Влюбленный во Владивосток

Город пленил француза мистической историей стремительным ритмом современной жизни

Французский писатель Оливье Ролен – уникальный человек. Авантюрист в лучшем смысле слова. В 60-е годы прошлого года он участвовал в левых движениях, в частности, вступил в маоистскую организацию «Левый пролетариат», возглавив ее боевое крыло (этот период его жизни найдет отражение в романе «Бумажный тигр»). Занимался журналистикой, затем посвятил себя литературному творчеству. За роман «Порт Судан» удостоен премии Фемина 1994 года. Увлекается русской литературой, читает Гоголя, Белого, Бабеля, Набокова и Гроссмана.Он очень любит Россию, бывал в нашей стране более 25 раз, дважды бывал во Владивостоке. И вот приехал в третий… Он провел три встречи с читателями – в библиотеке имени Пушкина, в библиотеке имени Горького и со студентами ДВФУ, а главное – много гулял по городу и, как он сам говорит, набирался впечатлений. Возможно, когда-нибудь они станут основой книги о нашем городе.– Насколько я знаю, впервые вы побывали в нашей стране еще во времена СССР. Что вам было интересно – сама политическая система, советская литература или еще что-то?– Меня не интересовала ни политическая, ни экономическая система СССР. Да и к официальной литературе СССР я не питал особого интереса. Основной причиной моей первой поездки в СССР явилось самое обычное любопытство, желание увидеть, на что похожа эта страна. Потому что это была страна, которую мы совершенно не знали, ведь она была скрыта за железным занавесом. – Что так привлекает вас во Владивосток? Ведь вы приезжаете к нам уже в третий раз.– Впервые я приехал во Владивосток в 1998-м. Тогда границы для въезда в страну только-только открылись. Для меня этот город всегда был далеким мифическим местом. Я слышал о нем с самого раннего детства, но он казался мне недосягаемым. Во-первых, из-за его удаленности, а во-вторых, потому что въезд в город был запрещен. Почему я возвращаюсь во Владивосток снова и снова? Потому что однажды здесь побывал и меня тянет в ваш город. Мне нравится возвращаться в те места, где я уже бывал, нравится смотреть, что изменилось, а порой находить неизменным то, что хранится в моей памяти со времени последнего визита. Есть много мест во Владивостоке, с которыми я незнаком и которые хотелось бы посетить. Чтобы их все увидеть, необходимо гораздо больше времени. Что успел посмотреть во время этой поездки? То, чем был пленен в прошлые визиты: центр города, железнодорожный вокзал, памятник борцам за власть Советов, владивостокский порт… Также я увидел новые места: остров Русский, который мне показался очень красивым. Но главное, мне удалось посетить места, которые в своих «Смутных временах» описал Жозеф Кессель, а также – примерно – то место, где был пересылочный пункт, в котором погиб Мандельштам. – Вот кстати. Почему из всех непростых периодов жизни России вы выбрали для пристального изучения именно сталинизм? Почему не реформы Петра Первого или правление Ивана Грозного, к примеру?– Потому что большую часть своей жизни я прожил в ХХ веке, а не в XVIII или в том, в котором жил Иван Грозный. Я житель ХХ и отчасти ХХI века. У меня совершенно нет желания писать исторические романы. Нет желания говорить о религиозных войнах во Франции, о Франциске Первом или о Людовике XIV. В мою эпоху существовал сталинизм. И я хочу изучить его и понять.– Сегодня многие люди испытывают нечто вроде ностальгии по сталинским временам. Как вам кажется, чем это можно объяснить?– Я могу понять, почему возникает такая романтизация, такая ностальгия: социальное неравенство, которое, безусловно, было и в СССР, все же тогда было менее заметно. Да, условия жизни чиновников, занимавших высокие посты в рядах Коммунистической партии, и условия жизни какого-нибудь среднестатистического рабочего отличались, но тем не менее эта разница была не столь явной, не столь разительной. В то же время существовала некая социальная обеспеченность, было больше социальных гарантий. Люди были обеспечены работой до самой смерти. Так что вполне понимаю тех, кто сегодня испытывает ностальгию по советскому времени. Сейчас мы живем в жестком, резком, все время меняющемся мире. Нестабильном. И потому страшном… Знаете, не так давно прочел книгу «Конец красного человека» Светланы Алексеевич. Эта книга переворачивает сознание. Она рассказывает десятки историй о судьбах верных партии коммунистов, которые сейчас живут на весьма скромную пенсию. Я прекрасно представляю себе ту нищету и горе, которые явились результатом развала коммунистической системы. Так что я понимаю, почему люди ностальгируют по этой эпохе. – И ваш прогноз?– Я думаю, что со временем эта тенденция канет в Лету. Такое отношение к прошлой эпохе касается поколения людей, приближающихся к финалу своей жизни. Меня бы удивило, если бы молодые люди, не знавшие советского времени, ностальгировали по Советскому Союзу. – Вы пишете о России. Для кого – для французов, не знающих нашей страны, или для русских, которым открывается ваш взгляд на Россию?– Для тех и для других. К примеру, моя последняя книга «Синоптик» имела достаточно большой успех во Франции. Книга познакомила французских читателей со многими фактами, связанными со сталинской эпохой. Я бы хотел, чтобы книга была переведена на русский, мне кажется, что она могла бы рассказать российской аудитории ранее неизвестные факты, что это позволит взглянуть по-иному на многие вещи. Книга не была написана специально для русской аудитории, но мне кажется, что она могла бы заинтересовать ее. – Что вы читали из русской литературы, что вам понравилось, может быть?– Василий Гроссман «Жизнь и судьба». Анна Ахматова. Борис Пильняк. Но писатель, который меня больше всего впечатлил, – это Гроссман. И, конечно же, читал Пастернака, безусловно, им восхищаюсь. И в первую очередь говорю о «Докторе Живаго», поэзию Пастернака в переводах читал, но она меня не впечатлила. Возможно, все потому, что это был перевод.– Вы читали лекции французским студентам и русским. Говорят, современный мир делает всех людей, особенно молодых, похожими друг на друга…– Мне кажется, что русские и французские студенты достаточно похожи. Но русские студенты вежливее, приветливее. Они слушают очень внимательно. Во Франции студенты не столь внимательны. – Как вам кажется, вам удалось познать ту самую загадочную русскую душу?– Нет, конечно же, нет. И вообще не уверен, что она на самом деле существует. Но я удивлен тем сочетанием какой-то грубости с чувственностью и душевной теплотой, которое так часто встречается у русских… Конечно, у всех есть некие особые черты. К примеру, мы, французы, зачастую чрезмерно скептичны. Возможно, что здесь, в России, скептицизма меньше, больше легковерности. Мне кажется, что русские чем-то похожи на детей, и это вовсе не плохо. Дети могут быть одновременно крайне злыми и при этом очень нежными. Они не особенно задумываются о будущем, они живут сегодняшним днем. Если у них что-то есть, они это тратят, ломают, если у них много игрушек, они могут их терять. Но они щедры и искренни…– Во Владивостоке у вас было немало встреч с разными людьми… Удивил ли вас какой-нибудь вопрос?– Меня больше порадовало, что мне не задали вопрос, который я подспудно ждал: «Почему вы плохо говорите о России?». Потому что я ничего плохого о ней не говорю. Я рассказываю о конкретном (пусть даже мрачном) периоде ее истории. Вопрос, который я ожидал и который мне действительно задавали, звучал так: «Почему вы так интересуетесь чужой для вас страной?». Знаете, когда я приехал впервые в СССР, в Ленинграде в парке вечером ко мне подошла девушка и пригласила на танец. Я тут же решил, что она сделала это потому, что была агентом КГБ. Тогда мне казалось, что практически все в СССР были каким-то образом связаны с этой организацией… Но потом понял, что, конечно же, контроля и представителей органов надзора было много, но далеко не все обычные люди работали на секретные службы. И та девушка пригласила меня на танец просто потому, что ей хотелось это сделать. И было глупо с моей стороны относиться к ней с тем недоверием к русским, которое было присуще мне в ту эпоху. Может быть, поэтому я стал интересоваться Россией все больше и больше…