Незабытые воспоминания Дмитрия Сергеевича Базанова
Неизвестный солдат о себе и других. Часть 1. Из глубины жизни народной. Продолжение
На старшину пакеты произвели очень тяжелое впечатление. Он имел опыт многих пробных и действительных мобилизаций (за 33 года службы в этой должности), но столь секретно, как на этот раз, от него дело это не ставилось. В разговоре с ближайшими семейными и друзьями он сказал, что хорошего ждать не приходится, БУДЕТ ВОЙНА…
Урядник в том же году был вызван на «учебный сбор», а потом сбор повторился в 1912 году. После этого сбора он возвратился мрачным и подавленным. Чагин передал нам разговор его со старшиною. Урядник сообщал, что где-то на Лене по требованию англичан расстреляны рабочие, требовавшие улучшения их жизни, а рабочие действительно живут скверно, копаются в земле – ищут золото для хозяев-англичан; за них поднялись все рабочие России, как было в 1905 году после расстрелов 9 января.
Урядники говорили также, что их, деревенских полицейских, собирали для обучения стрельбе из пулеметов, что они там, в Корчеве, дошли до мнения о неправильности этого, что «не их дело стрелять из пулеметов, их обязанность охранять порядок при нагане и шашке». Старшина, будто бы не согласился с мнением урядника, но урядник Токарев уверял, что все урядники на сборе так думали.
По словам Чагина, а они были повторены Василием Касаткиным полностью и с добавлениями, выходило, что урядник приехал со сбора совершенно расстроенным безнадежностью положения царской власти, что он, пожалуй, не прочь сдаться революции без сопротивления.
Через некоторое время мы сами заметили, что урядник становится «не тот». Он пытался оказывать нам некоторые «услуги». Нам стал надоедать более частыми посещениями жандармский унтер-офицер Уткин, которому было поручено надзирать за Д.Ф. Кулаковым. Раньше он объезжал места, где жили ссыльные, раз в два месяца, раз в месяц, теперь появлялся чуть ли не каждые две недели регулярно. Урядник, по-видимому, не был в дружбе с этим Уткиным, вместе мы их не видели.
Урядник, конечно, сам был наблюдателем за нашим поведением, он часто ходил мимо нашей квартиры по дороге в волостное правление и в трактир Жеребцова, где обычно проводил все свободное от поездок по волости время, заглядывал в окна, пытался заговорить.
После сбора, совершая ту же прогулку, Токарев иногда стучал рукоятью нагайки в окно и кричал деланно весело: «Эй, вы там, потише читайте-то, хозяин скоро приедет…» Кулаков говорил после этого: «Уткин скоро будет, нужно на всякий случай приготовиться», – и уносил куда-то в помещение страхового агентства нелегальные брошюры.
Но и Уткина, по словам Кулакова, точно подменили, он потерял свой прежний нахально-суровый вид, и голос у него стал другой, какой-то подсиплый, как будто охрип он и не может откашляться. А Кулаков донимал его во время очередных допросов рассуждениями на политические темы: какое государственное значение имеет старец Распутин, как он, Уткин, думает насчет поведения иеромонаха Иллиодора, имеет ли Иван Кронштадский право заниматься политикой и вмешиваться в государственные дела? Уткин был глуп и безграмотен, с видом серьезным и вместе растерянным пытался отвечать Кулакову на эти каверзные вопросы, разъяснять «текущую политику». Получалось нелепо и даже не забавно.
А однажды Кулаков предложил мне занять столик в комнате чайной, куда обычно Уткин вызывал его для допроса, раньше, чем жандарм займет это помещение. Я сидел, читая газету. Пришел Уткин, увидел меня и приказал немедленно удалиться. Я ответил, как советовал мне Кулаков, что я заказал чаю, как и все, место это мне очень нравится и я не вижу причины оставлять его. Уткин вскипел, потребовал у хозяина чайной, чтобы тот удалил меня силой. Но хозяин замялся, знал, что я не уступлю, а силой выводить, как требовал Уткин, значит, судиться по уголовному делу (по крайней мере за оскорбление личности). В это время вошел Д.Ф. Кулаков. Зная в чем дело, он прямо заявил жандарму, что здесь не казенное помещение, а приносить убыток хозяину и неудобства посетителям, занимая большую и лучшую комнату, он не имеет права, тем более, что своими действиями он, жандарм, сам нарушает законы и правила о торговле. Мне показалось, что и хозяин чайной был на стороне Кулакова.
Жандарм перестал кричать, заказал себе чаю, предложил Кулакову занять место напротив, и разговор их происходил в моем присутствии. Уезжая, он сказал Кулакову, что будет вызывать его в Кимры.
Сын волостного старшины, узнав о столкновении нашем с жандармом, уверял, что почти то же самое произошло в волостном правлении. Его отец, старшина, будто бы разъяснил жандарму, что он ему не подчинен и что он, жандарм, не имеет права занимать для своих дел помещение правления. «С того времени жандарм ненавидит отца…»
Вполне возможно, что и на местах власти общие не ладили с властями специального назначения.
Кулаков советовал уряднику Токареву заниматься составлением протоколов по делам о «незаконной продаже питей» и уголовными делами, это полезно, а политику оставить жандарму, в дела политические не вмешиваться. Можно думать, что Токарев не пропускал этих советов мимо своих ушей. Он происходил из мужиков соседней волости, ссориться с народом желания не имел.
В 1912 году «пришел в запас» служивший рядовым в Польше, Кафтанников. Не в пример другим солдатам, возвращавшимся домой по окончании службы в армии, он вел себя очень скромно, не хвастал, не врал, не удивлял ружейными и прочими приемами и был откровенно недоволен службой.