Дмитрий Быков // «Вечерний клуб», 13 марта 1999 года
Подлость, которую почему-то никто не заметилСтанислав Куняев рассказывает о том, как писал в ЦК КПСС донос на авторов «Метрополя», «выступая против еврейского засилья в культуре». Рассказывает без тени раскаяния, даже с гордостью.
Дело, разумеется, не в его оценках «Метрополя». Скажу сразу: «Метрополь» сегодня, с двадцатилетней временной дистанции, представляется мне довольно сомнительной затеей. Куняев прав (да это и общее место): большинство авторов альманаха бравировали своей фрондой и полузапретностью, а многие из них (Аксёнов, Ахмадулина, Вознесенский) никак не могли пожаловаться на безвестность и зажим: книги выходили исправно, вечера транслировались по телевидению,— словом, наличествовали все атрибуты советской литературной славы. Правда и то, что уровень текстов, сданных в «Метрополь», на нынешний вкус более чем неровен, и кроме стихов Высоцкого, повести Горенштейна да рассказов Искандера, почти все собранные там вещи слабее тех, которые их авторы публиковали легально. Наконец, вкусы и нравы тогдашней московской богемы с её дозволенной полусвободой, брюзжанием, промискуитетом и алкоголизмом очень мало привлекают меня. Помимо пошлости славянофильской, существовала пошлость западническая, это самоочевидно.
Но несомненными остаются две вещи: во-первых, почти все участники «Метрополя» были всё-таки очень талантливыми писателями. Во-вторых, это была первая в советской истории попытка бесцензурного и при этом не подпольного издания, довольно увесистая ласточка свободы. И на эту ласточку Куняев решил донести.
Дело, собственно, не в том, что сегодня всё можно. И не в том, что главный гонитель «Метрополя» Феликс Кузнецов (у Аксёнова в «Скажи изюм» он выведен в образе Клизмецова) сегодня по-прежнему на коне. Он по крайней мере покрывается лёгкой краской стыда при воспоминании о той истории: утверждает, например, что если бы «метропольцев» травил не он, а кто-то другой, их бы вообще уничтожили. Но всё это семечки по сравнению с поведением Куняева.
Нельзя доносить властям на коллег, даже если они тебе противны. Почему? Нипочему, просто нельзя: моральная аксиома. Как нельзя читать чужие письма. Донос, да ещё и политический, да ещё и во времена довольно жестокого террора (шёл 1979 год, пик борьбы с инакомыслием) это подлость по определению. И если бы произошло невообразимое — Вознесенский, например, написал бы донос на Куняева,— это было бы точно такой же мерзостью. Но Вознесенский никогда не делал ничего подобного не только потому, что мог ответить идейным оппонентам куда более убедительно (прежде всего качеством текста), но и потому, что всегда оставался русским поэтом в высшем нравственном смысле этого слова.
Самое трогательное в мемуарах Куняева это как он боялся, что за письмо его возьмут на Лубянку или исключат из КПСС. Ну каким же потливым трусом надо быть, чтобы бояться наказания за верноподданничество?! Знал ведь он, прекрасно знал, что антисемитизм давно стал государственной политикой… Но не то гадко, что Куняев антисемит. Среди антисемитов полно талантливых людей, а среди борцов с ними хоть отбавляй всякой швали. Гадок, повторяю, донос. И то, что сегодня доносчик рассказывает о своей мерзопакости как о подвиге.
Сегодня можно, в общем, почти всё. Можно не любить евреев. Можно ненавидеть нынешнюю власть. Можно любить ЦК КПСС. Но доносить нельзя: никогда, ни на кого, ни при каких обстоятельствах. Об этом-то мы и забыли. Начисто. Беспросветно. После «завтрашней» публикации я ждал неделю. Ничего не произошло. На куняевский текст не откликнулась ни одна живая душа ни из тех, на кого он донёс, ни из тех, кто считает себя литератором сегодня. И это самое печальное.
Но несомненными остаются две вещи: во-первых, почти все участники «Метрополя» были всё-таки очень талантливыми писателями. Во-вторых, это была первая в советской истории попытка бесцензурного и при этом не подпольного издания, довольно увесистая ласточка свободы. И на эту ласточку Куняев решил донести.
Дело, собственно, не в том, что сегодня всё можно. И не в том, что главный гонитель «Метрополя» Феликс Кузнецов (у Аксёнова в «Скажи изюм» он выведен в образе Клизмецова) сегодня по-прежнему на коне. Он по крайней мере покрывается лёгкой краской стыда при воспоминании о той истории: утверждает, например, что если бы «метропольцев» травил не он, а кто-то другой, их бы вообще уничтожили. Но всё это семечки по сравнению с поведением Куняева.
Нельзя доносить властям на коллег, даже если они тебе противны. Почему? Нипочему, просто нельзя: моральная аксиома. Как нельзя читать чужие письма. Донос, да ещё и политический, да ещё и во времена довольно жестокого террора (шёл 1979 год, пик борьбы с инакомыслием) это подлость по определению. И если бы произошло невообразимое — Вознесенский, например, написал бы донос на Куняева,— это было бы точно такой же мерзостью. Но Вознесенский никогда не делал ничего подобного не только потому, что мог ответить идейным оппонентам куда более убедительно (прежде всего качеством текста), но и потому, что всегда оставался русским поэтом в высшем нравственном смысле этого слова.
Самое трогательное в мемуарах Куняева это как он боялся, что за письмо его возьмут на Лубянку или исключат из КПСС. Ну каким же потливым трусом надо быть, чтобы бояться наказания за верноподданничество?! Знал ведь он, прекрасно знал, что антисемитизм давно стал государственной политикой… Но не то гадко, что Куняев антисемит. Среди антисемитов полно талантливых людей, а среди борцов с ними хоть отбавляй всякой швали. Гадок, повторяю, донос. И то, что сегодня доносчик рассказывает о своей мерзопакости как о подвиге.
Сегодня можно, в общем, почти всё. Можно не любить евреев. Можно ненавидеть нынешнюю власть. Можно любить ЦК КПСС. Но доносить нельзя: никогда, ни на кого, ни при каких обстоятельствах. Об этом-то мы и забыли. Начисто. Беспросветно. После «завтрашней» публикации я ждал неделю. Ничего не произошло. На куняевский текст не откликнулась ни одна живая душа ни из тех, на кого он донёс, ни из тех, кто считает себя литератором сегодня. И это самое печальное.