Между равенством и неравенством

Культура власти – это культура неравенства. Но и культура равенства одновременно, с учётом того, что практика культивирования власти, иначе именуемая государством, возводит власть в идею, в принцип, по отношению к которому исходно «равны» все его носители, все её проявления. Суперъекция власти создаёт супервласть, но также выравнивает стартовые позиции: усредняет, «ставит на место» тех, с кого начинается этот процесс достижения уровня сверхсубъекта. Состоятельность властных структур, несомненно, определяется этим со-стоянием всех перед величием господства – состоянием величия. В истинном смысле слова, не теряя себя, подчиняться можно только власти самой по себе – власти как таковой, властному абсолюту – не «кому-то» или «чему-то» «другому», но только «себе» же, суперъектированному в высшее, верхнему Я, властвованию, ставшему сутью, самому духу силы.

Поэтому история становления власти на Западе – это парная история её абсолютизации и равенства, её огосударствления и формирования политического общества, которая только сходя с рельсов, срываясь в никуда, зануляясь, оборачивается «равенством всех перед цезарем фюрером вождём_пролетариата», цезаристским богом или, что самое страшное, специалистом по теории равенства с кафедры американского университета. Равенство всех перед Римом или равенство всех перед королём – совсем не то же самое, что социальное нивелирование, производимое опустошающим взглядом популистского тирана, или равенство любого патологического исключения здоровому человеку, предмет назойливых деклараций либерализма.

Путин как источник цезаристской риторики в современной России выступает с эгалитарных позиций, отголоском которых прозвучало медведевское «не править, а служить» на последнем съезде «Единой России». И, однако, на выходе не получается ни равенства, ни неравенства. Страна застряла где-то в промежутке, чуждая и тому, и другому. Это неправильно – страна при надлежащей постановке вопроса должна быть нечужда ни тому, ни другому.

В частности, это просто катастрофа, насколько апологеты строя и режима не понимают самоубийственной опасности своего официозного народолюбия, вступающего в наглядное противоречие с действительностью и при отсутствии какого-либо иного уравновешивающего влияния. Впрочем, как уже говорилось, специфика строя как раз и конституирована самопротиворечием как программной метафизической первореальностью. Особенность объекта российской власти в том, что никто не знает, как к нему присоединиться с позитивными намерениями (помочь, способствовать, усилить, укрепить). Объект знаменует не состояние, а противостояние, агрессивную оппозицию, отторжение. Присоединиться можно только к его трупу – едва перестаёшь воспринимать российскую власть как актуальное жизнеспособное целое и начинаешь питаться за компанию её распавшимся, для начала в твоей собственной голове, телом. Неформальный клуб лоялистов российской власти – это посюстороннее братство присосавшихся к ней падальщиков, участников её освоения, утилизации и расхищения (иногда они пытаются изготовить из её туши консервы на зиму – и тогда считают себя консерваторами). Чтобы вступить в клуб избранных, требуется ритуально отрезать от неё кусок и зажевать. Прочие – не «посвящённые». Говорить с этим синклитом жующих и пережёвывающих затруднительно, ибо рот у них занят, а в ушах хрустит. А как ещё призвать их к разуму?

В качестве самоотторжения второго и последующих порядков фигурирует в их арсенале та самая эгалитарная риторика, потрясающая зримым расхождением с бытовой (сбытовой) реальностью современной России, однако, идентичностная до невозможности отмены. Предложение рационально отказаться от этого самоопровержения и перестать дразнить гусей будет оценено как провокационное и кощунственное, как посягательство на основы (его цель – с точностью до наоборот, отменить «посягательство на основы», но это останется незамеченным: Россия – страна вечного переворота, земля и небо тут меняются местами, так что что тут на что посягает, не всегда разберёшь; да теперь и Запад вступил туда же, в «российскую фазу»). Будет возмущённо сказано, что более наглого и враждебного поползновения русский мир ещё не видел – и это о банальной в своей очевидности рекомендации всего лишь навсего исключить себя из списка учебных мишеней.

Посоветовать российскому «Старому порядку» чуток поменьше вызывающе трындеть об egalite, инспирируя тем самым революцию – значит запороть ему всю обедню и уязвить в самое сердце. На данный момент он предпочитает жить рискуя по сомнительной формуле: «Наше неравенство имеет оправдание в неистовой самоотверженной борьбе за равенство во всём мире (где угодно, лишь бы не у нас). Если б вы знали, сколько сил российские миллиардеры отдали борьбе с миллиардерами в США…» А может это он просто заговаривается в забытье, бормочет чего-то себе под нос, одряхлев уже до галлюцинаций, воображая себя в буденовке на кронштадтском льду или всадником первой конной в рейде по деникинским тылам? Пошамкав, переворачивается дедушка на другой бочок, меняя позу, думы и дрёмы. И снится, снится нашему Людовику Шишнадцатому, что он Робеспьер… Или снова наоборот?

Культура неравенства, культура равенства: в России нет ни первого, ни второго. Хамство в ассортименте при случае являет универсальный суррогатный ответ на все цивилизационные вопросы. На эти тоже.