Максим Меламедов: «Театр нельзя делать с холодным носом»
«Русалка» – ваша первая постановка в МХТ. Выросла она из эскиза, показанного в прошлом году на лаборатории АРТХАБ, посвященной А.С. Пушкину. В АРТХАБе вы участвовали дважды – еще один ваш эскиз, тоже запоминающийся и яркий, был сделан по рассказу Виктора Астафьева «Людочка». Проект по Астафьеву в итоге будет где-то реализован?
Да, в 2026 году спектакль «У нас всё хорошо» по рассказу «Людочка» выйдет в Тюмени, в театре «Ангажемент». Они посмотрели эскиз и сказали, что это абсолютно в стиле их театра. Так что всё не зря.
Главные роли в обоих ваших эскизах исполнила молодая актриса МХТ Маргарита Якимова, обнаружив немалый драматический темперамент. В нынешней премьере именно она играет Дочь Мельника, ставшую русалкой. Можно ли сказать, что вы нашли «свою» актрису?
Абсолютно. Для меня вообще очень важно влюбиться в артиста. Когда происходит такая встреча, когда складывается взаимопонимание, то возникает чувство, что на сцене возможно всё, что не страшно идти вперед. В лице Риты я встретил актрису, умеющую играть любовь, а это большая редкость, ведь глубокие чувства нельзя изобразить, они должны жить в самом человеке. Рита – это абсолютная доброта, эмпатия, настоящая преданность театру.
Горячее отношение актеров к делу невероятно подкупает. И, наоборот, я очень огорчаюсь, когда вижу «холодный нос», отсутствие интереса. Сам я человек страсти. Как говорил мой мастер в ГИТИСе Леонид Ефимович Хейфец, «если любить, то любить до конца». В нашем деле нельзя существовать наполовину, по чуть-чуть, сохраняя силы для каких-то будущих проектов. Вне зависимости от объема роли сразу видно: для артиста театр – это дело жизни или, как говорится, его деньги в другом банке?
В «Русалке» есть сцена, когда главная героиня в трагический момент поет. В спектакле вообще много музыки?
Он весь пронизан песнями. Это и народные песни, и произведения, сочиненные разными композиторами, например, Валерием Гаврилиным. Музыкальное сопровождение спектакля было подобрано мною вместе с Ольгой Томиловой и Андреем Александровым. А главный визуальный образ – это туфли, разбросанные на берегу реки.
Что он означает?
Туфли оставлены девушками, которые покончили с собой из-за несчастной любви, стали русалками. Этот образ вырос из реальной истории, которую я слышал в своей родной деревне Гайны Пермского края. Пропала девушка Наташа, ее искал весь поселок. Приехали водолазы, долго исследовали дно Камы. Никак не могли найти. А потом одна женщина прибежала и рассказала, что она с утра пошла рыбачить. «Тяну и вижу – волосы. И я поняла, что поймала Наташку». Вот этот рассказ и стал отправной точкой для нашей фантазии, и возникли удочки, туфельки, и вся история, сочиненная Александром Сергеевичем Пушкиным, но и немного нами.
Вы «дописали» пьесу Пушкина?
Скорее, дофантазировали. Подумали: а как бы могла завершиться эта история? А что, если главная героиня погибла, но ее душа вернулась на землю и наблюдает взаимоотношения своего возлюбленного с другой? Она смотрит на эту семью как в зеркало, как на отражение в воде, видит трагедию княгини и одновременно – ту трагедию, которую пережила сама.
Кроме того, у нас в спектакле возникает тема разных поколений, того, что мы сами бросаем и «топим» своих детей. Мне было интересно разобраться, что же мы утопили, что мы выбросили за борт? И при этом повернуть сюжет не в сторону мести, а в сторону воды как источника жизни.
Получается, что река в вашей «Русалке» это не только берег Днепра, как у Пушкина, но и берег Камы, на которой вы выросли. А как из поселка Гайны вы попали на режиссерский факультет ГИТИСа?
Мое детство прошло в Пермском крае, там я окончил школу и в 18 лет уехал в Пермь поступать в колледж. Был я, в общем-то, деревенским мальчишкой, который провел всё детство на улице. Правда, мне нравилось ходить в школу, потому что там были друзья. Читал я мало, осознанное чтение началось уже только в театральном институте. Тогда мне показалось, что в театральный поступить легче, чем куда-то еще. И я действительно с первого раза поступил в Пермский колледж искусств, в актерскую мастерскую Александра Югова.
Подождите, но ведь Александр Югов – это драматург вашего эскиза «У нас всё хорошо» по рассказу Виктора Астафьева?
Да, сначала он был для меня Александром Александровичем, педагогом, учителем, а теперь он – мой коллега, чему я очень рад. За три года колледжа я влюбился в профессию, узнал, что такое «четвертая стена» в театре, как можно сопереживать жизни людей на сцене. После колледжа понял, что хочу учиться дальше. Поступил в Екатеринбургский театральный институт, потом год проработал актером в Орском драматическом театре. И понял, что надо ехать в Москву учиться режиссуре.
И как, легко поступили?
Во все учебные заведения я поступал легко с первого раза. В Москве прошел не только в ГИТИС, но и во ВГИК. Выбрал ГИТИС – ведь курс набирал великий Леонид Хейфец! Леонид Ефимович был уже в очень преклонном возрасте, но занимался нами много. В течение двух лет каждый понедельник он приходил к нам на мастерство, а позже мы приезжали к нему домой. За это время, по его словам, он в нас «вбил гвоздь профессии».
Ваш дипломный спектакль «Чудо святого Антония» получил Гран-при фестиваля «Твой шанс». Это открыло перед вами новые возможности?
Это и был, собственно говоря, мой билет в будущее. После этого фестиваля меня заметил Миндаугас Карбаускис, художественный руководитель Театра Маяковского, и на пятом курсе я стал штатным режиссером «Маяковки». Поставил там «Школу жен» Мольера. Это был очень непростой опыт, честно говоря, потому что спектакль в итоге выпускал Карбаускис, но по-своему это тоже было полезно, ведь из любого опыта, даже травматичного, и состоит путь. И, наверное, если бы я всё это не прошел, если бы не был битым, то не появились бы другие мои работы, например, спектакль «Дон Жуан. Новый миф» в Московском Губернском театре, который высоко оценил Сергей Витальевич Безруков. После премьеры «Дон Жуана» Сергей Витальевич предложил мне стать штатным режиссером Губернского театра, на что я согласился.
Что будете ставить после «Русалки»?
Собираюсь делать «Мнимого больного» Мольера в ТЮЗе Нижнего Новгорода. Веду переговоры с Самарским художественным театром по поводу «Лекаря поневоле».
Любите вы Мольера!
Да, знаете, люблю. И любовь эту привил мне мой мастер. Дело в том, что я играл Сганареля в студенческом спектакле «Одураченные», где Андрей Неустроев соединил две пьесы: «Лекарь поневоле» и «Жорж Данден, или Одураченный муж». Играя в том спектакле, я многое понял про профессию актера. Потом прочитал «Жизнь господина де Мольера» Михаила Булгакова и увидел в Мольере родственную душу. Мне кажется, я хорошо чувствую жанр трагикомедии, в котором есть и юмор, и боль.
Беседовала Александра Машукова
