Оскар Рабин. "Институт международной экономики и международных отношений"
ИНСТИТУТ МЕЖДУНАРОДНОЙ ЭКОНОМИКИ И МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ
Прошло больше двух лет после выставки на Шоссе Энтузиастов. Мы продолжали время от времени устраивать "дикие” выставки на частных квартирах, однако, прямых столкновений с властями избегали. Власти же, судя по всему, до поры до времени это терпели. Мы продолжали вариться в собственном соку, выставлялись в узком кругу любителей, и, казалось, уже ничто не может нас вывести из этого заколдованного круга. Но нет. В марте 1969 года один из моих друзей, Сережа Сосинский, работавший в Институте международной экономики и международных отношений переводчиком, сказал мне, что у них в институте вполне возможно устроить выставку картин неофициальных художников и что организацию этого дела он берет на себя. Мы честно его предупредили, что дело это очень нелегкое и даже опасное. Что едва он назовет начальству наши имена, затея немедленно сорвется, и, кроме того, он может здорово навредить себе самому.
Однако Сережа был уверен, что закрытая, предназначенная только для сотрудников института выставка не привлечет ничьего внимания, тем более, что они пользовались особыми привилегиями, часто ездили за границу. ”Им, — сказал Сосинский, — будет интересно сравнить последние тенденции в западной живописи с современным русским авангардом”. Мы продолжали колебаться. Для большей убедительности Сережа привел ко мне председателя профкома своего института. Тот отверг некоторые из моих работ, в том числе ’’Паспорт”, но с остальными согласился. Он одобрил Мастеркову, Льва, Немухина, Плавинского, Свешникова, Вечтомова и попросил представить по пяти картин от каждого. Выставка планировалась на две недели, под нее отдавали лучшее помещение института — конференц-зал. Так как ни на понедельник 10-го марта, ни на вторник, 11-го не предвиделось никаких заседаний, то нам разрешили пригласить друзей — не больше сорока человек — утром с десяти до двенадцати и вечером с шести до восьми.
Мы развешивали картины в течение всего воскресенья. Зал был большой, вытянутый в длину, со стульями вдоль стен. Стулья вынесли в коридор. Больше хлопот доставили окна и двери. Пришлось завесить их бумагой. В 9 утра в понедельник все художники были в сборе. Перед вернисажем выставку должны были просмотреть директор и парторг института. Явился один парторг. Картины он смотреть не стал, немного постоял перед моей ’’Рыбой с ’’Правдой” и молча вышел. Казалось, все протекало вполне нормально, зал постепенно наполнялся людьми. Сотрудники института с большим интересом рассматривали картины, подолгу останавливались возле каждой, атмосфера царила мирная и доброжелательная. Так продолжалось приблизительно полчаса. В это время в зал вошел лысоватый мужчина небольшого роста. Он уже до того заглядывал несколько раз, но никто не обращал на него внимания. Я все-таки спросил, что это за тип. Ответили — завхоз. И вдруг этот самый завхоз позвал рабочих и приказал им поставить стулья на место. На вопрос, почему он так поступает, завхоз пробурчал что-то невразумительное относительно того, что на 11 часов намечается совещание.
Ни Сережа, ни председатель профкома не понимали, о чем идет речь - никакого совещания не предвиделось, и завхоз плел явную чушь. Тогда мы все во главе с Сережей отправились к парторгу. Но тот заперся в своем кабинете и на стук не отвечал. Как выяснилось позднее, завхоз проявил бдительность. Увидя картины, он позвонил куда следует и получил соответствующие инструкции. Профоргу все же удалось прорваться в кабинет, откуда он вышел бледный и потерянный. ”В одиннадцать часов будет совещание, — тихо сказал он. - Надо немедленно очистить зал”. Я спросил, снимать ли картины, однако он отрицательно покачал головой: "Нет, картины пусть остаются, вечером, после рабочего дня, выставка продолжится”. Внизу, у входа уже начиналась толкучка. Приехали наши друзья из французского посольства, но их не пускали. Я объяснил, в чем дело, и французы, хотя и расстроенные непредвиденным препятствием, в конце концов махнули рукой и уехали.
Совещание открылось приблизительно в час, как раз к началу обеденного перерыва. Зал заперли на ключ, нас выставили в коридор. Парторг не появлялся, профорг — тоже. Скорее всего они ждали приказа сверху. Часам к двум к подъезду подъехало несколько черных ’’Чаек”. Из них вышли подобные близнецам субъекты в одинаковых серых плащах, они молча прошествовали по коридору и скрылись в кабинете парторга. Вскоре вся компания направилась в зал. Мы попытались заговорить с парторгом, но он, сухо кинув ’’мне некогда”, торопливо прошел мимо. Через полчаса гости с лицами еще более хмурыми, чем прежде, вышли из зала и уехали на своих ’’Чайках” . Однако рядовые сотрудники Института международной экономики и международных отношений, гордые своими привилегиями, пришли в негодование. Они не привыкли, чтобы с ними обращались подобным образом. Вернувшись с обеда и увидев двери зала запертыми, они кинулись к кабинету парторга. Кто-то возмущенно кричал, что подобное безобразие недопустимо, непрерывно звонил телефон, кто-то кому-то объяснял, что, мол, да, иностранцев не должны были допускать, но сотрудники тут ни при чем, выставку организовывали для них.
Короче, тарарам получился такой, что администрация пошла на уступки и продлила выставку еще на один час. К пяти публика мало-помалу разошлась, и вот тогда-то парторг пригласил нас к себе в кабинет. Там уже сидело человек двадцать. Парторг тяжело поднялся с массивного кресла и сказал, неприятно морщась: ’’Сегодня с шести до восьми выставку разрешаю, но завтра ни о каком продолжении не может быть и речи. Картины снимете и немедленно увезете домой. Все.” Особо несчастными мы себя не чувствовали. Ну, что ж, снова закрывают выставку, дело привычное, хорошо, что хоть на сегодня разрешили, и друзьям можно будет показать. Иностранцы и журналисты к шести должны подъехать. Институт опустел, остались лишь мы да два сторожа с ночным дежурным. Мы попросили дежурного отпереть дверь, но тот возразил, что рабочий день окончен и по приказу он обязан закрыть помещение. ”Но ведь выставка же должна быть с шести до восьми!” ’ ’Ничего не знаю! — замотал он головой. — Посторонних пускать не велено, и я никого не пропущу!” Стало ясно, что спорить с ним бесполезно.
Мы хотели снять картины и увезти, но и на это дежурный отвечал, что ’’картины нельзя забирать. Такого приказа от начальства не поступало” . Когда на другой день утром мы приехали в институт, оказалось, что картины уже со стен сняли и заперли на ключ в одной из комнат. Профорг ждал нас. Ни на кого не глядя, он угрюмо и расстроенно повторял: ”Я ничего не знаю... Я ни в чем не виноват... Я ничего не могу для вас сделать”. ”Не надо ничего для нас делать, — сказал я. — Дайте хоть картины самим домой отвезти”. Это они, слава Богу, нам разрешили. Из всей этой истории мы поняли, что уж если сотрудникам такого института запретили смотреть наши картины, уж если эти верные, преданные, проверенные слуги партии лишены подобной возможности, то что же говорить об остальных! Ясно, что в других институтах и пробовать не стоит.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky