Волновался перед первым уроком страшно! Потому и запомнил тот день. Через полгода, весной 1977-го, ученики с сожалением провожали молодого учителя в Белгород – поступать в автошколу ДОСААФ, а затем в пединститут, где как раз открылся историко-филологический факультет. Гальцов вошёл в число его первых студентов. Владимир Николаевич по‑прежнему волнуется перед каждым своим уроком. Но ученики об этом не догадываются. Они вообще много чего не знают о любимом (судя по отзывам в соцсетях) учителе. Хотя секретов у него нет. Выбор с детства — Владимир Николаевич, вы с такой настойчивостью шли к своей профессии! Почему? — Мой отец, Николай Никитович, был учителем истории, директором школы. Выбор мой с детства определился. Я ведь вырос в школе, на уроках сидел, на педсоветах – отец меня всюду с собой брал. К тому же он воевал, рассказывал о войне много, это меня увлекало. — Со стороны посмотреть – учитель изо дня в день, из года в год повторяет детям один и тот же материал. Разве это не рутина? Где тут место волнению? — Вот чего я точно не скажу про школу – что здесь всё одно и то же. День на день не похож, урок на урок. Абсолютно. Тем более история. Я пришёл сюда работать в 1987 году, ещё был советский учебник. Проходит время – перестройка, развал Союза, единых учебников практически нет, но питательная среда о-го-го какая! Материал меняется. Был период, когда в школе было десять пятых классов. И тогда одинаковых уроков не получалось вообще! Первый – на ощупь. Не всё получается – что‑то пошло, что‑то тормознулось. Один класс посильней, другой послабей. А в этом классе девочек больше, а они слабо ориентируются, например, в военных названиях – значит, ту же тему нужно по‑другому преподнести. Зато к десятому уроку всё гладенько, даже время остаётся, чтобы повторить, на вопросы ответить. Это всё с опытом приходит. — Удачный урок – когда отдача от детей есть или когда вы внутренне собой довольны? — Когда всё это совпадает. Подходит ребёнок, говорит: «Спасибо за урок». Представляете? Нечасто это слышу, но бывает. Значит, что‑то пролетело, где‑то бабочки появились у него. Пока дети меня слушают, идут за советом ко мне. Теперь мои выпускники ведут ко мне уже своих детей – мне приятно. Это тоже оценка труда. Глоток свежего воздуха — Вы знаете, какое у вас прозвище среди учеников? — Борода – так меня называют. Мне нравится. Было ещё одно – БТР, кадеты меня так называли, когда я был у них классным руководителем. Видимо, иногда напролом шёл, решал вопросы по‑армейски (смеётся). — Где служили? — В Подмосковье, в войсках ПВО. Учебка в знаменитой Кубинке – кто служил, понимает, о чём речь. Это очень серьёзная учебка, в войсках её называли дисбатом. Всё было очень строго. Но даже там я умудрился получить отпуск домой, чтобы посмотреть на родившуюся дочь. — Современная школа сильно отличается от той, в которой вы когда‑то начинали? — На чём была основана русская, советская школа? Там много времени отводилось на общение с детьми. Я мог просто разговаривать с ними в коридоре на перемене. В походы ходили, ездили куда‑то вместе… Ребёнка не узнаешь толком, если общаешься с ним лишь на уроке! Я выходил вместе с детьми играть в волейбол или футбол – тоже был очень неплохой контакт. При этом говорил так: если я выигрываю, то вы учите домашнее задание, если проигрываю – новый материал объясняю. Может, это непедагогично, не знаю. — Часто выигрывали? — Старался. Но и дети старались! Так что я периодически проигрывал (смеётся). Ко мне нормально относились и дети, и родители – с доверием, что ли. А сейчас я не успеваю с ними общаться! Бегом-бегом всё время. Надо написать отчёт, задание… Бумаги утомляют очень. Та школа, которую я люблю, которой предан, к сожалению, исчезает. Я говорю не о конкретном образовательном учреждении, а о системе в целом. Поэтому, когда старшая дочь после окончания начфака университета собралась идти работать в школу, я сказал: только через мой труп. И пошутил: лишу наследства. И она поняла, она ведь видела, что и материально это трудно. А 90-е годы помните? Вообще завал был. — Не хотелось уйти тогда? — Да хотелось, наверное… Но когда видел на рынке учителей математики или начальных классов, торгующих колбасой, мне не по себе становилось. Физруки в то время гоняли машины из Белоруссии. Это всё пугало. А потом, у меня есть золотое правило, я ему верен всегда – делать то, что умеешь. Я своему делу учился, считаю, что кое‑что в профессии умею. Я уходил – в 1985–87-м работал инспектором в управлении образования. Чувствовал, что задыхаюсь: не моё это. Не могу я требовать от людей то, что считаю неправильным. Вернулся в школу – как свежего воздуха вдохнул. Заказ на летопись — Какой исторический период вам больше всего нравится детям объяснять? — Обожаю XIX век, практически весь! Но больше всего нравится период Александра I, декабристы. Я и курсовую работу писал по декабристам. Мама, Надежда Николаевна, работала в библиотеке и выписывала для меня из Харькова первоисточники. О декабристах сейчас можно всё говорить, но главное – кто тогда первым сказал «Неправильно живём»? Не крестьянин и не рабочий. Это сказал дворянин, князь! Представляете, что это за люди, какие у них были нравственные принципы, если они понимали, что живут за счёт народа и что это не вечно будет продолжаться! Бедному возмущаться легко, идти на баррикады легко. А богатому – вдруг понять, что он неправильно живёт? И пусть Ленин сказал: «Страшно далеки были они от народа», но вечная им память и вечное восхищение. И дети обожают эти темы! А Николай I – какая фигура интересная! А «мужицкий царь» – Александр III, а Александр II – его ведь воспитывал Жуковский, друг Пушкина! Мало времени только: всего два часа в неделю на историю. А темы новые и новые наворачиваются. Но говорить об увеличении часов у меня язык не повернётся – дети загружены очень сильно. — Не задумывались, как историки будут характеризовать наше время лет через 300–400? — Смотря кто будет учебники составлять. Сейчас о «Повести временных лет» как говорят? Что это подтасовка, новодел, что‑то вписано уже после Нестора. Нужно понимать, что все летописи писались под кого‑то. Заказ был и будет всегда – коммунистический, демократический, либеральный… Помню, когда‑то проводил урок в пятом классе, а проверяющий мне сказал: «Всё нормально, но почему не связали тему с 25-м съездом КПСС?» — То есть идеологическая функция у истории остаётся? — Безусловно. Не могут быть вне политики, идеологии такие предметы, как история, обществознание. Даже если лишь констатирую какие‑то факты – высказываю своё отношение, при этом идеологически я повёрнут в ту или иную сторону, и это проявляется. Лубей и Перископ — Приходится слышать от детей забавные ответы? — Таких ответов полно. Мальчик развеселил: «Александр Невский был умный мужик. Он знал, что немцы наступают «пятачком». То есть он примерно помнит, что наступали «свиньёй». Или ещё: «В бою перед Куликовской битвой встретились два богатыря – Лубей и Перископ». А на карте, бывает, Японию ищут поближе к Румынии. Тут мы посмеёмся, я говорю: «Давайте определим, где север, а где юг. Урок закончится, вы все куда идёте? В дверь с радостью, то есть на восток, а я от ваших ответов – хоть в окно, на запад» (смеётся). Я отучил детей отвечать «не знаю». А то было раньше: задам вопрос, а он – «не знаю». Нельзя так говорить. Нужно сказать: «Я что‑то не понял, не разобрался, а вы подскажите». Нужно учиться выходить из ситуации, выражать свои мысли. В любви‑то, говорю, признаваться будешь? Надо красиво это сделать, фразы должны быть отточенные. Стараюсь разговаривать на равных, но бывает слабовато с юморком у них – может, уже не понимают моих шуток. Всё‑таки между нами всё больше и больше расстояние. — Владимир Николаевич, для чего детям нужно знать историю? — Знаете, какой интерес в пятом классе вызвало задание составить генеалогическое древо! Как пошли дети трясти родителей – узнавать, кем были предки. И вдруг открыли, что у одного прапрадед был купцом, у другого – дворянином, у третьего – крепостным художником. По‑моему, история – это первый путь к сохранению памяти, исторической, людской, к сохранению связи поколений. А Чернышевский сказал, что не любить историю может лишь человек, совершенно неразвитый умственно.
