Бабушка кладёт в дымящуюся паром кастрюлю с картошкой кусок масла. Дедушка деревянной ложкой вычищает туда содержимое жестяной банки с тушёнкой. На плите вот-вот закипит кастрюлька с молоком.

Я сижу напротив, за столом, подперев руками голову, и внимательно слежу за этими приготовлениями. Твёрдо знаю – мои бабушка и дедушка самые добрые и самые замечательные на свете. А самая вкусная еда – это картошка по-фронтовому.

Бабушка выливает закипевшее молоко в кастрюлю, я беру старую деревянную толкушку и старательно мну рассыпчатую и горячую мякоть. Потом буду уплетать любимое блюдо и испачкаю обе щеки. Я могу есть картошку по-фронтовому хоть каждый день, она не надоедает. Знаю – рецепт бабушка принесла с фронта. Там, если удавалось достать все необходимые компоненты, солдаты устраивали себе скромный праздник. В моих глазах этот факт придаёт процессу приготовления некий торжественный оттенок. Я как бы приобщаюсь к боевому прошлому бабушки и дедушки…

«Работали мы тогда так: начинается наступление или отступление, половина полка остаётся собирать действующий узел связи, а вторая половина выезжает и начинает развёртывать новый узел связи, ближе к линии фронта…

В ту ночь, когда началась очередная бомбардировка, как раз моя смена была. Изба, где был установлен коммутатор, от взрывов ходуном ходила, волной дверь с петель сорвало, в окнах стёкла выбило, печь разломана. А я сутки на смене… И отойти погреться нельзя. Я так замёрзла, так замёрзла...

Ветер сильный, мороз, холодно, март месяц, осколки в коммутатор с визгом бьют – ж-ж-ж-ж – ж-ж-ж-ж, а я как заговорённая. Я смерть на себя молила. Так замёрзла. Но связь была... А потом кабель сматывать пришлось, а в огородах ям нарыто, мы по пояс проваливались в ледяную воду. И всё равно сматывали.

К вечеру смотали весь кабель, под бомбёжкой подготовили аппаратуру, я пришла к дому, где мы размещены были, дом деревянный из двух половин, одна половина взрывом снесена была, а во второй печка жарко топится, а на ней чайник с кипятком фырчит. Я так обрадовалась этому кипятку, умирать буду – не забуду! Согреться хотелось хоть немного… Хозяин – дед Иван. Там стояли два топчана, и заходит соседка, бабушка, старенькая такая, и спрашивает его: «Иван, ты в погреб ночевать пойдёшь?» – тогда ведь все по укрытиям спали, кто в погребах, кто в вырытых щелях, потому что бомбёжки очень сильные были. А он ей отвечает – нет, я здесь, в избе, буду ночевать. Старушка говорит: «А я уж тем более, я век свой отжила».

А я шинель на пол бросила, и только легла – уснула моментально. Так мы все трое и заснули в этом деревенском доме, не обращая внимания на вой самолётов и разрывы бомб.

Но выспаться не получилось – с рассветом прорвались немцы… И нам пришлось отходить… Под сильнейшим обстрелом. А что на дороге творилось! Мёртвые люди, лошади, битая, искорёженная техника, всё горит, пламя, дым, воронки от бомб и снарядов…

А вообще я считаю, что нашей «девчоночьей» роте сильно повезло. Нас около ста человек было, и ни одну тяжело не ранило. Ни одну. А тяжёлого ранения мы боялись больше всего. Чтобы самим не мучиться и других не мучить. А нам повезло! За всю войну – либо лёгкие ранения, либо сразу насмерть… Ни одной калеки не осталось. Наверное, всё-таки Бог на свете есть. Вернее, он присматривал за нашим девичьим полком».

Выключаю старый кассетный магнитофон. В ушах продолжает звучать бабушкин голос. Странно слышать голос человека, который умер восемь лет назад.

Но бабушка могла уйти из жизни ещё раньше – в 41-м году. 59-й Отдельный Львовский полк связи, в котором она служила, был сформирован в августе 1941 года в Новосибирске. Основная часть личного состава из первого набора погибла в битве за Москву. Большинство полковых девушек-связисток ушли из жизни именно тогда. Но она прошла войну и осталась в живых…

Очень хочется написать про стариков так, чтобы все узнали об этих людях. Об их жизни. Но слова не складываются в нужные предложения. Как описать их пройденный путь?

Трудно изложить на бумаге пережитое стариками: голод в русской деревне тридцатых годов, из-за непосильных налогов вырубленный яблоневый сад, сданную на мясо кормилицу-корову, плачущих без молока младших братишек и сестрёнок… А как написать про войну? Про погибших девчонок и мальчишек в гимнастёрках, зачастую брошенных без погребения на полях сражений от Москвы до Берлина… Как рассказать про послевоенные голодовки, когда бабушка, всего через полтора года после штурма Рейхстага, уже пухла от голода, в родной деревне в Пензенской области? А её маленькая полуторагодовалая дочка, моя мать, играя, тыкала пальчиком бабушке в распухшие щёки.

Мы всегда поражались безграничной доброте и философскому спокойствию бабушки. Прожив такую долгую и трудную жизнь, полную испытаний и лишений, она никогда не падала духом, всегда находила слова поддержки и утешения для всей семьи – и взрослых, и детей… С малолетства помню – все проблемы и обиды уходили прочь, когда бабушка, гладя меня по голове мягкой ладонью, тихонько шептала что-то важное и утешительное…

В молодости бабушка была красавицей – густые русые волосы до пояса, ямочки на щеках, стройная фигурка. И глаза, синие, словно кусочки июльского неба. Они с дедом познакомились на Воронежском фронте. Танкист и связистка. Полюбили друг друга, после войны поженились и прожили вместе всю жизнь. Дед после войны закончил высшее военное училище, стал кадровым военным, объездил весь Советский Союз. Бабушка всегда была с ним. Родила двух дочерей, те – трёх внуков. Сейчас на свет появились трое правнуков, современные продолжения той далёкой фронтовой любви.

Дед очень редко рассказывал мне про войну. В основном что-нибудь интересное и нейтральное. Его можно понять. Он дважды горел в танке, был тяжело ранен. В его семье было пятеро братьев. Трое погибли. С фронта вернулся лишь самый младший (мой дед) и самый старший из братьев. От остальных не осталось даже могил. Однажды, когда мне было лет десять, я случайно услышал разговор моего старика с соседом-фронтовиком.

«– Двое суток мы штурмовали этот германский городок. Немцы сопротивлялись бешено. Дрались за каждый метр. Из домов, из укреплений, отовсюду – яростный огонь. Когда было затишье, мне письмо из дома принесли. Родители пишут – снова похоронку получили. Моего третьего брата убили. Плакать я уже не мог. Обождал, покурил… Сел за рычаги своего танка и снова в бой пошёл… Получил два попадания, но машине удалось прорвать линию обороны. И пошёл их позиции утюжить. Артиллерийские, пулемётные расчёты, пехоту… Всех в мясо давил… Долго круги нарезал по малому радиусу... Кого только видел – на катки наматывал. Все траки в мозгах были… Ни один живым не ушёл…»

Тогда я впервые понял – война это страшно. Теперь, повзрослев, думаю – как страшно, что трое погибших дедушкиных братьев умерли молодыми, не продолжили себя и наш род в детях, внуках, правнуках… А сколько таких неродившихся детей по всей России!
Вся семья праздновала золотую свадьбу наших стариков – пятидесятилетие совместной жизни. Хорошо тогда было!

Дача в деревне во Владимирской области. Старый, бревенчатый, построенный ещё до войны, дом с наличниками. Его покрасили бордовой краской, а наличники – белой. Наличники кружевные, кружево воздушное, поморское. Лекала привёз из Архангельска мой отец, они с дедом сами выпиливали узоры… Домик как в сказке, словно игрушечный.

Наша семья сидит за большим столом. Во главе – бабушка и дедушка. В распахнутые настежь окна залетает душистый летний ветер, пахнущий горячими травами. Мирно гудят пчёлы с дедушкиной пасеки.

Домашнее вино из черноплодной рябины, мёд в сотах, пироги и блины… Все поздравляют стариков, говорят красивые и добрые слова.

Как написать? Почему, спустя столько лет, я так часто вспоминаю их?

Одно из самых ярких воспоминаний моего детства – поезд Киев–Москва прибывает на вокзал. По внутреннему радио диспетчер с левитановскими интонациями торжественно объявляет:

– Уважаемые пассажиры, вас приветствует город-герой, столица нашей Родины – Москва!
Сердце замирает от радости и восторга, когда на перроне появляется высокий, подтянутый дедушка в длиннополой шинели с полковничьими погонами и каракулевой папахе.

Выскочив из вагона, с разбега бросаюсь на шею деду и прижимаюсь к его широкой груди. В этот момент – я самый счастливый пацан на свете! А дома уже с нетерпением ждёт и хлопочет на кухне бабушка, седая, маленькая, полная, она печёт мне блины – с маслом, со сметаной, а иногда и с красной икрой, и от всей души потчует внука. А потом, сытый, довольный, я сижу со стариками на диване в гостиной, согретый их теплом и лаской, и осторожно трогаю пальцем твёрдые бугорки под кожей на руке и шее у деда – осколки от фашистского снаряда, навсегда оставшиеся в его теле.

Снова нажимаю на клавишу магнитофона.

«Сражение на Белгород-Курской дуге помню. Когда готовилась операция, наш полк стоял в лесу недалеко от Прохоровки. Пятого июля 1943 года началось наступление. Эта такой ужас был, не дай Бог кому-нибудь пережить…

Жара невыносимая, а солнца не видно было из-за пыли, поднятой техникой, огня, дыма пожарищ… Боевые действия и на земле, и в воздухе…

Тысячи танков, они просто лавиной шли… самолёты, тяжёлая артиллерия, «катюши»…

Грохот стоял невообразимый! Правду говорю – аж земля дрожала!

В эфире открытым текстом крики – «Вперёд!», «Я горю!», «Заходи с фланга!», «Форвертс!», «Шнеллер!». И страшная матерная ругань… на русском и немецком…»

Блины у бабушки получались замечательные – воздушные, подрумяненные, с хрустящей корочкой… Тесто она взбивала вручную мутовкой, электрические миксеры не признавала.

Мутовки дедушка сам вырезал из верхушек молоденьких ёлочек, за которыми ходил далеко в лес. Вся семья, бывало, с нетерпением смотрела на бабушку, колдующую у плиты.

Сизоватый душистый дым… Масло, шипящее в сковородках… Ощущение домашнего уюта и вселенского покоя.

Когда дед умер, бабушка пережила его ещё на пять лет. Она почти каждый день плакала и просила Бога о милости – забрать её к мужу. Она просто не хотела жить без него. И молила себе смерти. Как тогда, в сорок третьем, в разрушенной бомбёжкой избе, возле прошиваемого осколками коммутатора.

«Самым радостным днём в моей жизни был День Победы. В ночь с восьмого на девятое мая в Берлине я заступила на дежурство. Боевые действия уже не велись, но акт о капитуляции ещё не был подписан. И на центральной телефонной станции тогда дежурила Зина Путинцева из Новосибирска. Но связисты же знают всё... И я через каждый час звонила ей

– Зина, ну что, подписали? Она – нет. Потом опять – Зина, подписали?! Она – нет.

И вот в два часа ночи звоню. Она говорит – подписали! Когда начался рассвет, солнце встало, такое яркое, действительно, победный день, к нам на станцию забегает какой-то лётчик, я его раньше в жизни не видела, и кричит во весь голос:

– Девушка! Война кончилась!

Я говорю – знаю уже!

А он забегает в помещение, где девчонки наши спали, и кричит во весь голос:

– Война! Война кончилась!

Что тут началось! Все вскочили, начали обниматься, поздравлять друг друга, кто смеялся, кто плакал, гармошка тут же заиграла, кто-то в пляс пустился, а некоторые выскочили во двор и начали палить в небо. И из других домов выбегали полуодетые солдаты и офицеры, кричали и стреляли в воздух. Из всех видов оружия, у кого какое было.

Представляешь – Берлин, встаёт солнце. И над всем городом стоит сплошной, непрерывный треск от выстрелов. Так мы встретили День Победы… А вечером мы с девчонками пошли расписываться на стенах Рейхстага. Я написала просто: «Мы победили!».

Вернувшись со службы, снимаю шинель. Мою руки. Целую жену и сына. Вместе идём на кухню. Там уже почти всё готово. Кладу в дымящуюся паром кастрюлю с картошкой кусок масла. Жена деревянной ложкой вычищает туда содержимое жестяной банки с тушёнкой. На плите вот-вот закипит кастрюлька поменьше, с молоком.

Напротив, за столом, подперев ручками русую головку, сидит и внимательно следит за нашими действиями Матвейка. Он твёрдо знает – его родители самые замечательные на свете. А самая вкусная еда – это картошка по-фронтовому.