ЯРНОВОСТИ: За кулисами души: Валерий Кириллов — об эмоциях на сцене и в жизни
Премьеру Волковского — 55.
В Волковском театре — месяц Валерия Кириллова. Премьер 9 декабря отметил свое 55-летие. Побывав на бенефисе Валерия Юрьевича, ЯРНОВОСТИ встретились с артистом тет-а-тет, чтобы поговорить об эмоциях — на сцене и в жизни.
— Валерий, вопрос, который не дает покоя: что вы собираетесь делать с конем, которого вам подарили на день рождения?
— Это подарок от труппы Тамерлана Нугзарова. Со старшим Тамерланом меня связывает 20-летняя дружба, а с коллективом — непростое время, которое мы пережили вместе в Ярославле. В феврале будет год, как они здесь — в цирковом общежитии. Пандемия заставила коллектив задержаться, а позже не стало великого Тамерлана... Это было потрясение для всех.
Когда его сын возглавил цирковое шоу и обратился ко мне, я не задумываясь пошел преподавать им театральное искусство — чтобы встряхнуть артистов и не дать им засидеться.
Поэтому, когда у меня спросили, что я хочу на день рождения, я выбрал этого коня — он уже взрослый, видавший многое в своей жизни...
Теперь я могу в любое время позвонить и спросить: «Как там мой любимец?». Или выйти на арену и проводить с ним сколько угодно времени. Конечно, держать его дома я не планировал.
— Вы и сами поступали в училище циркового и эстрадного искусства, но артистом цирка так и не стали. Как разбиваются мечты детства?
— Тогда я даже не знал, какое имя у этой эмоции. Но мне казалось, что 17 лет жизни прожиты зря.
Училище эстрадного и циркового искусства имени Румянцева заканчивал Геннадий Хазанов, а из ныне модных ведущих — Саша Олежко... Правила приема одни — и для циркачей, и для эстрадников. Я-то шел учиться на «Хазанова»: разговорный жанр, смена масок, Райкин, который был кумиром всю жизнь.
Так вот, по этим единым правилам надо было прислать свои фотографии в плавках — в профиль и анфас. По снимкам они уже должны были прислать вызов — приглашение на вступительные экзамены.
Но вместо вызова мне пришла справка — жуткая. Я плакал неделю. Только представьте, в 17 лет, когда ты мечтаешь, мечтаешь...
А ведь я был деревенской известной личностью! «У нас есть такой вот артист!», «Человечек — театрик». Знаете, «можешь не писать — не пиши»... Не выступать, не смешить людей было невозможно. Это составляло мою внутреннюю суть. Я был просто уверен: «Если не я, то кто?».
А получилось, что нет — «диспропорция фигуры и несценическая внешность». Эта была глубочайшая катастрофа, конец жизни. Меня собирали по осколкам, а учительница по литературе потихоньку реанимировала и убедила, что надо становиться серьезным драматическим артистом.
— На фотосессии перед нашей беседой вы показывали «любовь», и ваш взгляд как будто обращался к ребенку. Почему?
— Это самое беззащитное состояние человека. Со взрослыми — когда ты признаешься в любви или испытываешь чувства, там — спектр эмоций и желаний: взаимности, обладать, касаться... Когда слышишь запах любимой женщины, чувствуешь его впервые, то разум живет отдельно от тела.
А по отношению к ребенку — это наиболее полное чувство. Ты растворяешься в этом маленьком существе, готов не задумываясь отдать все самое ценное за него и ничего не требуешь взамен.
Я помню, когда у меня родилась первая дочь, я стоял перед окнами роддома и плакал навзрыд. Счастье в каждой клеточке, когда от кончиков волос до пяток все искрится иголками, хочется подняться над землей.
— Возможно ли испытать что-то подобное...
— На сцене? По отношении к студентам — немножко другое. Есть чувство гордости, есть узнавание себя, есть сравнительный момент: какими они пришли и что представляют собой теперь. Нет, никто из них не был «буратинами» — был очень жесткий отбор, и было из кого выбирать. На курс был очень серьезный конкурс, нечего плодить посредственность. К студентам — целый спектр чувств.
А вот это ощущение абсолютной силы и внутреннего восторга, оно бывает, когда ты сам играешь — и в роли что-то получается такое, чего сам не ожидал!
Ты должен держать все под жестким контролем: свои эмоции, партнера, слушать музыку, держать темп спектакля, сцену... Но вдруг возникает — в паузе ли, в монологе ли, во взгляде! — ощущение, что внутри тебя огромный воздушный шар — бах, и наполнился! Тысяча человек в зале вдруг стали одним очень сопереживающим, внимательным зрителем. И невероятная тишина.
Магия, описанная в книгах Михаила Чехова, «власть над залом» Иннокентия Смоктуновского, те самые паузы Сергея Юрского...
Что это? Не знаю. Я же не властвую. Моя власть закончится, ровно когда прозвучат последние аплодисменты, занавес закроется, а публика займется своими делами. Я не знаю, что произошло с ними во время спектакля. Но в момент, когда они замерли, я был диктатором, повелителем эти несколько секунд. Эти секунды и составляют суть профессии. Когда мы бежим, плачем, гневаемся, радуемся — ради вот этого полета.
— А упасть не боитесь?
— У нас есть такая фраза: «За вкус не ручаюсь, но горячо будет». Вот ты можешь бойко и громко, а зритель все равно позевывает и скучает. Но самое страшное — когда начинают падать номерки. Как гром среди ясного неба. Это сигнал для артиста.
У нас был очень хороший спектакль — «Декамерон». Десять новелл, которые рассказывают десять неплохих артистов. Ставил его Борис Гаврилович Голубовский. Народный артист России. Мастер ГИТИСа. И человек в возрасте. Он этот спектакль ставил, наверное, в пятый раз. А так как было ему не 40 лет, он немножко подзабывал, как и в каком театре он его репетировал.
И вот ему казалось, что он с нами все уже разобрал, а на самом деле это было не совсем так. Перед самой премьерой было четкое ощущение, что нас сейчас проклянут. Все номерки в зале полетят в нас. Мы шли как на Голгофу. А Голубовский — в хорошем настроении, желает нам всем удачи. «Декамерончик — это беспроигрышно!». Совсем с ума сошел...
Через семь минут напряженной тишины — первый смех. Через 15 — посмелее. Первый акт заканчивали под аплодисменты и гогот.
«Декамерон» мы играли потом везде, даже на крейсере «Москва» — флагмане черноморского флота! — в Севастополе. К нему подошли еще корабли: моряки сидели, а мы — на пушках играли отрывки из «Декамерона»! А потом ели макароны по-флотски.
Или наоборот бывает. В том сезоне — «Шесть персонажей в поисках автора». Тончайшая пьеса, очень тонкий режиссер. Актеры обожали его, а зрителю и шести спектаклей оказалось много. Спектакль не пошел. Из зала уходили.
— Но это же дело вкуса. Одним нравится, другим нет. Здесь нечего стыдиться. Кстати, а вам бывало по-настоящему стыдно?
— Когда выходишь на поклон и смотришь на фонари над гребенкой, чтобы не столкнуться глазами со зрителем. Такое происходит, если радость и печаль, смех и слезы так и не перебежали со сцены в зал. Люди просто сидят и вежливо смотрят. Ты им вбрасываешь эмоции, а все мимо.
Очень неплохой спектакль «Двое бедных румын, говорящих по-польски» Евгения Марчелли мы играли в Саратове. Жесткий такой город. Но Евгений Жозефович перед началом всегда — и в этот раз! — предупреждал зрителей: «Ребята, тут будут ненормативная лексика, повороты сюжета, которые не каждый день увидишь в театре — они не всем приятны, поэтому, пожалуйста, если вам не нравится, уходите. Даже если в зале никого не останется, актеры с удовольствием доиграют спектакль». И действительно — всегда уходили несколько человек, но в финале люди смеялись, плакали, думали. Мы привыкли к успеху «Румын».
И вот, играем в Саратове. Камерная сцена. Мы знаем наизусть, где будет смех, а где паузы. А тут — полное ощущение, что в зале сидят иностранцы, которым мы сделали что-то плохое. 200 человек мы оскорбляем фактом своего пребывания на сцене. Это называется «играть в вату». Час сорок пять — ни одной реакции. История — про двух наркоманов, пытающихся обрести свет. Ненормативка и нестандарт. Зрители, воспитанные на Ференце Листе, пришли на рок-концерт...
Вот тогда, наверное, было стыдно. Мы признавались в любви, а им просто был противен наш голос. Ужасный вечер.
— Случается такое на родной сцене?
— Ярославец — не самый простой зритель. Он искушен и консервативен. Не побежит за прогрессом, а подумает, посмотрит и скажет: «Это какой-то прогресс, который мне не нравится». Это знаменитое ярославское купечество — неторопливое, не бегущее впереди, очень неспешно думающее. К такой публике нельзя с шашкой наголо. Ярославский зритель не любит эпатажа и не примет новомодность. Это хорошее, здоровое консервативное начало. Конечно, бывает обидно, но я меньше всего виню зрителя в наших провалах.
С ярославцами все должно быть по любви.
Сейчас я представляю новую программу — «Михаил Жванецкий. Женщины»... До 18 лет меня воспитывали мама, бабушка и крестная. Потом за мое воспитание взялись жена, две дочери и три внучки. Авторскую интонацию Жванецкого невозможно повторить, я пытаюсь сыграть его героев.
У Михаила Михайловича очень непростые тексты. Очень нагружены смыслами. Чисто информативно в зале это сложно воспринимать, любите вы Жванецкого или нет.
Пандемия показала, что жить надо сейчас. Мы можем выстроить свою жизнь на много лет вперед, и все это может закончиться в один момент. И этот месяц дан, чтобы поговорить со зрителем о любви и на те темы, которые мне невероятно интересны.
Но это будут полюбовные посиделки. Разговор о смысле. Юбилейная неделя не значит, что надо подводить какие-то итоги. Никаких итогов! Порадовались — и только вперед!