«Пердок Набокова был бы самым тонким и устойчивым». Интервью с Никитой Моисеенко, музыкантом и администратором паблика «Пердок в мировой литературе»
Никита «Тиссеран» Моисеенко известен в качестве лидера группы «Голландский штурвал», а также благодаря тесному сотрудничеству с группой «Макулатура». Но есть у него и другие увлечения: например, примирять человечество с его собственной физиологией, коллекционируя, распространяя, а иногда и производя так называемые пердки. Глеб Колондо обсудил с Никитой флатуленцию в художественных текстах на примере Иэна Бэнкса, Владимира Сорокина, Карсон Маккалерс и самого Моисеенко.
— Почему именно «пердок», а не «пук», например, или «газы»?
— Пердок — это слово, которое придумали в нашей компании. Рома Бударев его придумал — единственный человек, который впоследствии завел семью. Сейчас, кстати, в пивоварне работает. Пердок — это ласково. Не так вульгарно, как пердеж, не так стерильно, как пук. Самое то для литературы.
— Компания — это ребята, которых объединяет «Голландский штурвал»?
— Нет, просто компания друзей. Нас объединяет время в первую очередь — мы вместе росли. А еще любовь к музыке, алкоголю и походам.
— Слово «пердок» придумалось до того, как ты начал собирать коллекцию, или после?
— Задолго до появления «ВКонтакте». В нашей компании мы всегда ласково относились к искренним телесным проявлениям.
— В смысле?
— В смысле — к пердкам и отрыжкам. Еще мы любили раздеться во время вечеринки и продолжать общаться уже в таком виде.
— Зачем?
— Голому человеку нужно внимательнее следить за речью: неуместное пафосное слово звучит смешнее, когда ты обнажен. А ссора вообще превращается в какой-то фарс.
— Я правильно понимаю, что это не имеет отношения к сексуальным практикам?
— Никакого. Скорее уж к асексуальным.
— Помнишь самый первый экземпляр, с которого началась коллекция?
— До появления паблика я хранил их в памяти. Прям самый первый не могу вспомнить. У Буковски, Уэлша, Гашека, Алехина немало пердков, их даже постить неинтересно, слишком они будничные. А я стараюсь фиксировать те пердки, которые хорошо расписаны. Вот одна из первых публикаций — отрывок из «Осиной фабрики» Бэнкса:
— Ну, надеюсь, ты получил урок. Представляешь ли ты, сколько нервных клеток ты, вероятно, убил вчера?
— Несколько тысяч, — сказал я после короткой паузы для подсчета.Отец энергично кивнул:
— По скромной оценке.
— Ну, я постараюсь больше такого не делать.
— Х-х-х.
— Брррап! — громко сказал мой анус, удивив даже меня и отца.Он положил журнал и уставился в пространство над моей головой, мудро улыбаясь, а я кашлянул и хлопнул полой халата, сделав вид, что ничего не случилось. Я увидел, как ноздри моего отца двинулись и задрожали.
— Лагер и виски, а? — сказал он, кивая, и снова взял журнал.
— Я покраснел и заскрипел зубами, радуясь, что он спрятался за глянцевыми страницами. Как он это делает?
Всегда приятно найти пердок там, где не ждешь. Удивился, например, когда встретил его у Карсон Маккалерс в книге «Сердце — одинокий охотник»:
«Биф передернулся и скинул руку со струн мандолины так резко, что оборвал музыкальную фразу. Он весь сжался. А потом тихо рассмеялся себе под нос. Чего ради он об этом вспомнил? Ах ты господи, господи… У него был день рождения — ему исполнилось двадцать девять лет, — и Люсиль попросила его забежать к ней после зубного врача, к которому он был записан. Он знал, что получит маленький подарок: блюдо пирожных с вишнями или нарядную рубашку. Она встретила его у дверей и завязала ему глаза, не дав даже переступить порог. Потом сказала, что сейчас вернется. Он прислушивался к ее шагам в тишине и, когда она дошла до кухни, шумно выпустил газы. Стоя посреди комнаты с завязанными глазами, он громко портил воздух. И вдруг с ужасом понял, что он не один. Сначала послышалось хихиканье, потом его оглушили громовые раскаты смеха. Тут вернулась Люсиль и развязала ему глаза. Она несла на блюде торт с кремом. Комната была полна гостей. Сидел Лерой со своей бражкой и, конечно, Алиса. Ему хотелось провалиться сквозь землю. Он стоял перед ними понурившись, сгорая от стыда. Его совсем задразнили, и целый час он чувствовал себя не лучше, чем тогда, когда умерла мать, — так ему было тяжко. В тот вечер он выпил целый литр виски. И целые недели потом… О господи!»
Я, конечно, мечтаю обнаружить пердок у Набокова. Вот он был бы самым тонким и устойчивым!
— Насколько я вижу, паблик заполняется неравномерно: то чуть ли не каждый день, а то перерыв на несколько месяцев. Почему так?
— Пердок — как зевок. Стоит кому-то сделать пост, остальные тоже вспоминают, что им есть чем поделиться.
Хотя бывали дни, когда я намеренно гуглил пердки и откладывал их. Обычно это случалось, когда я боролся с депрессией и пытался развеселиться.
— А можно пример самого антидепрессивного пердка? Наверняка он кому-нибудь сейчас нужен.
— Как ни крути, это «Первый субботник» Владимира Сорокина. Слишком стандартный ответ, но там весь рассказ про пердок, да еще и коллективный, что для нашего времени актуально.
«Зигунов вдруг распрямился, улыбнулся, тряхнул головой:
— Ой… что-то… щас вот…
Он оттопырил обтянутый синими брюками зад и громко выпустил газы. Сотсков выпрямился, удивленно посмотрел на него и сделал то же самое, но только слабее и короче. Ткаченко наставил на Сотскова тонкий палец:
— Артиллерия… пли…
И лаконично пукнул.
Салазкин и Мамонтов оперлись на грабли и выпустили газы почти одновременно.
Творогов наклонился сильнее, лицо его напряглось:
— Оп-ля… оп-ля… оп-ля…
Он слабо пукнул три раза.
Сохненко поднял обутую в резиновый сапог ногу:
— Ну-ка… по изменникам Родины…
Но пукнул слабо.
Саламатин удивленно качнул головой:
— Еп твою… ни *** [фига] себе… это что ж такое? Что, все сразу? В честь чего это?
Зигунов пожал плечами:
— Как, в честь чего? В честь первого субботника нашего товарища был произведен артиллерийский салют из орудий среднего калибра. Теперь за тобой очередь, Егорыч…
Улыбаясь, рабочие смотрели на него:
— Давай, ветеран, по-ударному…
— И ты, Миш, не отставай.
— Давай, чего стоишь. Не отрывайся от коллектива.
— Честь бригадирскую не роняй, орденоносец…
— Давай, давай, Егорыч… все ведь на тебя равняются…Саламатин почесал висок, засмеялся:
— Ну, раз такое дело…
Он слегка нагнулся, закряхтел.
Мишка тоже напрягся, посмотрел под ноги и пукнул первым, но — слабо, еле слышно.
— Ну, Михаил, слабовато…
— Ничего, у него юбилей сегодня… простительно…Все посмотрели на замершего бригадира и замолчали. Его широкое коричневое лицо, побронзовевшее от лучей заходящего солнца, было обращено вдаль, руки вцепились в колени. Полные губы бригадира сжались, под бронзовой кожей на скулах заходили желваки, седые брови сдвинулись.
Он еле слышно застонал, наклонил голову. Затаив дыхание, бригада смотрела на него. Раздался громкий хлопок и сочный раскатистый треск.
Рабочие молча зааплодировали. Саламатин снял кепку и поклонился».
— Есть подозрение, что некоторым нашим читателям всё, о чем мы сейчас говорим, кажется отвратительным. Как преодолеть отвращение к пердкам? И почему его нужно преодолевать?
— Пердок — это человеческое, безобидное, смешное. Это шутка, которая дана нам Богом от рождения и которая всегда будет смешить. Тут надо ответить на вопрос: любишь ты людей или не любишь?
— Ты действительно всегда чувствуешь любовь, когда кто-то рядом с тобой делает пердок?
— Только если это близкий друг. Когда девушка делает что-то подобное — это рассекречивает ее тело, убивает сексуальность. А с другом есть так называемый fart-барьер, который можно преодолеть. Когда вы достигаете определенного уровня доверия и позволяете себе пердок — это очень добрый жест. А если этот пердок еще и артистически преподнести, то подобное может запомниться на всю жизнь вечной улыбкой.
Знаешь, есть даже артисты-метеористы, которые выпускают газы в артистичной манере. Жозеф Пужоль — самый популярный их них. Почитай про него в «Википедии», например.
— К слову о музыке. Какую роль пердок играет в твоем музыкальном и литературном творчестве?
— Юмористическую роль — сбрасывает напряжение. Как-то раз я скачал пердок из библиотеки для ошумления кино (свой записать не посмел — слишком самовлюбленно), загрузил его в семплер, чтобы разбить по нотам, и сыграл соло из песни Сalifornication. Эту зарисовку я сохранил под именем Джон Пердчанте.
Так вышло, что я сейчас пишу роман, и он получается достаточно депрессивным. Чтобы развеять пафос и уныние, я добавляю туда пердки. Так и Буковски поступал.
— Как называется твой роман?
— Я еще не придумал название. Это для меня самое сложное. Женя Алехин предлагал вариант «Унылый друг в ожидании бабы мечты».
— А можно пример пердка из «Унылого друга»? Эксклюзивно для наших читателей.
— Пожалуйста:
«Мы в очередной раз говорили по телефону про группу Mogwai, когда Вова объявил, что хочет срать: „Все, я замолкаю, а то родители подумают, что я псих“. Становилось неловко — он срет, а я должен его развлекать. Появилась идея сказать что-то нелепое, пусть смеется из своего туалета, а родители потом на него косятся.
Звякнула бляшка ремня, потом зашелестели штаны.
— Летающая тарелка обнаружила планету. Приступить к колонизации!
Потом журчание мочи с керамическим эхом.
— А это зондирующий луч ищет лучшее место для первого поселения.
Коротким выстрелом зашипел пердок. Без треска и выраженного тона.
— Летающая тарелка выпускает на планету акклиматизирующее облако.
Вова хихикнул. Потом зазвучали тихие хлопки, будто лопалась мелкая пузырчатая пленка, а за ними довольно громкий бульк.
— Десантная капсула выпущена!
Я слышал, как вращается барабан туалетной бумаги. Затем последовал хруст.
— Властелин принимает первые законы.
И зажурчала вода. Вова довольно кряхтел, отгибая щеколду и открывая дверь.
— Ну что, какой закон ты принял?
— Сухой».
— Спасибо! Это было прекрасно.
— Мне тоже нравится.