Военно-троцкистский заговор 1937 г. (ч.4)

Источник https://work-way.com/blog/2018/09/09/voenno-trotskistskij-zagovor-1937-g-ch-4/Автор А. ЯновскийНачало https://cont.ws/@torotoro/1477703Часть 2 https://cont.ws/@torotoro/1477743Часть 3 https://cont.ws/@torotoro/1477773                   Вечернее заседание 02.06.1937 г. «Ворошилов. Заседание продолжается. Слово имеет т. Шестаков. Шестаков. Мы, политработники, за всю эту гнусную, контрреволюционную деятельность врагов несём, конечно, самую большую ответственность… Видели ли мы ч

Источник https://work-way.com/blog/2018/09/09/voenno-trotskistskij-zagovor-1937-g-ch-4/

Автор А. Яновский

Начало https://cont.ws/@torotoro/1477703

Часть 2 https://cont.ws/@torotoro/1477743

Часть 3 https://cont.ws/@torotoro/1477773

                   Вечернее заседание 02.06.1937 г.

«Ворошилов. Заседание продолжается. Слово имеет т. Шестаков.

Шестаков. Мы, политработники, за всю эту гнусную, контрреволюционную деятельность врагов несём, конечно, самую большую ответственность… Видели ли мы что-нибудь? Я думаю, мы должны признать, что кое-что, конечно, видели. Не видели мы шпионажа, вредительства, но разве мы не видели, что эта группа людей — Якир, Уборевич, Тухачевский — очень часто, не по заслугам превозносилась на самую большую высоту? Разве на заседаниях военных советов мы не видели, что они делали целый ряд неправильных вещей, но они делали это дружно, и у нас не хватало смелости против них выступать?

   Почему мы так нерешительно себя вели, очень хорошо говорил Смирнов. Дело в том, что мужества у нас не хватило и не хватало для того, чтобы ставить эти вопросы в ЦК партии. Ведь всем бросалось в глаза на военных советах, при подведении итогов, что на Украине лучше всего, в Белоруссии лучше всего. Мы не задавались вопросом о том, что кадры Рабоче-крестьянской Красной Армии во всех округах почти одинаковы. Разницы в кадрах, которые решают дело, — и средних и старших, — почти нет. Но, тем не менее, эти округа всегда выходили на первое место. Я сейчас не могу привести конкретных фактов, но совершенно бесспорно, что очковтирательства здесь было очень много.

Сталин. Где это?

Шестаков. На Украине и в Белоруссии.

Сталин. Вы на Украине работаете?

Шестаков. Я работаю в Забайкальском военном округе, т. Сталин.

Сталин. Может быть, о своем округе скажете?

Шестаков. Сейчас расскажу. В прошлом году на Военном совете эти враги прямо и открыто выступали против политики партии в армии, когда речь шла об освобождении командиров от проведения политических занятий и т. д. Мы, политработники, должны были в первую очередь самым решительным образом выступить против этого.

Голос с места. Выступили. Ворошилов вмешался.

Шестаков. Выступили, но недостаточно. Шебуршили, но не довели дело до конца. Ведь Военный совет почти на 100% состоит из членов партии, а разве хоть один командир выступил на Военном совете против этих предложений об освобождении командиров от массово-политической работы, от политзанятий и т. д.? Никто абсолютно не выступил. Поэтому нечего говорить о том, что были сигналы. Дело не в сигналах, а в том, что мы все страдали этой болезнью — политической слепотой, о которой говорил т. Сталин в своём докладе на пленуме ЦК. Ведь это факт, что никто из командиров, 15 членов партии, не выступил на пленуме Военного совета в прошлом году против этих предложений…

   Теперь все вопросы по-другому встают. Я тоже в 1932 г., частью в 1933 г., полтора года работал с Горбачёвым в качестве его помполита. Я бы зря стал сейчас говорить, что я видел вредительские и шпионские тенденции у Горбачёва. Ничего я не видел. Но выходит, что он тогда уже был бандитом, а я ничего этого не видел. Горбачёв был в Забайкальской группе войск, Путна — в Приморской; образовалась страшная фронда против т. Блюхера. Тогда мы в этом деле не разобрались — не то разногласия, не то склока. Мы с т. Мезисом говорили об этом неоднократно. Но разве нам приходило в голову, что это делается под руководством, организованно? Сейчас все те скандалы, которые там были в то время, и весь этот единый фронт Горбачёва с Путна — всё это по-другому выглядит, а тогда это было совсем не так.

Молотов. Вы не видели, ну а Горбачёв работал хорошо, или средне, или плохо?

Шестаков. Он очень старательно работал. Его считали плохим военным, он просто плохо образованный человек, но работал он очень старательно, днём и ночью.

Молотов. Работал? А выходило дело?

Шестаков. Потом было выяснено, что дело у него не выходило, хотя он и старательно работал и днём, и ночью.

Голос. А отношение его к укрепрайону? Нашли, что он делает неправильно. Горбачёв не помогал укрепрайону.

Шестаков. У нас один укрепрайон, он занимался этим укрепрайоном, но оказалось, что этот район подчинён армии, подчинён центру, а Горбачёв таких вещей не выносит; раз это не ему подчинённое дело, он ему не помогал и часто тормозил, срывал. Тов. Блюхер это знает, он сидел в Забайкалье, в Чите…

Молотов. Может быть, и надо было арестовать. Но скажите, он работал хорошо или плохо?..

Шестаков. Военное дело у него не выходило. Я помню, на двух играх он был раскритикован вдребезги.

Голос. А на большом учении в Борзе?

Шестаков. Я это имел в виду. На двух учениях и двух играх больших он был раскритикован вдребезги.

Молотов. Об обороне он заботился или нет?

Шестаков. О людях он заботился. Я прямо скажу, по совести, что ничего я в нём не замечал ни шпионского, ни вредительского…

   Мы у себя в округе прошляпили тоже целый рад вопросов — и очень существенных. И тоже потому, что не разглядывали всё как следует, как полагается. У нас был не так давно вскрыт такой случай. В штабе округа гардеробщица, которая стоит у вешалки, оказалась японской шпионкой. Правда, она у нас была недолгое время — всего месяц, но всё-таки оказалась шпионкой. А т. к. командиры приходят в штаб, снимают шинели, вешают и часто по нашему разгильдяйству всякие бумаги оставляют, то она пользовалась этим. А затем, дальше, после расследования этого дела оказалось, что этой шпионкой был завербован и комендант штаба — лейтенант…

   После этого мы начали сами заниматься уборщицами, кочегарами, швейцарами и всякой прочей публикой, чем раньше не занимались. Вот сейчас без моего разрешения не принимают ни уборщиц, ни швейцаров, ни дворников — никого. А раньше, надо сказать, мы не занимались ни уборщицами, ни швейцарами, ни дворниками. А оказывается, в этом звене, которое мы считали пустяковым, и оказались шпионы. Проверили после этого всех вольнонаемных…

   И получилась очень характерная цифра о том, как был засорён весь аппарат. Когда мы всех вольнонаёмных проверили, то нам пришлось из 600 чел. немедленно выгнать 100 чел. Это оказались люди, правда, не шпионы и диверсанты, но связанные со всякой социально-чуждой средой, со всякими родственниками подозрительными.

   Этот факт говорит о том, как мы легко подходили к этому делу. А оказывается, шпионы-то у нас главным образом и сажаются на эти должности — швейцаров, уборщиц, подавальщиц в столовых и т. д. и т. п.… Сейчас мы проделали большую работу, проверили всех до одного, выгнали очень много. Но нет гарантии, что ещё кто-нибудь не сидит. И наверняка сидит, потому что у нас Забайкальем японцы интересуются в первую очередь.

  Дальше. У нас в округе оказался такой командир бригады Марченко, который в 1934 г., когда Дрейцер[1] был зам. директора Петровозовского завода, а бригада стояла недалеко… оказался с ним знаком и выдал ему лётное обмундирование и 100 штук патронов. Когда этот вопрос подняли, расследовали… то начальника политотдела прижали в партийном порядке и уволили из армии, а Марченко и сейчас гуляет в Москве. Правда, он не назначен на должность, находится в распоряжении НКО, но, тем не менее, следствие так и не добралось до причин, как эти патроны выдавались, и человек хотя и не назначен на должность, но находится в Москве и до сих пор гуляет, хотя место ему в тюрьме за то, что он выдал Дрейцеру лётное обмундирование и 100 штук патронов под видом испытания огнеупорного кирпича.

   Видите, какой нашелся человек, — для испытания огнеупорного кирпича ему нужно 100 штук патронов».

Для справки. Гражданские право-троцкисты не всегда и не везде рассчитывали на военных заговорщиков. В частности, что касалось добывания стрелкового оружия и боеприпасов для собственных террористических групп, то у военных иногда просили лишь материальную помощь, не вводя их в курс того, для чего будут нужны эти оружие и боеприпасы.

«Шестаков (продолжает). Дальше. У нас оказался начальник штаба Рубинов врагом. Мы долго к нему приглядывались. У нас не было данных, что он троцкист, но всё его поведение, всё его существо внушало опасение и недоверие. Потом я поймал его случайно при обмене партдокументов… зацепил случайно за один документ по книжке. Я тогда отказался выдать ему партбилет. Доношу об этом начальнику штаба, доношу Гамарнику: так-то и так-то. Все подробности излагаю, что я ему партбилет не выдам и не могу выдать из-за фальсификации. Через неделю я получил приказание выдать партбилет с партстажем, указанным в партбилете, а следствием не заниматься… У нас сложилось впечатление, что можно было выдать партбилет, пока идёт следствие и всякая такая штука, но, в конце концов, никаких результатов не будет. А решение Гамарника было непререкаемым авторитетом…

Сталин. Какие взаимоотношения у вас были с Разумовым?

Шестаков. Было знакомство, как с секретарём райкома.

Сталин. Как он работает — хорошо или плохо?..

Шестаков. Мы писали один раз письмо по этому поводу вам, т. Ворошилову, т. Молотову. Мы считаем, что вопросам обороны со стороны Иркутского обкома не уделяется никакого внимания.

  Больше того, как только какой-либо вопрос обороны вставал, сейчас начиналось что-либо тормозиться… Как только территориальные сборы, так сейчас же тысячу телеграмм, всякие жалобы. Они дошли до того, что нынче закидывали телеграмму насчёт того, чтобы дивизию не собирать. Мы говорим: “Бросьте. Разговаривать мы больше не будем, потому что это прямой срыв и это каждый год: как только сборы территориальные, новобранческие, так куча телеграмм, чтобы освободить такого-то и такого-то”. Мы не освобождали.

   Но как-то Разумову удалось отсрочить сбор. Если не ошибаюсь, это было в 1935 г., он добился того, что получил из Москвы приказание сократить сбор на 15 дней. А что значит сократить сбор на 15 дней? Это явный срыв. Но тут уже что будешь делать? И это каждый год.

   О пограничных районах. Мы бесконечное количество раз ставили вопрос о пограничных районах, о неукомплектованности их кадрами. Кадры там плохие, районы находятся на границе и прямо как в стену! Когда после пленума ЦК Разумов вернулся и на пленуме обкома выступал с докладом, он ничего не сказал об области, хотя подробно рассказал о Киевском обкоме, об Азово-Черноморском обкоме и в течение 9 часов делал доклад. А между тем в крае положение… угрожающее. Три зам. председателя крайисполкома оказались чуждыми людьми: один — деникинский контрразведчик, был судьёй при Деникине, вешал в Гражданскую войну. Два оказались правыми и троцкистами. Второй секретарь оказался не то правым, не то троцкистом. Там арестовали огромное количество людей, явных врагов…

Сталин. Вы входите в бюро?

Шестаков. Вхожу. Выступил на обкоме со всеми этими делами и попал в такое положение, в какое ещё никогда не попадал. Тогда начальником Управления НКВД был Гай. До меня выступило человек 20, я выступил 21-м. Никого не трогали, а меня засыпали репликами как градом. Этот Гай встал рядом со мной и буквально не давал мне говорить. Я до конца на пленуме обкома быть не мог, потому что нас вызвали в Москву, и на другой день заседания обкома я выехал в Москву.

Сталин. Вы хотите сказать, что вам не дали говорить в обкоме?

Шестаков. Да, почти не дали.

Сталин. Плохой обком?

Шестаков. Я не могу этого сказать о всём обкоме.

Сталин. Разумов арестован.

Шестаков. Я этого не знал.

Сталин. Вот я вам сообщаю…

Ворошилов. Тов. Щаденко.

Щаденко. Сигналов сверху и сигналов снизу у нас было достаточно, но у нас, по-моему, не было системы, не было того, чтобы мы прислушивались к этим сигналам. Если мы вспомним неоднократные предупреждения т. Сталина о повышении классовой бдительности, о том, чтобы мы не понимали бы, что классовая борьба в условиях сплошной коллективизации, в условиях индустриализации нашей страны, в условиях построения социализма будет уменьшаться, что она будет все время обостряться.

   Правые и троцкисты иначе толковали эти вопросы. Правые говорили, что будет затухание классовой борьбы. Здесь т. Сталин говорил, что практически, на словах, мы резолюции хорошие принимали… Но на деле получалось, что, очевидно, правая агитация на затухание определённое влияние имела в нашей работе.

   Сигналы снизу. Сигналы снизу тоже, товарищи, были, определенно. Они выражались в том, что в партийной массе, на наших партийных собраниях партийцы поднимали вопросы, иногда острые принципиальные вопросы, но такой порядок был, что мы не особенно прислушивались к этому голосу масс, иногда совершенно не обращали на это дело внимания. Вот почему получилось то, что мы с вами, товарищи, переживаем этот стыд и позор…

   И вот всё новое, что мы строим, кажется нам всё прекрасным, всё великолепным потому, что наша форма государства отличная от буржуазной. И нам всё кажется хорошо. Мы иногда критически не подходим к этому вопросу и не сравниваем, когда мы соскальзываем с правильных указаний, чтобы форма соответствовала тому большевистскому содержанию, о котором идет речь. Форма, организация играет большую, иногда решающую роль… В чём была форма? Тов. Сталин сказал, что мы верили. Центральный Комитет верил Гамарнику, Тухачевскому, Уборевичу, Якиру и многим другим. Это доверие ЦК партии мы видели совершенно ясно. Они были облеченные доверием.

Сталин. Особенно Якир и Гамарник.

Щаденко. Особенно Якир и Гамарник. Совершенно понятно, они сбивали с толку людей. Они притупляли классовую бдительность… На последних конференциях — на Харьковской и особенно на конференции Киевского округа — это было наглядно показано. Что тот ореол, то доверие, которые созданы вокруг Якира, они не давали массам развернуться на критику. Например, на окружной конференции Киевского округа (на Харьковской конференции Дубового уже прорабатывали и за Туровского, и за всё прочее) выступил Якир. Он выступил как вождь: его встретили аплодисментами, проводили аплодисментами. Это теперь уже после февральского пленума ЦК.

Сталин. Теперь никакого ореола с нашей стороны ему не создавалось. Это старое.

Щаденко. Это старое. Я говорю, теперь уже после того, как было известно, что он получил новое назначение, его встречали и провожали аплодисментами. И только вмешательство т. Косиора на конференции дало правильное направление самокритике… Т. Косиор выступил, заострил вопрос, и самокритика пошла более правильно и довольно критически, что самое главное. Мне думается, что классовые враги, они рядились в тогу гениальности, в тогу способности, в тогу талантливости. Так что простому смертному казалось, что это особые, какие-то особо одаренные люди…

   Они спекулировали на этом, и тут т. Сталин прав, когда говорит, что враг иногда работает хорошо. Сказать, что они не умели работать или не знали этой работы, было бы неправильно. Враг не только работает иногда хорошо, но он показывает образцы работы, чтобы втереться в доверие, чтобы получить ещё больше доверия, а потом организовать свою работу так, чтобы сочетать организацию боевой Красной Армии со шпионской работой и с передачей сведений врагу.

   В последнее время было особенно видно, я не знаю как в других округах, очевидно во многих округах, но особенно это видно было на конференции, когда вскрылось в Киевском округе очковтирательство, когда вскрылось, что очковтирательство было основным методом в работе по боевой подготовке во многих подразделениях и частях. Этот метод поощрялся. Возьмите такой факт, как очковтирателя Шмидта, он же был представлен к ордену за боевую подготовку. А теперь ясно видно, что…

Голос. А Туровский, а Орлов?!

Голос. А Ланда в газете расхваливал?!

Голос. Ланда никогда не расхваливал Туровского и Шмидта.

Щаденко. Хотите, я вам «Красную Звезду» всю соберу и покажу? Это сбивало массу с правильного партийного пути. Дело сейчас в том, что мы быстро, по-большевистски, должны перестроиться и помочь перестроиться массам… Имейте в виду, что в Киевском и других округах враги рассадили своих людей на различные участки работы; у них есть свои кадры, свои любимцы. Поэтому проверяйте аттестационные материалы, проверяйте их биографические сведения, их связи и прочее…

   Должен сказать вам, простое перелистывание материалов, сличение биографических данных и послужных списков уже вскрывает очень много противоречий. Люди пишут в разное время и забывают о том, что они писали раньше…

   Я наталкиваюсь на такой вопрос. Два раза органы ГПУ занимались… полковником Овчаренко, которой командует 123-й Никопольской дивизией. Кто такой Овчаренко? Овчаренко доброволец Скоропадского. Когда Скоропадского погнали отсюда, он просил немецкое командование, чтобы его взяли обратно в Берлин. Эти данные уже показывают, что это каратель и разведчик, потому что простому офицеру не было смысла убегать.

Сталин. Да и не взяли бы его.

Щаденко. Да и не взяли бы его, на кой чёрт он нужен? Я просмотрел эти данные, попросил вызвать этого человека и поговорил с ним. После двухчасовой беседы выяснилось, что он такой и есть, и он сам всё это подтвердил. Вот вам факт. Это показывает, товарищи, что мы не занимаемся конкретно людьми…

   Таким образом, первостепенной нашей задачей является подбор кадров, просмотр кадров, правильная их расстановка, смелое и решительное выдвижение. С другой стороны, я хочу просить вас, т. Сталин, и вас, народный комиссар, о следующем: нам не хватит кадров низового звена. По Киевскому округу не хватает 500 чел. ротных звеньев.

Сталин. Из школ надо брать.

Щаденко. Из школ. А нельзя ли, Иосиф Виссарионович, взять хороших секретарей комсомольских ячеек, хороших секретарей заводских ячеек?

Сталин. Можно.

Щаденко. Чтобы свежие партийные работники среди этих людей быстрее бы выросли.

Сталин. Только надо им пройти военную школу. Это можно и нужно…

Ворошилов. Тов. Майёр.

Майер. Можно ли сказать, что контрреволюционная сволочь работала так, что нельзя было замечать? Ни в каком разе. Был целый ряд сигналов, был целый ряд фактов, был целый ряд прямых даже указаний на то, что имеются неправильности. Вот возьмите такую вещь, как подготовка у нас в бронетанковых вузах. Готовят командиров, присылают нам командиров, а они, оказывается, не готовились, не изучали ту материальную часть, на которой они будут затем работать. Приходят эти командиры, и их надо переучивать.

Сталин. Кто же присылает так?

Майер. Это оказывается потому, что новая материальная часть, которая поступает в армию, не поступает в школу…

Славин. Разрешите, справку я хотел. По указанию наркома я просмотрел несколько вузов. Что получается? Из 480 часов по тактике только 6 часов учат в поле с материальной частью, а 474 часа учатся по танку и в классе. Кроме того, 60% этих танков — это танки старой марки.

Голос. Такое положение и в авиационных школах.

Майер. Что в конечном счете получается? Получается, что мы выпускаем явно недоброкачественный, явно неподготовленный командный состав.

Сталин. Кто виноват?

Майер. Виновата система, виновато то вредительство, к которому были приложены руки ольшанских и, по-видимому…

Сталин. Халепский? Халепский утвердил, вероятно, учебную программу?

Майер. Утвердил. Я считаю, что с этой стороны танковые войска имеют очень крупный недостаток и не случайно, что у нас много аварийности. Это первое.

  И второй вопрос. Танковые войска на сегодняшний день оголены в смысле технического состава. Шутка ли сказать! На всю танковую бригаду два инженера, которые только вчера вышли из академии, неопытные, без практики, не знают материальной части или знают теоретически, а прийти помочь человеку не могут. Это не случайно. Мы на это дело указывали своевременно, о том, что в один прекрасный период времени мы останемся без технического руководства в механизированном деле. И это начинает на сегодняшний день давать свои результаты.

   Следующий вопрос штатного порядка в мехчасти. Возьмём наш тыл механизированных бригад. Внешне как будто и машины есть, и количество их приличное, а посмотрите, когда механизированная часть пойдёт в бой? В эту зиму мы попробовали и увидели, что машины отстают. В результате мы имеем танки, но не можем использовать их эффективно в бою против врага.

   ПВО в механизированных частях — это смехотворство, а не ПВО. ПВО в мехчастях нет. Химия в мехчастях поставлена исключительно плохо. Артиллерии в механизированных бригадах нет. Поскольку у нас артиллерии нет, так случилось, мы говорим: давайте на этих танках будем изучать тактику артиллерии… Механизированные бригады стоят на очень низком уровне».

Для справки. Танковая часть без артиллерии – это «мясо», которое заведомо посылается на убой. Опыт гражданской войны в Испании уже к концу 1936 г. показал, что большие массы танков без поддержки и защиты полевой артиллерии прорвать оборону неспособны и быстро выбиваются артиллерией противника.

Руководству Киевского и Белорусского военных округов такое положение было хорошо известно, так как Главное управление разведки (ГУР) Генштаба регулярно рассылало сводку боевых действий в Испании всем командующим округов. Тем не менее, на учениях танки продолжали атаковать «в одиночку», без сопровождения пехоты и без поддержки собственной, штатно входящей в танковые части, артиллерии. Тухачевский, Якир, Уборевич упорно проводили идею «стальной лавины», когда любая оборона должна проламываться большим количеством танков, невзирая на жертвы и потери.

«Майер (продолжает). Наконец, знаменитый трёхтанковый взвод. Что сделано? Сделано то, что наш мехкорпус слабее немецкой танковой дивизии. Я подсчитал на днях. Наш взвод можно использовать как отдельное подразделение в бою, которое мгновенно погибнет, в редком случае — в охранении где-либо, и только. Вот какой «боевой организм»…

Сталин. Что требуется?

Майер. Пять танков во взводе. Так раньше было, потом сократили. Пять танков во взводе, тогда будет хорошо».

Для справки. Идея о трёхтанковом взводе была выдвинута Тухачевским в 1932 г. – якобы для улучшения управляемости и повышения подвижности танковой роты, батальона, полка. Новая структура прижилась не во всех округах. Например, в Ленинградском и Северо-Кавказском ВО командующие настояли на прежней пятитанковой структуре, а вот в КВО и БВО, у Якира и Уборевича, довольно быстро перешли к трёхтанковым взводам, объективно уменьшив, таким образом, ударную силу взвода и усложнив управление.

«Майер (продолжает). …Возьмем такой вопрос, как испытание танков. Где танки испытываются, я не знаю. Нам присылают танки — были БТ-5, сейчас БТ-7. Как они испытывались, мы не знаем.

Сталин. Инструкцию не присылали?

Майер. Инструктора и инструкцию не присылали… Как ремонтировать БТ-7, мы не знаем, технических условий на ремонт нет. Вот мы бьемся над этим делом и не выходим из положения.

Сталин. Как же вы делаете?

Майер. Мы ставили этот вопрос, ставим и сейчас — говорят: печатают.

Будённый. По шесть месяцев инструкции из печати не выходят.

Сталин. Когда пишут инструкции, людей с мест не вызывают?

Майер. Нет. Единственно при комплектации боевого танка, сейчас начинают спрашивать наше мнение. А до сих пор не спрашивали. Не знаю, может, люди считают, что они всё прошли, но, во всяком случае, инструкция была бы лучше, если бы говорили с живыми людьми…

Ворошилов. Слово имеет т. Грязнов.

Грязнов. Здесь речь идёт не только о той группе, в которую входили Тухачевский, Якир, Уборевич и др. Мы имели такого же типа людей в наших рядах, в Забайкальском военном округе, таких людей, как Рубинов. В последний год мы очень крепко ставили вопрос о нём, но он упирался в стену сопротивления в лице Гамарника и Фельдмана. Понадобилось два раза доложить об этом народному комиссару. И даже после приказа народного комиссара о снятии Рубинова прошло ещё два месяца, прежде чем он был снят. Только после повторного приказа народного комиссара о снятии Рубинова он был действительно снят. До этого все наши попытки снять Рубинова не увенчались успехом. Гамарник осенью был у нас на манёврах. Мы воспользовались случаем и снова поставили вопрос о Рубинове, говорили, что это оруженосец Примакова, сердечный друг Шмидта, Зюка и др.

Голос с места. Они вместе учились в гимназии.

Грязнов. И в гимназии вместе учились, и по фронту знают друг друга, и идеология у них одна. Одним словом, мы очень долго не могли добиться снятия Рубинова…

   Полтора года подвизался в Забайкальском округе командир механизированного корпуса Чайковский. В прошлом году мы имели тяжёлое дело в отношении этого механизированного корпуса, которое должно было послужить для нас сигналом и заставить крепче призадуматься о причинах этой катастрофы. Мы не искали тогда политических причин.

Сталин. Кто был во главе корпуса?

Грязнов. Чайковский, а затем Давидовский.

Сталин. Ловко они расставляли людей!

Грязнов. Это не секрет, что в прошлом году обстоятельства потребовали отправить один батальон 32-й механизированной бригады в Монголию, и представьте себе, что из 150 танков БТ пришлось отобрать только 31 танк. Боевая готовность на границе — 4 часа для всего механизированного корпуса. Через четыре часа он должен отправиться на границу и вступить в сражение, если это потребуется. Для отправки батальона был дан срок в двое с половиной суток, т. е. такой срок, который не является реальным в отношении боевой готовности.

   И вот при подготовке в течение двух с половиной суток ни один танк из отобранного 31-го не дошёл до нашей границы, т. е. не прошёл расстояние в 110 километров. Для того чтобы довести 31 танк, была поднята вся бригада. Налицо было явное, очевидное вредительство. Вёл этот батальон командир корпуса Чайковский… Люди, которые были подобраны в этот батальон, были преданы Чайковскому и враждебные нам люди.

   Мы посчитали, что люди проспали, люди оказались неряшливыми, плохими организаторами. Чайковский был снят, но политических выводов мы из этого дела не сделали. Дело оказалось гораздо хуже — командир бригады был троцкист, он исключён из партии, арестован. Чайковский оказался вредителем, но, однако, дело получается ещё хуже. Только что убрали Чайковского с корпуса, проходит три месяца, — оказывается, катастрофа общеокружного масштаба, полная боевая неспособность округа. Но Фельдман… просит представить людей к высшей награде Советского Союза — к орденам, а мне предлагается представить к орденам таких-то и таких-то: Чайковского, Иконостасова, Андреева — троцкиста, вредителя, ныне арестованного.

Сталин. Что он у вас — генеральный командующий, Фельдман? Его дело расставлять силы, а давать такие указания он имел право?

Грязнов. Нет. И мы послали жесточайший протест против того, чтобы Чайковского, Андреева, Иконостасова и ряд других командиров, которые только что провалили боевой поход и развалили танковые силы округа, которые создали катастрофу, представлять к награждению орденами. И, видимо, жёсткость нашего протеста повлияла на то, что они не были представлены, но попытка протащить их к награде была сделана. За прямое вредительство людей пытались представить к высшей награде Советского Союза.

   Теперь для нас ясно точно так же, как мы были близоруки и не видели того, что Чайковский не только пытался разложить весь корпус, что он успешно проделал в отношении 32-й бригады, он привёз из Ленинградского военного округа много преданных себе кадров, но он пытался затронуть и другие войска. Он пытался создать контрреволюционную группировку среди других войсковых соединений. Он пытался спаивать командиров пехотных дивизий, он пытался создать контрреволюционную группировку и спаивал ряд авиационных командиров. Мы ничего этого не видели. Мы считали, что это просто старик, уставший, который работать не умеет…

Молотов. Тов. Грязнов, а вот этот Чайковский был наказан за то, что он провалил, по существу, танковую бригаду?

Грязнов. Он был немедленно снят.

Голос. А потом повышение дали.

Грязнов. Нет, он лишь наказания не получил.

Молотов. Удобно работать такого рода сволочам… Потребовать, чтобы дело его направили в суд, чтобы Чайковского привлекли к ответственности. Сами поощряете эти вещи.

Будённый. Можно было составить акт и сразу передать в суд.

Молотов. Близорукость, близорукость… Вам на глазах устраивают всякие подлости, какая это близорукость? Преступление это, а не близорукость… До границы ни один танк не дошёл!

Ворошилов. И у того же Чайковского 7-й корпус считался лучшим в Ленинграде.

Молотов. Чайковского надо было взять за шиворот и в тюрьму посадить, а вам бы следовало дать наказание. У всех у вас руки умыты. Так получается. Любое безобразие творится, а вы через год докладываете. Большая храбрость — доложить через год. Ни один танк не дошёл до границы!

Грязнов. Разрешите доложить, товарищ народный комиссар, сейчас мы получили командира авиационного корпуса, некоего Коханского.

Голоса. Сволочь, безусловно. Польский шпион, несомненно. Ставленник Уборевича. Кто его выдвинул?

Грязнов. Не знаю.

Сталин. Он арестован, Коханский.

Голоса. Наконец-то. Давно надо было. О нём много было сигналов.

Грязнов. Я хотел бы, чтобы т. Сталин и т. Молотов знали о таком факте, к которому бесспорно вредители приложили руку. Мы имеем какое-то странное отношение к начальному периоду войны. Начальный период войны потребует самых напряжённых боевых действий, и вместо того, чтобы обеспечить нас достаточным количеством огнеприпасов, мы имеем совершенно неудовлетворительное количество огнеприпасов, которое даётся на начальный период войны.

   В то время как мы имеем прекрасные танки, прекрасную технику в других родах войск, я не могу поверить, чтобы мы не могли в достаточном количестве обеспечить патронами. Мне непонятно то, что у меня в округе некомплект шашек.

Ворошилов. Патронов у вас тоже некомплект?

Грязнов. Если разрешите, я вам могу доложить.

Сталин. По норме дают?

Грязнов. По норме дают, но норма… недостаточна.

Сталин. Для танков это исключительное дело. (Обращаясь к т. Егорову.) По-вашему, норма достаточная?

Егоров. Норма мала…

Ворошилов. Слово имеет т. Криворучко.

Криворучко. Товарищи, здесь выступал т. Горячев, который обрисовал положение в Белорусском округе. Я задумался над его словами и хочу здесь рассказать, поскольку я с Дубовым — старые сослуживцы по бывшему Украинскому и теперь Киевскому военному округу и вместе на протяжении долгого времени работали…

   Если т. Горячев сказал, что Уборевич не пользовался большой симпатией среди начальствующего состава, то уже это одно есть плюс, в связи с тем, что действительно Уборевич никого не мог ввести в заблуждение, не мог ввести в заблуждение массы.

А вот Якир… если не на все 100%, то процентов на 70—75 пользовался большой популярностью и большой симпатией среди начальствующего состава. Это значительно хуже для нас, ибо это ещё больше наносило нам вред, т. к. в любой момент могло завести нас в пропасть, когда мы, развесив уши, шли за ним, и когда очнулись бы, то было бы уже поздно. Я по чистой совести скажу, Якиру я доверялся, считал его своим учителем, своим командующим, и недурным командующим, до тех пор пока я не почувствовал, — о чём я разговаривал и с Дубовым, и с Хаханьяном, — пока я не почувствовал в последнее время, что Якир меня обходит, какие бы ни были игры, какие бы ни были выходы в поле. Якир меньше всего меня брал с собой, а если я даже и присутствовал, то он меня никогда не спросит, чтобы я высказал решение за командарма.

   Однажды, когда мы в гостинице сидели с Дубовым и Хаханьяном, я поставил перед ним вопрос: “Товарищ командующий, почему вы никогда не спросите у меня решение за командарма? Или вы боитесь, что я вас подведу, наговорив какую-нибудь чепуху, или вы что-нибудь знаете обо мне — тогда скажите мне в глаза. Если вы считаете, что я больно грамотный, то я всё-таки хочу практиковаться”.

   Он мне начал заливать: “У тебя большая ошибка в этом вопросе. Ты не думай, тебя знает народный комиссар, тебя знают все командиры, и если я не спрашиваю тебя, то только потому, что я хочу проверить раньше тех командиров, которые прибывают вновь к нам”. Было это, т. Дубовой? Было. Я разговаривал и делился по этому вопросу и со своим помполитом, и с т. Амелиным…

   Я не стал доверять Якиру с тех пор, как пришёл к нему после ареста Туровского, Шмидта и других и просил рассказать, в чём дело. Я два раза специально приезжал в округ, заходил к Якиру и просил: “Проинформируй меня об этом деле, что собой представляли Туровский и Шмидт”. Мы знали, что Туровский — старый троцкист, а Шмидт всё равно, что клоун: и туда, и сюда. Вот здесь сидят все мои комиссары, — т. Ястребов, т. Мезис, — они всё это знают. Я стал расспрашивать Якира по этому поводу, а он мне говорит: “Нечего этим интересоваться, это сукины сыны, враги, предатели, троцкисты”. Я говорю, что хочу знать более подробно, потому что некоторые командиры меня об этом спрашивают. Якир отвечает: “Ни к чему тебе знать, потом узнаешь”. Так я и не получил никакого ответа. Я не получил ни установки, ни разъяснения по этому поводу, а пользовался только слухами. Я в очень хороших отношениях с начальником НКВД и поэтому многое узнавал только от него.

У нас в Житомире была раскрыта большая троцкистская организация по гражданской линии. Мы 42 чел. вычистили из партии. Я, в частности, повёл очень жестокую борьбу против некоего Табакмахтера, директора Педагогического института. Мы его исключили из партии, но затем получили решение о том, чтобы в партии его восстановить и выдать ему партийный билет.

Я выехал в Киев, зашёл к бывшему секретарю Ильину, Постышеву и сказал, что я не согласен с этим решением, потому что Табакмахтер является настоящим троцкистом. Мне сказали, что я ошибаюсь.

   На пленуме обкома я снова выступил и требовал, чтобы Ильин дал санкцию на арест Табакмахтера. После этого меня взяли в работу, и Амелин вызвал к себе в кабинет, и Постышев, и в НКВД потащили: как, мол, я мог выступить так открыто и требовать ареста, когда человек уже проверен. Оказалось, что он был троцкистом и польским шпионом.

   Тов. Щаденко подтвердит, что на окружной партийной конференции Якир сказал т. Косиору вроде как в шутку следующее: “Эта сволочь загрызла нас своим Табакмахтером”. Если я грыз, то грыз за дело. Я не мог пройти мимо этого и болел за это дело как член партии. Всё это говорит о том, насколько слепо мы верили этим людям, насколько мы были всем этим ошеломлены.

   Тов. Сталин, я вам прямо должен сказать, что Якир почти после каждого приезда из Москвы, при первой встрече с нами, всегда упоминал ваше имя. Он нам на собрании один раз даже так рассказал: “Меня т. Сталин вызвал и даже дал вот такую тактическую задачу: а ну-ка, говорит, возьми кусок бумажки и набросай схему, как были расположены войска Ганнибала. Хорошо, что я действительно был подготовлен: я моментально набросал схемку, и т. Сталину это понравилось”.

Сталин. Он не знал этого дела. Это давно было.

Криворучко. Но ответ такой нам был дан. Это для нашего Киевского военного округа очень опасная была черта. И на сегодняшний день я хочу сказать, что в нашем Киевском округе как нигде насаждено вот этих самых якировцев.

Сталин. Много ли их?

Криворучко. Я заверяю вас, что если по-настоящему возьмёмся мы все за работу и подсобим т. Ежову, то хороших 4—5 чел. найдется командиров корпусов.

Будённый. Он правильно говорит. Говори, говори.

Криворучко. Я о них буду говорить. На окружной партийной конференции мне даже так было сказано, что тебе слова не дадим, ты везде выступаешь, ты очень много говоришь. Это было при Риттеле. Я сказал, что нет,