Дмитрий Быков // «Вечерний клуб», 26 января 2001 года
Весь в беломНиколай Климонтович «Последняя газета» // Санкт-Петербург: «Вагриус», 2000, твёрдый переплёт, 448 стр., тираж: 5.000 экз., ISBN: 5-264-00469-2
Лучшую книгу прошлого года издал, как всегда, «Вагриус». Не подумайте, речь идёт не о «Распутине» Эдварда Радзинского — книге по своему исключительной, но всё-таки ожидавшейся и предсказуемой. Я говорю о сборнике Николая Климонтовича «Последняя газета», куда, помимо одноименного романа-памфлета, входят рассказы и цикл эротических новелл «Дорога в Рим».
Тараканы в янтаре
Это самая показательная, самая характерная и по-своему самая увлекательная книга 2000 года, подводящая итог веку. Конечно, «Последнюю газету» успел распубликовать ещё журнал «Октябрь», но по-настоящему, как бриллиант на фольге, она засверкала только в соседстве «серьёзных» рассказов и иронической летописи авторского созревания.
Говорить, однако, я предпочту именно об этом последнем романе, который хотя и произвёл немалый шум, но основ не потряс. А жаль. Повод для разговора давно назрел.
Климонтович на протяжении трёх лет работал в газете «Коммерсантъ», состоял там на ставке и вёл литературную хронику. Потом ему это надоело, и он написал про «Коммерсантъ» всю правду. Для человека, варящегося в общемосковском газетном котле, в книге Климонтовича все псевдонимы прозрачны, и раскрывать их бессмысленно: критикесса Настя Мёд и генеральный директор с косой и дворянской фамилией — всё это даже не обобщения и не типизации, а прямые шаржи. Не говоря уж о Коле Куликове, бывшем демократе, ныне патриоте, авторе скандально-разоблачительных и насквозь конъюнктурных сочинений о комсомольских нравах времён позднего застоя. Но дело не только в узнаваемости. В чём действительно проявилось писательское мастерство Климонтовича, так это в великолепной точности, прицельной точности, которую способна дать только настоящая ненависть. И точен Климонтович не только в шаржах, но и в передаче самой атмосферы новорусского издания — с его насквозь иерархической структурой, атмосферой непрерывных интриг, заговоров, гаданий на кофейной гуще, с его странным сочетанием респектабельности и зыбкости, погони за достоверной информацией и тотальным ощущением недостоверности всего происходящего. В этой книге, как муха в янтаре, осталась додефолтная атмосфера,— пошлость тех времён не позволяет назвать их предгрозовыми. Эта невероятная интенсивность труда в сочетании с непредставимым же духом праздности и необязательности всего — ибо труд был вокруг пустоты, не приводил ни к каким результатам и служил лишь имитацией жизни, имитацией работы, строительства, реформ и пр.,— все эти прелестные приметы той гнилой и душноватой эпохи остались лишь в немногих подлинно честных сочинениях: в позднем Пелевине, во втором романе Уткина да в памфлете Климонтовича. Как газетчик-профессионал горячо приветствую точное изображение той квазисреды, которая ни к журналистике, ни к искусству отношения не имела.
Не все такие
Правда, Климонтович описывает жизнь только тех этажей «Коммерсанта», на которых бывал. В политическом и экономическом отделах жизнь кипела, информация добывалась, молодёжь не распускалась — словом, всё время что-то происходило (хотя, как видно сейчас из двадцать первого века, не происходило ничего — или происходило ничто). Но там, где работали арт-критики, эссеисты и рирайтеры, шла именно описанная в романе квазижизнь — отлично знакомая всем, кто работал тогда в журналистике.
Разумеется, мне чисто по-человечески обидно за журналистов, которым в изображении Климонтовича сильно досталось,— и мне бы хотелось отчасти разубедить читателя в том, что все мы таковы. Господа, Климонтович никакой журналистикой не занимался. Не занимается ею и Слава Курицын, назвавший свою книгу «Журналистика», и Борис Кузьминский, тоже ведь считавшийся газетным критиком, и многие-многие другие, кого упоминать не позволяет такт, или сострадание, или недостаток места (вот Немзер, например,— журналист в строгом смысле слова, чернорабочий профессии). То, чем занимались герои «Последней газеты», было именно заполнением газетной площади, реализацией собственных комплексов да попыткой проведения культурной политики (тогда как словосочетание «культурная политика» для всякого мыслящего существа давно выглядит оксюмороном).
Было время, когда респектабельные издания для пущей респектабельности держали своего оперного, литературного, живописного обозревателя — но ныне времена не те. Все эти обозреватели были чрезвычайно закомплексованными людьми, писали они в иронической и одновременно заискивающей манере (чтобы жена нового русского всё поняла и не поняла только, как над ней измываются). Это было время дутых имён, снимания пенок и гомерических зарплат — здесь Климонтович вполне честен и признается, что получал в три-четыре раза больше, чем мог потратить.
Без него мы бы долго ещё думали, что вся эта публика, высокомерно поучающая художников, делающая объектом кислой издёвки всё и вся, пишущая судорожными, куцыми фразами, «рассчитанными на своих», или, напротив, велеречивая и выспренняя до полного безвкусия,— что вся эта публика действительно что-то в чём-то понимает. Теперь благодаря Климонтовичу (впрочем, и собственному опыту также) мы отлично понимаем, что всё это — либо очень молодые мальчики, читавшие Гессе, но не читавшие Толстого, либо полуспившиеся литераторы, которым перестали платить за халтуру, либо, наконец, вынужденно занимающиеся всем этим серьёзные прозаики вроде Климонтовича.
Лучше уж женские романы
Вот тут-то и возникает главная закавыка, такая, понимаешь, загогулина — не столько эстетического, сколько этического свойства: ведь вы, уважаемый автор, столь долго занимались всем этим, сочиняли эти обзоры, дискредитировали и шельмовали собственных коллег в угоду новорусскому стилю критики (и сами упомянули об этом мельком) — где же ваш бесстрашный самоанализ, где та же точность, с которой вы изобразили и антикоммунистическую газету «Чёрт, возьми» (мы отлично помним, как она называлась в действительности), и уволенного редактора, тупо ходящего на работу, и лысенького мальчика-рирайтера, ныне составляющего гордость отряда спецкоров «Коммерсанта»? Где же ваш собственный портрет — портрет литератора, в семидесятые годы считавшегося нонконформистом, а ныне с такой поразительной лёгкостью признавшего над собою диктатуру ничтожеств?! Почему, в конце концов, надо было оказаться чужим в «Коммерсанте», чтобы написать правду о нашей псевдогазетной псевдожизни?! Ведь автор худо-бедно несколько лет хлебал из того же самого корыта, которое теперь вызывает у него такое горячее и, смею думать, искреннее свержение!
Ужас в том, что литераторы типа Климонтовича — то есть нонконформисты ровно до тех пор, пока это не начинает непосредственно угрожать их статусу или реноме,— ничего не способны противопоставить тому миру «пузырей земли», который выведен в «Последней газете». Более того: они всегда умудряются оправдать себя. Ведь они всё это — ради жены и дочки… ради собственного творчества, наконец! Не женские же романы было им писать!
Лично я думаю, что — женские романы. Честнее было бы. Согласитесь, что человек, разоблачающий КПСС после выхода из неё, а то и упразднения правящей партии,— совсем не то, что диссидент, с самого начала отказавшийся вступать в коммунистические ряды. Более того: цена всех этих разоблачений начинает меня смущать. Я даже боюсь, что Николай Климонтович сам не вполне понимает, чем он заплатил за сотрудничество с новыми русскими — и далеко не избыл происшедшего даже своим новым романом.
Впрочем, и это показательно. Так что книга приобретает дополнительную ценность эксперимента на себе.
Тараканы в янтаре
Это самая показательная, самая характерная и по-своему самая увлекательная книга 2000 года, подводящая итог веку. Конечно, «Последнюю газету» успел распубликовать ещё журнал «Октябрь», но по-настоящему, как бриллиант на фольге, она засверкала только в соседстве «серьёзных» рассказов и иронической летописи авторского созревания.
Говорить, однако, я предпочту именно об этом последнем романе, который хотя и произвёл немалый шум, но основ не потряс. А жаль. Повод для разговора давно назрел.
Климонтович на протяжении трёх лет работал в газете «Коммерсантъ», состоял там на ставке и вёл литературную хронику. Потом ему это надоело, и он написал про «Коммерсантъ» всю правду. Для человека, варящегося в общемосковском газетном котле, в книге Климонтовича все псевдонимы прозрачны, и раскрывать их бессмысленно: критикесса Настя Мёд и генеральный директор с косой и дворянской фамилией — всё это даже не обобщения и не типизации, а прямые шаржи. Не говоря уж о Коле Куликове, бывшем демократе, ныне патриоте, авторе скандально-разоблачительных и насквозь конъюнктурных сочинений о комсомольских нравах времён позднего застоя. Но дело не только в узнаваемости. В чём действительно проявилось писательское мастерство Климонтовича, так это в великолепной точности, прицельной точности, которую способна дать только настоящая ненависть. И точен Климонтович не только в шаржах, но и в передаче самой атмосферы новорусского издания — с его насквозь иерархической структурой, атмосферой непрерывных интриг, заговоров, гаданий на кофейной гуще, с его странным сочетанием респектабельности и зыбкости, погони за достоверной информацией и тотальным ощущением недостоверности всего происходящего. В этой книге, как муха в янтаре, осталась додефолтная атмосфера,— пошлость тех времён не позволяет назвать их предгрозовыми. Эта невероятная интенсивность труда в сочетании с непредставимым же духом праздности и необязательности всего — ибо труд был вокруг пустоты, не приводил ни к каким результатам и служил лишь имитацией жизни, имитацией работы, строительства, реформ и пр.,— все эти прелестные приметы той гнилой и душноватой эпохи остались лишь в немногих подлинно честных сочинениях: в позднем Пелевине, во втором романе Уткина да в памфлете Климонтовича. Как газетчик-профессионал горячо приветствую точное изображение той квазисреды, которая ни к журналистике, ни к искусству отношения не имела.
Не все такие
Правда, Климонтович описывает жизнь только тех этажей «Коммерсанта», на которых бывал. В политическом и экономическом отделах жизнь кипела, информация добывалась, молодёжь не распускалась — словом, всё время что-то происходило (хотя, как видно сейчас из двадцать первого века, не происходило ничего — или происходило ничто). Но там, где работали арт-критики, эссеисты и рирайтеры, шла именно описанная в романе квазижизнь — отлично знакомая всем, кто работал тогда в журналистике.
Разумеется, мне чисто по-человечески обидно за журналистов, которым в изображении Климонтовича сильно досталось,— и мне бы хотелось отчасти разубедить читателя в том, что все мы таковы. Господа, Климонтович никакой журналистикой не занимался. Не занимается ею и Слава Курицын, назвавший свою книгу «Журналистика», и Борис Кузьминский, тоже ведь считавшийся газетным критиком, и многие-многие другие, кого упоминать не позволяет такт, или сострадание, или недостаток места (вот Немзер, например,— журналист в строгом смысле слова, чернорабочий профессии). То, чем занимались герои «Последней газеты», было именно заполнением газетной площади, реализацией собственных комплексов да попыткой проведения культурной политики (тогда как словосочетание «культурная политика» для всякого мыслящего существа давно выглядит оксюмороном).
Было время, когда респектабельные издания для пущей респектабельности держали своего оперного, литературного, живописного обозревателя — но ныне времена не те. Все эти обозреватели были чрезвычайно закомплексованными людьми, писали они в иронической и одновременно заискивающей манере (чтобы жена нового русского всё поняла и не поняла только, как над ней измываются). Это было время дутых имён, снимания пенок и гомерических зарплат — здесь Климонтович вполне честен и признается, что получал в три-четыре раза больше, чем мог потратить.
Без него мы бы долго ещё думали, что вся эта публика, высокомерно поучающая художников, делающая объектом кислой издёвки всё и вся, пишущая судорожными, куцыми фразами, «рассчитанными на своих», или, напротив, велеречивая и выспренняя до полного безвкусия,— что вся эта публика действительно что-то в чём-то понимает. Теперь благодаря Климонтовичу (впрочем, и собственному опыту также) мы отлично понимаем, что всё это — либо очень молодые мальчики, читавшие Гессе, но не читавшие Толстого, либо полуспившиеся литераторы, которым перестали платить за халтуру, либо, наконец, вынужденно занимающиеся всем этим серьёзные прозаики вроде Климонтовича.
Лучше уж женские романы
Вот тут-то и возникает главная закавыка, такая, понимаешь, загогулина — не столько эстетического, сколько этического свойства: ведь вы, уважаемый автор, столь долго занимались всем этим, сочиняли эти обзоры, дискредитировали и шельмовали собственных коллег в угоду новорусскому стилю критики (и сами упомянули об этом мельком) — где же ваш бесстрашный самоанализ, где та же точность, с которой вы изобразили и антикоммунистическую газету «Чёрт, возьми» (мы отлично помним, как она называлась в действительности), и уволенного редактора, тупо ходящего на работу, и лысенького мальчика-рирайтера, ныне составляющего гордость отряда спецкоров «Коммерсанта»? Где же ваш собственный портрет — портрет литератора, в семидесятые годы считавшегося нонконформистом, а ныне с такой поразительной лёгкостью признавшего над собою диктатуру ничтожеств?! Почему, в конце концов, надо было оказаться чужим в «Коммерсанте», чтобы написать правду о нашей псевдогазетной псевдожизни?! Ведь автор худо-бедно несколько лет хлебал из того же самого корыта, которое теперь вызывает у него такое горячее и, смею думать, искреннее свержение!
Ужас в том, что литераторы типа Климонтовича — то есть нонконформисты ровно до тех пор, пока это не начинает непосредственно угрожать их статусу или реноме,— ничего не способны противопоставить тому миру «пузырей земли», который выведен в «Последней газете». Более того: они всегда умудряются оправдать себя. Ведь они всё это — ради жены и дочки… ради собственного творчества, наконец! Не женские же романы было им писать!
Лично я думаю, что — женские романы. Честнее было бы. Согласитесь, что человек, разоблачающий КПСС после выхода из неё, а то и упразднения правящей партии,— совсем не то, что диссидент, с самого начала отказавшийся вступать в коммунистические ряды. Более того: цена всех этих разоблачений начинает меня смущать. Я даже боюсь, что Николай Климонтович сам не вполне понимает, чем он заплатил за сотрудничество с новыми русскими — и далеко не избыл происшедшего даже своим новым романом.
Впрочем, и это показательно. Так что книга приобретает дополнительную ценность эксперимента на себе.