Дмитрий Быков // «Вечерний клуб», 8 мая 2002 года
Какую правду о войне нам ещё не рассказалиОтчего случаются войны?
Никто до сих пор не знает, отчего случаются войны: Толстой называл их «противными разуму, совести и самой человеческой природе», однако устами своего старого князя Болконского замечал: «Кровь вылей, воды влей — тогда войны не будет». Думаю, в споре Пьера со стариком-князем он был скорее на стороне старика — просто потому, что не питал иллюзий насчёт человеческой природы. Первая мировая война случилась из-за тотального кризиса, охватившего старую Европу. Вторая была продолжением первой, ибо первая не сняла ни одного вопроса. Увы, не сняла их и вторая — от третьей мы были спасены благодаря краху советской системы, но предсказанного конца истории, к удовольствию одних и ужасу других, пока не видно.
Уже сегодня ясно, что писать экономическую историю мира бессмысленно: история человечества не сводится к эволюции производительных сил и производственных отношений. Войны нельзя объяснить одной только жадностью, экспансией, желанием захватывать новые территории. И потому впереди у нас — дозреем же мы до этого когда-нибудь!— серьёзная книга (или серьёзное кино) об истоках Второй мировой войны. О ней написано чрезвычайно много, о психологии фашизма — ещё больше, но отчего соблазн фашизма до сих пор так властен над умами — мы не знаем до сих пор. Вернее, догадываемся — но есть тут признания слишком страшные, слишком опасные для самой человеческой природы. Никакой Юнг, никакой Фромм не объяснил до конца этой способности масс попадать под кровавые гипнозы; Сокуров, задумав исследовать психологию Гитлера и его окружения, в очередной раз подменил социальную психологию частной физиологией. Мы живём во времена, когда нужно заново осмыслить и Ленина, и Сталина, и Гитлера — и заново понять один из самых страшных законов человеческой истории, согласно которому борьбы добра со злом во внешнем мире не бывает — она происходит только внутри. А на исторической арене всегда только зло борется со злом — вот почему главным событием Второй мировой стало всё-таки противостояние фашизма и сталинизма, а не, допустим, участие Великобритании, Франции и США в этой битве титанов.
Впрочем, мы наверняка прочтём и немало сочинений в модном (и чрезвычайно плодотворном) жанре альтернативной истории: о том, чем заплатила бы Англия или Америка за своё полноценное участие в войне. Борясь, мы волей-неволей приобретаем черты того, с кем боремся. И если в тоталитарной России война воспринималась как освобождение, то в свободных Европе или Америке ростки тоталитаризма появились позднее — уже в эпоху противостояния с СССР, в пятидесятые, когда Штаты прошли через маккартизм; интересно было бы понаблюдать на них в процессе реального противостояния Гитлеру… Не станем же мы сравнивать нормандскую высадку со Сталинградом.
Почему побеждают не самые лучшие солдаты?
Есть и ещё одна правда о войне — она остаётся не сказанной, поскольку постигнуть её современный человек вообще вряд ли в силах. В своё время, посмотрев фильм Юрия Кары «Завтра была война» — едва ли не самую талантливую, хоть и дипломную его картину,— я задался вопросом: почему самое жестокое и подлое время (разгар сталинизма) породило таких удивительных, чистых, готовых на подвиг людей? Понимаю, что вопрос этот сформулирован некорректно: я смотрел картину в армии, во время выезда в город, мне было девятнадцать лет, и я мало чего понимал. Однако вопрос, если вдуматься, не праздный: можно, конечно, ответить, что этих прекрасных мальчиков и девочек сталинизм не сформировал, а просто не успел растлить,— тогда как сформировала их как раз революционная романтика; но и романтика эта, будем откровенны, была не самой человеколюбивой. Можно сказать, что в империях всегда вырастают самые лучшие солдаты,— но война-то была выиграна как раз не самыми лучшими солдатами. Оптимизированные стреляющие машины, сытые и сильные, здоровые и мордатые, маршировали по нашей земле под знамёнами третьего рейха,— а противостояли им солдаты, обученные не лучшим образом, плохо снабжаемые, плохо управляемые… То есть войну Россия выиграла никак не благодаря своим имперским качествам, а благодаря чему-то иному, что мы все и до сих пор не вполне поняли.
Если вдуматься, именно на этот вопрос и пытался ответить в «Войне и мире» Толстой: «Война и мир» потому и стала лучшим военным романом в мировой истории, что это, строго говоря, антивоенный антироман. Там доказана бесперспективность писания исторических сочинений о том, куда марширует первая, а куда — вторая колонна; бессмысленно писать о войне в духе официальной советской прозы — пятый танковый корпус пошёл сюда, а шестая армия под командованием такого-то пошла туда… Война происходит не по этим чертежам и лекалам, не по этим предписаниям, а вопреки им. Вот этот иррациональный дух войны и пытался понять Толстой: почему проигранное, по всем нормам военного искусства, Бородинское сражение явилось величайшей русской победой? Что такое «рука сильнейшего духом противника», наложенная на непобедимую доселе наполеоновскую армию? В чём корни русской силы духа, которая остановила в конце концов Гитлера и остановит любую другую армию, в чём нельзя сомневаться даже сегодня, после двадцатилетия духовной и интеллектуальной деградации и предыдущего тридцатилетия загнивания? Разумеется, дело было не только в русском гигантском пространстве, в котором обречена увязнуть любая армия; не проходит и убеждение в том, что мясорубку попросту завалили мясом. Нужна была ещё и жертвенная готовность гибнуть, и фанатизм, которого никакой пропагандой и никакими угрозами не объяснишь. Вот эту загадку русской непобедимости, русской ПРИРОДНОСТИ, перед которой пасует любая организованная сила,— как раз и предстоит разрешить новому искусству, тем, кто собирается писать и снимать о войне.
В русском желудке и ёж перепреет,— это не большевизм мобилизовал Россию, но Россия приспособила к своим нуждам большевизм; каковы были эти нужды и что, собственно, такое наша страна — вот вопрос, на который нам ещё только предстоит отвечать, освободившись от либеральных и антилиберальных гипнозов; накануне этого нового философского и художественного ренессанса (дай Бог, чтобы его не прервали так же грубо и искусственно, как предыдущий) важно хотя бы поставить вопросы.
Победы не бывает?
Один из таких вопросов как раз и ставит, например, фильм Николая Лебедева «Звезда» — безусловно, самое профессиональное кино, снятое за последнее время о войне. Взята за основу полузабытая, но очень популярная в своё время повесть Казакевича — одного из немногих авторов, кто в своих сочинениях пытался вытащить разговор о войне не на социальный и не на исторический, а на экзистенциальный уровень.
Лебедев, как в своё время и Ростоцкий («А зори здесь тихие…»), снимает фильм о гибели маленькой обречённой группы, которая никакого подвига так и не совершила — просто потому, что не успела. Подобные повести пишет и лучший из наших военных писателей — так мне кажется, простите за эту слабость к однофамильцу,— Василь Быков, с самого начала задавшийся главным вопросом: что следует выбирать в ситуации, где и предательство, и подвиг равно бессмысленны? Быков первым написал о том, что победы — не бывает; что единственно возможная победа — над собой. Это чрезвычайно важное открытие, до сих пор нашим кинематографом и литературой толком не освоенное: по-настоящему прекрасен только бессмысленный подвиг в безвыходной ситуации.
За что не страшно умереть?
Фильм Лебедева — профессиональный, но отнюдь не эстетский. Как всегда, снимая триллер (это уже третья его картина — и третья удача), Лебедев задаётся важным вопросом, который куда шире частной темы его фильма: что может заставить человека расстаться с жизнью, когда ему, по словам одного из героев, «так умирать не хочется»? «За что не страшно умереть?» — спрашивает в одном из своих стихотворений прекрасная питерская поэтесса Ольга Бешенковская. Герои Быкова, Казакевича и Лебедева умирают даже не за Родину,— они умирают за человеческое достоинство. И своё, и человеческое вообще. Вот почему проблематика Отечественной войны не снимается даже после того, как рухнула советская идеология и советская власть: это была не советская война и даже не война за Россию, хотя, конечно, и за Россию тоже. Речь шла о самой человеческой природе; и вот что это за природа, что в ней выходит на первый план в предельных ситуациях — об этом нашему искусству и предстоит думать сегодня.
Я допускаю, что новые фильмы о войне и новые книги о ней будут далеки от реальности и неточны в деталях. То, что пишут неочевидцы, то, что снимают дети и внуки победителей,— наверняка будет отличаться от окопной, солдатской, генеральской и любой другой правды. Но сегодня начинает проступать главное — метафизическая реальность войны; и именно она должна стать одной из основных тем нашего искусства в ближайшие годы. Нам надо понять, что дороже жизни для нас, сегодняшних. Понять это можно, только учитывая опыт Великой Отечественной. Ибо жить без сверхличных ценностей, как все мы успели убедиться, невозможно в принципе — осталось выбрать и назвать эти ценности, которые спасали Россию на протяжении всей её истории.
Никто до сих пор не знает, отчего случаются войны: Толстой называл их «противными разуму, совести и самой человеческой природе», однако устами своего старого князя Болконского замечал: «Кровь вылей, воды влей — тогда войны не будет». Думаю, в споре Пьера со стариком-князем он был скорее на стороне старика — просто потому, что не питал иллюзий насчёт человеческой природы. Первая мировая война случилась из-за тотального кризиса, охватившего старую Европу. Вторая была продолжением первой, ибо первая не сняла ни одного вопроса. Увы, не сняла их и вторая — от третьей мы были спасены благодаря краху советской системы, но предсказанного конца истории, к удовольствию одних и ужасу других, пока не видно.
Уже сегодня ясно, что писать экономическую историю мира бессмысленно: история человечества не сводится к эволюции производительных сил и производственных отношений. Войны нельзя объяснить одной только жадностью, экспансией, желанием захватывать новые территории. И потому впереди у нас — дозреем же мы до этого когда-нибудь!— серьёзная книга (или серьёзное кино) об истоках Второй мировой войны. О ней написано чрезвычайно много, о психологии фашизма — ещё больше, но отчего соблазн фашизма до сих пор так властен над умами — мы не знаем до сих пор. Вернее, догадываемся — но есть тут признания слишком страшные, слишком опасные для самой человеческой природы. Никакой Юнг, никакой Фромм не объяснил до конца этой способности масс попадать под кровавые гипнозы; Сокуров, задумав исследовать психологию Гитлера и его окружения, в очередной раз подменил социальную психологию частной физиологией. Мы живём во времена, когда нужно заново осмыслить и Ленина, и Сталина, и Гитлера — и заново понять один из самых страшных законов человеческой истории, согласно которому борьбы добра со злом во внешнем мире не бывает — она происходит только внутри. А на исторической арене всегда только зло борется со злом — вот почему главным событием Второй мировой стало всё-таки противостояние фашизма и сталинизма, а не, допустим, участие Великобритании, Франции и США в этой битве титанов.
Впрочем, мы наверняка прочтём и немало сочинений в модном (и чрезвычайно плодотворном) жанре альтернативной истории: о том, чем заплатила бы Англия или Америка за своё полноценное участие в войне. Борясь, мы волей-неволей приобретаем черты того, с кем боремся. И если в тоталитарной России война воспринималась как освобождение, то в свободных Европе или Америке ростки тоталитаризма появились позднее — уже в эпоху противостояния с СССР, в пятидесятые, когда Штаты прошли через маккартизм; интересно было бы понаблюдать на них в процессе реального противостояния Гитлеру… Не станем же мы сравнивать нормандскую высадку со Сталинградом.
Почему побеждают не самые лучшие солдаты?
Есть и ещё одна правда о войне — она остаётся не сказанной, поскольку постигнуть её современный человек вообще вряд ли в силах. В своё время, посмотрев фильм Юрия Кары «Завтра была война» — едва ли не самую талантливую, хоть и дипломную его картину,— я задался вопросом: почему самое жестокое и подлое время (разгар сталинизма) породило таких удивительных, чистых, готовых на подвиг людей? Понимаю, что вопрос этот сформулирован некорректно: я смотрел картину в армии, во время выезда в город, мне было девятнадцать лет, и я мало чего понимал. Однако вопрос, если вдуматься, не праздный: можно, конечно, ответить, что этих прекрасных мальчиков и девочек сталинизм не сформировал, а просто не успел растлить,— тогда как сформировала их как раз революционная романтика; но и романтика эта, будем откровенны, была не самой человеколюбивой. Можно сказать, что в империях всегда вырастают самые лучшие солдаты,— но война-то была выиграна как раз не самыми лучшими солдатами. Оптимизированные стреляющие машины, сытые и сильные, здоровые и мордатые, маршировали по нашей земле под знамёнами третьего рейха,— а противостояли им солдаты, обученные не лучшим образом, плохо снабжаемые, плохо управляемые… То есть войну Россия выиграла никак не благодаря своим имперским качествам, а благодаря чему-то иному, что мы все и до сих пор не вполне поняли.
Если вдуматься, именно на этот вопрос и пытался ответить в «Войне и мире» Толстой: «Война и мир» потому и стала лучшим военным романом в мировой истории, что это, строго говоря, антивоенный антироман. Там доказана бесперспективность писания исторических сочинений о том, куда марширует первая, а куда — вторая колонна; бессмысленно писать о войне в духе официальной советской прозы — пятый танковый корпус пошёл сюда, а шестая армия под командованием такого-то пошла туда… Война происходит не по этим чертежам и лекалам, не по этим предписаниям, а вопреки им. Вот этот иррациональный дух войны и пытался понять Толстой: почему проигранное, по всем нормам военного искусства, Бородинское сражение явилось величайшей русской победой? Что такое «рука сильнейшего духом противника», наложенная на непобедимую доселе наполеоновскую армию? В чём корни русской силы духа, которая остановила в конце концов Гитлера и остановит любую другую армию, в чём нельзя сомневаться даже сегодня, после двадцатилетия духовной и интеллектуальной деградации и предыдущего тридцатилетия загнивания? Разумеется, дело было не только в русском гигантском пространстве, в котором обречена увязнуть любая армия; не проходит и убеждение в том, что мясорубку попросту завалили мясом. Нужна была ещё и жертвенная готовность гибнуть, и фанатизм, которого никакой пропагандой и никакими угрозами не объяснишь. Вот эту загадку русской непобедимости, русской ПРИРОДНОСТИ, перед которой пасует любая организованная сила,— как раз и предстоит разрешить новому искусству, тем, кто собирается писать и снимать о войне.
В русском желудке и ёж перепреет,— это не большевизм мобилизовал Россию, но Россия приспособила к своим нуждам большевизм; каковы были эти нужды и что, собственно, такое наша страна — вот вопрос, на который нам ещё только предстоит отвечать, освободившись от либеральных и антилиберальных гипнозов; накануне этого нового философского и художественного ренессанса (дай Бог, чтобы его не прервали так же грубо и искусственно, как предыдущий) важно хотя бы поставить вопросы.
Победы не бывает?
Один из таких вопросов как раз и ставит, например, фильм Николая Лебедева «Звезда» — безусловно, самое профессиональное кино, снятое за последнее время о войне. Взята за основу полузабытая, но очень популярная в своё время повесть Казакевича — одного из немногих авторов, кто в своих сочинениях пытался вытащить разговор о войне не на социальный и не на исторический, а на экзистенциальный уровень.
Лебедев, как в своё время и Ростоцкий («А зори здесь тихие…»), снимает фильм о гибели маленькой обречённой группы, которая никакого подвига так и не совершила — просто потому, что не успела. Подобные повести пишет и лучший из наших военных писателей — так мне кажется, простите за эту слабость к однофамильцу,— Василь Быков, с самого начала задавшийся главным вопросом: что следует выбирать в ситуации, где и предательство, и подвиг равно бессмысленны? Быков первым написал о том, что победы — не бывает; что единственно возможная победа — над собой. Это чрезвычайно важное открытие, до сих пор нашим кинематографом и литературой толком не освоенное: по-настоящему прекрасен только бессмысленный подвиг в безвыходной ситуации.
За что не страшно умереть?
Фильм Лебедева — профессиональный, но отнюдь не эстетский. Как всегда, снимая триллер (это уже третья его картина — и третья удача), Лебедев задаётся важным вопросом, который куда шире частной темы его фильма: что может заставить человека расстаться с жизнью, когда ему, по словам одного из героев, «так умирать не хочется»? «За что не страшно умереть?» — спрашивает в одном из своих стихотворений прекрасная питерская поэтесса Ольга Бешенковская. Герои Быкова, Казакевича и Лебедева умирают даже не за Родину,— они умирают за человеческое достоинство. И своё, и человеческое вообще. Вот почему проблематика Отечественной войны не снимается даже после того, как рухнула советская идеология и советская власть: это была не советская война и даже не война за Россию, хотя, конечно, и за Россию тоже. Речь шла о самой человеческой природе; и вот что это за природа, что в ней выходит на первый план в предельных ситуациях — об этом нашему искусству и предстоит думать сегодня.
Я допускаю, что новые фильмы о войне и новые книги о ней будут далеки от реальности и неточны в деталях. То, что пишут неочевидцы, то, что снимают дети и внуки победителей,— наверняка будет отличаться от окопной, солдатской, генеральской и любой другой правды. Но сегодня начинает проступать главное — метафизическая реальность войны; и именно она должна стать одной из основных тем нашего искусства в ближайшие годы. Нам надо понять, что дороже жизни для нас, сегодняшних. Понять это можно, только учитывая опыт Великой Отечественной. Ибо жить без сверхличных ценностей, как все мы успели убедиться, невозможно в принципе — осталось выбрать и назвать эти ценности, которые спасали Россию на протяжении всей её истории.