Дмитрий Быков (фрагмент радио-эфира) // «Радио Свобода», 10 февраля 2013 года

Генис: К 60-летию

<…>

[Иван Толстой:]
— Литературный портрет юбиляра. Я попросил нарисовать этот портрет писателя Дмитрия Быкова.

[Дмитрий Быков:]
— С моей точки зрения, Генис — один из очень немногих людей, который продолжает откликаться непосредственно как критик на русскую литературу на всем ее протяжении. О классике он пишет, как современник русского 19-го века, полемизируя, останавливаясь на своих согласиях, несогласиях, предельно субъективно. О литературе ХХ века — как будто это живое, частное и домашнее его дело, тем более, что с большинством крупных творцов 70-х, 80-х, 90-х он лично выпивал. С Генисом можно, разумеется, не соглашаться, но он один из очень немногих субъективных и живых читателей русской прозы и, кстати говоря, и поэзии тоже. Это делает литературу для него исключительно живым и актуальным, не академическим, какова она для одних, и не политическим, какова она для других, а именно фактом личной биографии. В этом смысле Генис, пожалуй, единственный, остальные относятся к литературе куда более официально, а для него это домашнее дело, без которого нельзя ни пообедать, ни пойти к другу, ни вывести собаку, и так далее.
Если говорить о генисовских текстах, которые для меня особенно важны и просто заполнили существенные лакуны в моем образовании, это «Американа». Это цикл заметок, написанных об Америке, и цикл его репортажей оттуда, печатающихся в «Новой газете». Потому что, скажем, Довлатов не кажется мне фигурой столь значительной. При этом «Довлатов и окрестности» для меня книга, скорее, не самая увлекательная, «Русскую кухню в изгнании» я высоко ценю — их с Вайлем творческий подвиг, но сам я не готовлю и не люблю это дело, хотя умею, если нужно. А вот «Американа» — это та Америка, добровольным адвокатом которой, если угодно, выступил Генис, потому что про Америку очень много врут и врут, как правило, злонамеренно. А настоящая Америка предстает в писаниях очень немногих авторов, живо ею интересующихся, — и здесь, конечно, Генис на первом месте.

[Иван Толстой:]
— Эффект долголетия, который Генис являет собою: он был моден и в эмиграции в конце 70-х годов, и в перестройку, и в 90-е годы, и в 2000-е, да и сейчас его книжки расходятся как горячие пирожки. Не подозрительно ли это для вас, с точки зрения успеха? Может, причина тому — такая легковесность, на потребу публике все это?

[Дмитрий Быков:]
— Во-первых, о долголетии можно будет говорить, когда Генису будет 95, и он опубликует роман. Насколько я знаю, абсолютный рекорд поставлен Леонидом Леоновым, который свою главную книгу издал в 95 лет и продолжал ее подчищать и править до момента верстки. Все-таки, еще 35 лет в запасе у Гениса есть. Да и какое долголетие в 60! Вспомним, какие прекрасные стихи писал в 70 Лосев, вспомним, если уж на то пошло, Тютчева и позднего Фета. Если говорить о наших современниках, то Искандер написал «Софичку», когда ему было 77. То есть о долголетии особенном говорить не приходится.

Что касается читательского спроса, то это, по-моему, только крайне бездарные, никем не востребованные и очень одинокие люди выдумали, что настоящая литература должна быть никому не нужна. Вот есть кружок из пяти ценителей, они ценят постановку одной запятой, стилистически совершенной, и готовы ее часами обсуждать. Генис пишет много, он живо откликается на современность, он востребованный автор, потому что он личный собеседник каждого. С ним можно, опять-таки, не соглашаться. Он вводит живую мысль, иногда он форсит, иногда он форсирует голос, и это тоже видно, но во всех случаях он старается не себя спозиционировать, а читателя разбудить. Вот это очень важно, что себе он уже все доказал, теперь он формирует собеседника идеального. И мне кажется, читатель на эту заботу откликается достаточно горячо. Ведь хорошо расходится книга, которая обращена к читателю, а не к себе и узкому кружку своих. В этом случае Генис — абсолютный альтруист в литературе, и нет ничего удивительного, что читатели его за это благодарят.

[Иван Толстой:]
— «Американа» вас убеждает как человека, который в Америке не жил. А вот убеждают ли вас книги Гениса о том, что вы знаете и сами, — например, «Шестидесятые»?

[Дмитрий Быков:]
— Да нет, я в Америке жил по несколько месяцев подряд, и никогда у меня не было с Генисом здесь разногласий. Наоборот, я замечаю его замечательную точность. Если собрать время, которое я в Америке провел за все это время, года полтора наберется, а с этим багажом уже можно о ней судить. Что касается непосредственно текстов о 60-х годах, здесь у меня с Генисом, как ни странно, гораздо больше расхождений, потому что у нас с Генисом разное отношение к Советскому Союзу и советскому опыту. Я считаю, что советское во многих отношениях предпочтительнее русского, и было прорывом из него, для Гениса это шаг назад по сравнению с русским.

Но как бы мы по-разному не смотрели на 60-е годы, мне все равно всегда чрезвычайно интересно прочитать, как этих людей воспринимали младшие современники. Ведь младший современник почти всегда завистлив, как-то болезненно и зло приметлив, несколько ревнует, а Генис — это очень доброжелательный читатель, и то, как он воспринимал Аксенова, и то, как он воспринимал Лимонова, которого он на 10 лет младше, и то, как он воспринимает Солженицына, это, по-моему, всегда очень полезный опыт чисто эстетической критики и большого подросткового доброжелательства, которое он в полной мере сохранил.

[Иван Толстой:]
— Вы преподаете в школе — и преподаете литературу, если я не путаю?

[Дмитрий Быков:]
— Литературу и иногда русский.

[Иван Толстой:]
— Что вы скажете по поводу «Родной речи»? Книга, которая рекомендована Министерством просвещения, а, с другой стороны, очень многими людьми отрицается, даже теми, которые посмеиваются, ее читая (посмеиваются от удовольствия)? А вы насколько совпадаете с ней в своем видении и своем преподавании?

[Дмитрий Быков:]
— В своем преподавании я на нее ссылаюсь крайне редко, поскольку это как раз случай, который меня, как правило, слишком волнует самого, чтобы ссылаться на чьи-то другие мнения. Я охотно рекомендую школьникам «Родную речь», потому что это сборник замечательных эссе, уже действительно будящих мысль, как было сказано, и в этом смысле она, конечно, не может рассматриваться как учебник. Как учебник гораздо предпочтительнее двухтомник Игоря Сухих, другого ленинградского автора, который значительно методологичнее, который понятнее излагает. Но если школьник для того, чтобы подготовиться к экзаменам, прочтет Вайля и Гениса, где в систематизированном и кратком виде набредет на пересказ основных точек зрения и на собственную, всегда очень остроумную, авторскую позицию, я всегда это буду приветствовать. И из всех самодеятельных учебников, скажем так, учебников не классных, этот — наиболее демократичен. И, конечно, многие формулировки Вайля и Гениса запоминаются. Я до сих пор считаю, что из того, что написано про советскую литературу, в частности, про 70-е годы, про Солженицына, про «Раковый корпус», Вайль и Генис — лучшие, они подошли правильнее всего, они очень правильно поняли и почувствовали Лимонова. Интересно чрезвычайно читать все то, что у них в этом учебнике есть о контекстах 60-70-х годов, которые они, как молодая советская интеллигенция, очень хорошо знали и в этом воспитаны. Я помню атмосферу разговоров этих. И, конечно, литературоцентризм их мировоззрения сам по себе очень обаятелен. Мне все географические заметки Вайля, царствие ему небесное, всегда казались некоторым отступлением, чуть ли не предательством литературы. География неинтересна, путешествия неинтересны, травелоги писать скучно. Вообще архитектура пресна и кухня пресна, интересна только литература. Вот надо уметь это чувствовать и понимать, потому что литература — единственное, что остается. И вот мне кажется, что Генис это понимает лучше, приятно, что он литературе не изменил ни с политикой, ни с кулинарией, ни, тем более, с архитектурой.

[Иван Толстой:]
— И последний вопрос: если бы вам довелось заказать Генису обед к вашему приезду, что бы вы заказали, какое было бы ваше меню?

[Дмитрий Быков:]
— Я даже гипотетически не могу себе представить такую ситуацию и, чтобы не отвлекать его от главного, я бы предпочел с ним пойти в любой фастфуд и там толком поговорить о прозе.

<...>