Кто больший раб – совок или ватник?
Русский человек – раб по своей природе, он обладает совершенно рабской ментальностью. Да, исторические корни рабства у него, конечно, присутствуют, но они формируют лишь благоприятствующие ему культурные стереотипы, а причины склонности к рабскому патернализму носят исключительно экономический, а не ментальный характер. Ошибочно считать, что менталитет (цивилизационная идентичность, национальный характер, архетип) народа формируется столетиями и обладает некоей устойчивой формой, стремящейся воспроизводить сложившуюся культурную матрицу в любых исторических условиях. Это полнейшая ерунда. Эта самая идентичность формируется за считанные годы сообразно текущих исторических условий.
Никакой фундаментальной русской идентичности (ментальности) не существует. Каждая эпоха создает свою уникальную форму идентичности. Советская идентичность – это одно. Постсоветская идентичность совершенно иная, во многом противоположная ей. К тому же постсоветские идентичности даже в Белоруссии, России и Украине далеко не единообразны, и могут приобретать даже антагонистический характер (идентификация от противного по схеме «мы – не они»). И эти идентичности почти ничего общего не имеют с русской идентичностью допетровской эпохи. В более позднее время все становится еще сложнее, потому что вестернизированная элита в XVIII столетии стала носителем западно-модернистской идентичности, а народные массы остались во власти махрового традиционализма.
Не существует никакой «эталонной» русской идентичности, как нет, например, корейской. Есть КНДР и Республика Корея, где менталитеты населения отличаются, как небо и земля. И китайская идентичность тоже разная – в КНР одна, в Китайской республике (Тайвань) – другая, в Сингапуре – третья, а в американских чайна-таунах живут носители совершенно иной идентичности. В Гонконге и Макао китайская идентичность разнится: в первом примере она сформировалась в условиях британской колонизации, во втором – португальской. В случае Китая даже язык невозможно признать базой идентичности, потому что китайские диалекты по сути есть разные языки, объединяет их только унифицированная система иероглифической письменности.
Русское раболепие никак не может передаваться «генетическим путем». У прибалтов и подданных Путлера общее имперское и советское прошлое. Но что схожего вы можете обнаружить в менталитете эстонцев и россианцев? Почему эстонцы не воспроизводят рабскую матрицу, почему в эстонском обществе нет пошлого лизоблюдства и обожествления начальства? У них до того дошло, что даже фамилия президента меняется каждые пять лет, и никто не вопит в исступлении «кто, если не Ильвес?». При этом по части рабства у эстонцев куда более крепкие исторические традиции. Местные крестьяне, никогда не имевшие до ХХ века государственности, были рабами датских и тевтонских завоевателей, которых в дальнейшем несколько потеснили шведы. Потом на их земли пришли русские завоеватели (ну, или освободители, если вам так больше нравится), при которых в Эстляндии и Лифляндии крепостничество достигло своего апогея. Пытались поучаствовать в этом празднике жизни и поляки, весьма охочие до новых холопов и поместий, да у них дела не задались. Не имелось у эстонцев до второй половины XIX века и национальной интеллигенции, так что учить свободе их было некому. В межвоенный период, хоть Эстония и являлась самым демократическим из прибалтийских лимитрофов, первая республика быстро выродилась в фашистскую диктатуру Пятса с однопартийным режимом.
В общем попытки обосновать тягу граждан Эстонской республики к демократии, парламентаризму, правовому государству и высокой политической культуре историческими корнями совершенно бесперспективны. Но культура налицо. Тот же феномен наблюдается в Грузии и Молдавии. В отличие от Эстонии эти постсоветские страны очень бедны, однако демократические институты в них укоренились довольно основательно. Даже в маленькой и нищей Армении, третий десяток лет прозябающей в условиях войны с Азербайджаном, как показали последние события, население вовсе не живет по принципу «мы – быдло, а начальству – виднее».
Все дело в структуре экономик этих стран. Чем меньше в них рентной составляющей, тем больше в них свободы и демократии, тем большее значение имеет общественное мнение. Чем меньше монополизма в экономике, тем меньше его и в политике. Суть в том, что приносящие ренту отрасли легко монополизируются, а доходы концентрируются в руках правящего класса. Если же экономика имеет не присваивающий тип, а производящий, то национальный доход концентрируется не в марже, получаемой от продажи природных ресурсов, а в добавленной стоимости труда, то есть он как бы распыляется на все общество в виде оплаты труда, причем большая его доля приходится на высокотехнологические, интеллектуально-емкие отрасли, где труд более дорог.
Соответствующим образом строятся и отношения между государством и обществом. В случае рентного государства ресурсы, которые концентрирует в своих руках правящий класс, распределяются сверху вниз через государственные фонды. При производительной экономике наоборот – низы финансируют государство через налоговую систему. Почему рентные государства (петрогосударства) непременно скатываются к тиранической форме правления (исключение – Австралия, Норвегия, Канада)? Все очевидно: поскольку в них надежный контроль над собственностью возможен только через контроль над государством, происходит сращивание госаппарата с собственностью, после чего бюрократия стремится закрепить за собой власть если не наследственно, то хотя бы пожизненно, ведь уход из власти означает утрату активов, перераспределяемых в пользу элитариев. Находящихся у руля. Отсюда вытекает монополизация, отказ от сменяемости власти.
По той же причине петрократия стремится уничтожить вокруг себя все те экономические экосистемы, которые не способна контролировать, поскольку это создает если не альтернативную власть, то хотя бы экономический базис оппозиции. Любая экономика, в которой значительная рентная составляющая сочетается с тиранией, превращается в моноэкономику. Самый яркий пример – Венесуэла, где нефть, контролируемая государственной мафией, убила вообще все, даже сельское хозяйство (подробнее я писал об этом тут). Прогресс становится органически чужд рентному государству, ибо любой прогресс – социальный, научный, технический, ставит под угрозу гегемонию контролирующего рентные доходы правящего класса. Элита, конечно, приветствует высокотехнологичную медицину, продвинутое заграничное образование, современное оружие и вообще все то, что обеспечивает господство над массой. Но для масс все это оказывается недоступным, потому что лишает правящий класс подавляющего превосходства. Максимум, что могут позволить себе низы – импортные высокотехнологические потребительские товары.
По мере укрепления рентного государства и отмирания сегментов экономики, создающих добавленную стоимость труда, общество все более деградирует до состояния рабского быдла, поскольку оно попадает все в большую зависимость от верхов, которые распределяют рентные доходы. Сегодняшние россианцы – психологически рабы в гораздо большей степени, чем их крепостные прадеды 200-300 лет назад. Ведь тогда крепостные рабы представляли собой экономический актив, обладали ценностью, как самовоспроизводящийся ресурс. Именно они создавали своим трудом тот прибавочный продукт, который присваивала себе аристократия. Элиту кормила природная (земельная) рента, а крестьяне в какой-то мере являлись и воспринимались верхами, как часть природы, приложение к земле. Собственно, слова «быдло» буквально и означает «рабочий скот».
Но если раньше русский крестьянин имел ценность, как рабочая скотинка, с помощью которой извлекается природная рента с барской земли и осуществляются государственные тягости, то современный россианец не только не нужен для извлечения природной ренты, он является для элитки совершенно лишним паразитом, с которым этой самой рентой приходится делится. Подумать только – более трети добываемой в стране нефти уходит на внутреннее потребление! В идеале россианскому правящему классу достаточно 20-30 млн населения, которое будет обслуживать рентные отрасли экономики, охранять порядок на ключевых территориях и поддерживать функционирование развитой сферы услуг. В этом случае путинский режим стал бы почти таким же стабильным и процветающим, как в Саудовской Аравии, где 32 миллиона населения прекрасно существуют на доходы, которые приносит экспорт 500 млн. т нефти в год. РФ экспортирует 400 млн. т нефти (с учетом переработанных в нефтепродукты), но правящий класс не может всю рентную маржу присвоить себе, он вынужден еще как-то обеспечивать 140-миллионное население.
Вот мы и подходим к важному вопросу: что может предложить население правящему классу в обмен на свою долю ресурсов, отобранных у природы? Ответ прост: исключительно свою ЛОЯЛЬНОСТЬ, которая становится единственным товаром, в котором заинтересована элита. Лояльность может быть активной и пассивной. Активное проявление лояльности – это когда рабы-зондерполицаи с энтузиазмом метелят дубинками штатских рабов, которые выползли попротестовать против повышения пенсионного возраста. Каратели вообще-то не более агрессивная часть быдла, чем та, которую они прессуют. Просто им повезло попасть в привилегированную часть рабочих скотинок, элита покупает у них активную лояльность. Поэтому у них и пенсия в 45 лет, и зарплаты в 2-5 раз выше, чем у нижних слоев плебса. От остальных требуется самая малость – продемонстрировать лояльность путем опускания бюллетеня в урну раз в несколько лет (где там стоит галочка и стоит ли она вообще – пох) и помалкивать в тряпочку до следующих «выборов». За это государство худо-бедно обеспечивало какой-то набор выживания – тепло и электичество в домах были, ямы на дорогах латались, регулярная пайка бюджетникам выдавалась и т.д. Короче, стабильность, а в качестве антидепрессанта – ежедневная порция духовноскрепной телепропаганды.
При этом, разумеется, доля рентных доходов, распределяемых в пользу быдла, постоянно снижается, а объем тягловых повинностей возрастает. Следует учесть, что общая продуктивность экономики неуклонно падает как вследствие отмирания доставшегося по наследству от ненавистного совка производительного контура, так и вследствие истощения рентного базиса. Таким образом количество благ, получаемых рабами в обмен на лояльность, сокращается, но это не вызывает революции и не может ее вызвать. В полном соответствии с законами рыночной экономики мы наблюдаем демпинговое обрушение цен, когда население стремится продавать свою лояльность по меньшей цене, но в больших объемах, чтобы сохранить привычный уровень потребления. Этим феноменом и объясняется парадоксальное явление, когда при массированном снижении уровня жизни не только не происходит открытого протеста, но даже рост недовольства властью не наблюдается. Напомню, что недовольство собственным положением и рост депрессивных настроений ни в коем случае нельзя путать с недовольством властью. Более того, чем отчетливее средний россианский раб осознает надвигающуюся на него жопу, тем сильнее в нем стремление прильнуть к власти, от которой он ждет защиты.
Но ведь продавать можно не только лояльность, но и протест? Совершенно верно, но только в том случае, когда на него есть спрос. В условиях же абсолютной монополии во власти спрос на протест отсутствует. Возникает он исключительно в случае раскола правящего класса – это и есть та самая элитарная революция, вероятность которой для РФ нарастает с каждым днем. Кто-то попытается возразить, что есть же в стране оппозиция, пусть и системная, которая охотно покупает протестные голоса на выборах. Это предположение в корне неверно. Системная оппозиция не покупает голоса, потому что взамен совершенно ничего не дает электорату в отличие от власти. Она как бы берет их в долг, выдавая векселя надежды, после чего перепродает полученный электоральный сбор власти, получая взамен доступ к кормушке. Собственно, системная оппозиция делает то же самое, что и остальное быдло – торгует своей лояльностью. И кормится она так же из бюджета – не зря же в РФ введена система бюджетного финансирования партий.
Кто девочку ужинает – тот ее и танцует. Поэтому системную оппозицию вообще ни по одному признаку нельзя считать оппозицией, так же как имитационная демократия не является демократией. Никому же не приходит в голову объявить гитлеровский режим демократическим лишь на том основании, что при Гитлере регулярно проводились выборы и референдумы. Но пока векселя надежды пользуются спросом на электоральном рынке Россиянии, системная оппозиция имеет экономический базис для своего существования. Правящему классу нужна лояльность, а оппозиция прекрасно конвертирует недовольство быдла в свой электоральный актив, который и продает. Что касается внесистемной оппозиции, то по сути внесистемщики желают одного – допуска их на политическую биржу, где бы они смогли конкурировать с системной оппозицией, предлагая более лучшие векселя. Радикалы даже лелеют надежду вывести на рынок новый финансовый инструмент – угрозу. Если системные оппозиционеры продают власти лишь свою лояльность, то внесистемные радикалы надеются заработать на шантаже, то есть получать абонентскую плату за отсутствие политических проблем. Большей глупости и представить себе невозможно.
Многих интересует вопрос: по сравнению с совком нынешние россианцы – рабы в большей степени или в меньшей? Да, все совки были рабами, они так же продавали свою лояльность за социальные гарантии, предоставляемые государством. Но принципиальное отличие заключается в том, что государство находилось в зависимости от масс, ведь экономика Советского Союза была индустриальной, производительной, в основе ее находились отрасли с высокой добавленной долей трудовой стоимости.
Поэтому консенсус между верхами и низами выражался в следующей схеме: труд и лояльность в обмен на широкие социальные гарантии и материальные блага. Действительно, при совке любому гражданину обеспечивался немыслимый по нынешним меркам «соцпакет»: бесплатное жилье, бесплатное образование (относительно качественное для своего времени), бесплатная медицина (на базовом уровне самая эффективная в мире), гарантированная занятость с гарантированным прожиточным минимумом и удовлетворение базовых культурных запросов по доступной цене. Что совок не гарантировал, так это всеобщего доступа к статусному потреблению и всякого рода свобод. Но первое компенсировалось наличием действенных социальных лифтов, а взамен второго власть предлагала пресловутую стабильность.
Да, советское население было пропитано патернализмом сверху донизу, но все же назвать его абсолютно рабским нельзя. Ведь оно продавало государству свой ТРУД, от которого государство и правящий класс, ассоциируемый с государством, зависели не в меньшей степени, чем население от государства. Сравним с сегодняшней ситуацией: правящему классу не нужен труд рабов, как источник благосостояния даже в том объеме, в каком труд крепостных земледельцев являлся источником благ для феодальной элиты. Земля приносит доход только если возделывается, и для этого в Средневековье был только один инструмент – мускульная сила крестьян и рабочего скота. Для добычи и транспортировки углеводородного сырья используется главным образом труд машин, требующих минимального присутствия человека. Это, во-первых. Во-вторых, рабсила сегодня легко нанимается и перемещается туда, где нет оседлого населения. Наконец, в самом крайнем случае продавать можно не само сырье, а право ее добычи. Получаешь меньшую маржу, но зато совершенно без всяких затрат со своей стороны. Этой схеме охотно следуют сырьевые диктатуры в неразвитых бантустанах Третьего мира.
Поэтому правящий режим РФ может предложить быдлу лишь консенсус по схеме «лояльность в обмен на биологическое выживание». Как видим, для ширнармасс эти условия куда менее выгодны, чем советский консенсус. Принципиально важно то, что кремлевской клептократии в принципе не нужно от быдла ничего, кроме пассивной лояльности, даже труд, как источник благосостояния, а это означает, что данный консенсус не предполагает ВЗАИМОЗАВИСИМОСТИ между верхами и низами. Низы полностью зависят от благорасположения верхов, а те зависят от конъюнктуры на мировых сырьевых рынках и благорасположения элит в местах своего постоянного проживания за пределами Рассиюшки. Эта схема крайне неустойчива и означает, что условия консенсуса могут и будут пересматриваться правящим классом в одностороннем порядке.
Отличный пример – пенсионеры. Для кремлевской братвы они не представляют абсолютно никакого интереса – ни как экономический субъект вследствие их низкой платежеспособности, ни как тягло по причине выработанного трудового ресурса. Восстать старичье не в состоянии, их протестный потенциал близок к нулю. Следовательно, в отношении этой категории быдла тарифы на покупку их лояльность будут снижаться. Логичной будет полная отмена государственного пенсионного обеспечения в будущем. Пока же режим пытается реализовать схему стрижки овец, при которой пенсионные сборы с работающих будут превышать расходы на пенсионное обеспечение доживших до заветных 65 лет. Соответственно возникшая маржа, присваиваемая элитой, становится своего рода тягловой рентой или оброком. Очень даже в духе рентной экономики. Вывод: сегодняшний россиянец - почти абсолютный ментальный раб, раб куда больший, чем за всю 100-летнюю историю своей популяции. Сравнения с совком сегодняшний ватник вообще не выдерживает.
Выходит, что дело вовсе не в ментальной предрасположенности русских к рабству, а, главным образом, в экономическом базисе общества, из которого произрастает и надстройка. Почему в Молдавии власть не в состоянии превратить население в рабов? Потому что правящий класс не контролирует источник благосостояния общества. Основа молдавской экономики – гастарбайтерство. Не станет же элита присваивать переводы «зробитчан» так же, как в РФ она присваивает себе маржу от продажи природной ренты. Нет, в Молдавии власть может лишь облагать население прямыми и косвенными налогами. Возникает ситуация, при которой государство находится в зависимости от населения, а не наоборот. Поэтому в республике Молдова спецслужбы не убивают диссидентов, ЦИК не фальсифицирует выборы, суд не сажает недовольных за лайки, полицаи не разгоняют дубиналом митинги протеста, цензура не выжигает напалмом неподконтрольные СМИ и не банит Тelegram. Там возникает политический рынок, на котором продается не только лояльность, но и протест. Схожая ситуация в Армении, Грузии и даже Киргизии. Но ведь молдаване и киргизы демонстрировали в общем историческом прошлом ничуть не больше свободолюбия, чем русские!
Вот, собственно, мы и подошли к ключевому вопросу – почему в Эрэфии нет спроса на протест, почему правящий класс до сих пор демонстрирует стабильность. Ответив на него, я легко обосную невозможность в РФ революции снизу, то есть социальной революции применительно к данным историческим условиям. Но поскольку уже и так многабукаф, об этом, в следующий раз.