этого жилища рухнул. За твоим плечом всегда идёт беда, а ты её авангард… Люди, смотрящие на тебя, всегда боятся. Не тебя, а то, что всегда рядом с тобой.

Тело на кухне. Гарнитур, мягкий уголок и стол. На столе недоеденный суп, на полу тело дедушки. Торс голый. По груди словно смерть линию провела. Выше линии синева, словно один большой синяк. Ниже — белый мрамор.

Короткая команда: «ЭКГ», — от доктора. Быстрое наложение электродов и ответ врачу: «Стоим». И как бы сюрреалистично ни прозвучит, но именно после этой фразы начинается работа.

«Стоим» значит — сердце не работает. Человек умирает.

Начинается круговерть: катетеры, ляринги, системы, адреналин, массаж. Короткая команда: «Стоп», — и все взгляды на мониторе. Реакции на наши действия нет. «Стоим. — короткий ответ, — Работаем…» И так, пока не исчерпаем лимит времени. Времени, после которого спасать нечего. Мозг умер, человека больше нет.

Выживаемость крайне мала. После остановки сердца эти женщина, мужчина, дедушка, бабушка имеют слишком мало шансов. Как сказать родственникам такое? Говорим:«Мы сделаем всё, что сможем», — а если уж совсем отвлекают: «Выйдете в другую комнату, не мешайте работать».

Они неистово желают, чтобы случилось чудо, и их мама/папа, жена/муж, бабушка/дедушка жили. Они до последнего не верят в то, что их маленький мир рухнул и таким, как раньше, уже не будет.

Такая работа

Фото: Сергей Пивоваров / РИА Новости

Уходя из этого дома, весь в поту, а зачастую еще и запачканный в крови или рвоте, стараюсь не смотреть в глаза родственникам.

Я не стыжусь, что не сумел помочь. Я боюсь эти глаза запомнить.

Сколько их было и сколько будет? Всех помнить нельзя. Именно нельзя и никак иначе. Садишься в машину. Старший берет листочек и рацию.

Ещё один вызов, еще один рухнувший мир, еще одна трагедия. Нельзя всех помнить, нельзя переживать и чувствовать. Такая работа.

«Скоряки» выгорают первыми. Очень быстро становится безразлично.

Мало работать — есть нечего. Много — некогда. Итог: два года на две ставки с подработками еще где-нибудь, и ты тот ещё «моральный ублюдок». Ты работаешь, но уже наплевать. Стыдно признаваться, но мне уже тоже частенько наплевать.

Не жалко алкашей, не жалко истеричек, не жалко страдающих обычных людей, не жалко стариков. Их очень много, и часть из них умирают при скорой помощи.

Жалко молодых, жалко детей. Выворачивает наизнанку от мертвых младенцев и детей. Так выворачивает, что смену можешь проработать молча.

Бывало, что сутками молчал. Просто нет желания говорить. От кульков в мусорных баках, в которых груднички. От маленьких трупиков, упакованных в десять одежек, которых прислонили к батарее, «чтобы согрелся, руки ведь холодные были!». Ребенка просто забыли у батареи и сварили заживо.

Очень жалко детей. Им же очень страшно и больно. Вот и несешь парня шести лет на руках к машине, а он еле дышит. Свистит как свистулька. Приступ астмы просто не проходит. И вроде бы всё сделали, и лекарства все, которые было можно, поставили, но приступ не отпускает.

Он и говорить-то не может, только головой кивает. Он у тебя на руках всю дорогу, на кислороде, через силу дышит, весь в поту, а ты ему бред несешь: «Всю ночь терпел? Силён! Мужик! Только больше не терпи! Пусть мама сразу в скорую звонит, если дома лекарства не помогают. А мама с папой рядом едут. Да, вон за нами машина. Узнаешь? Ваша машина. Ты чего глаза закрываешь? Спать хочешь? Поспи немного. Долго не получится, нам тут недалеко ехать», — и так всю дорогу.

Бред несешь и по голове гладишь. Они в жизни и натворить-то ничего не успели, а мучаются.

Жалко онкологию молодых. Жалко мать, которая агонизировала при нас и при нас умерла. За правую руку держал муж и ревел молча, а за левую держала дочь и ревела навзрыд. Муж не дал разрешение на реанимацию. Мы просто стояли и смотрели. Очень тяжко такое наблюдать. Почему-то нет желания после такого говорить.

Особый коллектив

Врач бригады скорой помощи в комнате отдыха больницы. Фото: Константин Чалабов / РИА Новости

На скорой особый коллектив. Я не знаю, где еще такие есть. Совсем недавно на скорой ходила поговорка: «Если ты работаешь на скорой и попал в незнакомое место, то иди на скорую. Там всегда накормят, напоят, спать уложат и денег на обратную дорогу дадут».

Я никогда и нигде не слышал такого искреннего и заразительного смеха, как в курилке скорой помощи.

Я никогда не слышал таких матерных конструкций, как после вызова от старшего бригады в адрес алкаша, который в четвертый раз вызывает скорую с похмелья. Если смеемся, то до слёз. Если ненавидим, то без полутонов.

На скорой начали появляться семьи. Нынче не редкость, когда люди находят свою половинку на скорой. И дело не только в том, что мы отличаемся от других. Просто мы живём на скорой. Мы вне скорой или спим, или готовимся к следующей смене. Даже отношения, и те на скорой.

У всех, кого знаю, кто на скорой более пяти лет, есть проблемы со здоровьем. Некоторые из тех, кто работает на реанимационной бригаде более семи лет, употребляют во всех смыслах. На западе это называют «эмоциональное выгорание».

Частенько такие состояния переходят в психозы, а затем в серьёзные психические нарушения. Читал статью, где описывались способы избежать подобных состояний. Моим стали книги.

От воспоминаний, негатива, просто плохого настроения помогает семья.

Когда на правой коленке сидит жена, на левой старший сын, а на шее висит младшенькая дочка… ты можешь всё. И ещё немного сверху. Главное почаще их обнимать и целовать, чтобы не забыть, ради чего это всё.