Дмитрий Быков (интервью) // "Буквоед", 11 декабря 2019 года

— Что сейчас влияет на ваш выбор книг для чтения?

— Вы меня озадачили, потому что я никогда об этом не думал. С одной стороны, влияет профессиональная необходимость, потому что я пишу сейчас довольно большой роман о природе тайны, и, естественно, мне приходится читать огромное количество таинственных историй. Как для предыдущего романа мне надо было читать очень много об истории авиации, авиастроительства и про освоение космоса.

Вторая вещь, которая на меня очень влияет, — это мой довольно маргинальный статус, статус человека с оппозиционными взглядами, человека, который постоянно находится под подозрением, таким тройным прицелом недоброжелательных объективов. Поэтому я все больше читаю дневники, письма и биографии людей 30-х годов, которые ощущали себя в сталинской России чужаками, маргиналами. Об этом больше всего и лучше всего пишет Наталья Громова с её «Узлом» и прочими замечательными вещами. Дневники Шварца, конечно, из этой же области. То есть меня интересуют не разрешённые люди, а люди, существующие в складке времени. Потому что ни советская, ни антисоветская литература меня уже, по большому счету, не интересует.

— Интересно, что вы читали в детстве?

— Я читал преимущественно взрослую литературу, потому что я много болел — обчитывал всё, что было дома. В детстве я помню себя в основном дома, читающим в огромном количестве французскую литературу, которая дома было очень хорошо представлена. Прочёл Бальзака в 24-х томах — если не полностью, то хорошо. Прочёл всего Золя, его «Ругон-Маккары» для меня до сих пор любимая книга.

Мама никогда от меня не прятала Мопассана. И вообще она считает, что прятать книги глупо, и я считаю, что она права — я от своих детей тоже ничего не прячу. И Мопассан, которого я в результате прочёл примерно с 8 до 12 лет, в огромной степени определил моё мировоззрение. Мопассан с его главной темой противоречия инстинкта и человеческой воли, или инстинкта и человеческой любви — это на меня на подсознательном уровне страшно подействовало.

Многие не понимают, как я в 10 лет читал «Маленькую Рок». А я читал! И это был для меня неплохой урок. Конечно, Золя как был моим любимым писателем, так им и остался. «Карьера Ругонов» — лучший роман о подростковой любви. И в 12-13 лет для меня никаких особых неожиданностей не было. История Сильвера и Шантегрейл для меня, можно сказать, была настольной книгой.

А из детской литературы я читал «Маугли», хотя я не был его фанатом. И я ужасно любил весь цикл про Муми-троллей, который тогда в России был почти недоставаем. Потом, лет в 15, я прочитал по-английски три непереведённые книги на тот момент: «В конце ноября», «Опасное лето» и «Папа и море».

— Если бы вам предложили сыграть на сцене или экране любого реально существующего или вымышленного персонажа из произведения, кого бы вы выбрали?

— Моцарта из «Маленьких трагедий» — мне кажется, его играют неправильно. Его рисуют таким солнечным гением, а это страшный человек, подвергающийся страшным искушениям. Я бы правильно это произносил: «Ах, правда ли, Сальери, что Бомарше кого-то отравил?». Он же троллит его! Он понимает, что сейчас будет! Так что это не такая простая пьеса, вот его я бы хотел сыграть. Но я, собственно, скоро и сыграю.

— Какая из последних прочитанных книг вызвала у вас особо сильные эмоции?

— Книга Дениса Драгунского «Дочь любимой женщины». Она у меня вызывала огромный спектр эмоций — то восторг, то дикое раздражение, то приступы злобы. Эту книгу я проглотил за 3 часа. Правда, многие рассказы оттуда я знал по Facebook, но это очень яркое зрелище, конечно. А из масштабных книг — например, пятикнижие Роберто Боланьо «2666». Причём, смысла названия я так и не понял. Но это колоссальные впечатления, книга, которую я хотел бы написать. Правда, умереть сразу после неё, как он, я бы не хотел.

— На какие темы вам интереснее всего читать лекции?

— Мне нравится говорить о Пастернаке, потому что, мне кажется, я первый правильно понял «Спекторского». Это, можно сказать, открытие. Я люблю американцев — Трумена Капоте, Фланнери О`Коннор, Фолкнера, Сэлинджера. Это те, кто определил моё мировоззрение. И я люблю рассказывать про Гарри Поттера, потому что вижу, как хорошо дети знают текст.

— Как тема в литературе, по вашему мнению, недостаточно раскрыта?

— Это мне очень легко ответить — петербургская поэзия и проза 70-х годов. У меня был по ней диплом, оппонентом был Анатолий Бочаров, зав. кафедрой в Московском университете. Он сказал: «Готовы ли вы на своём дипломе поклясться, что петербургская проза 70-х годов лучше московской?». Да, безусловно! Потому что московская замечательна своими вершинами, а петербургская — своим общим уровнем. Таких писателей как Майя Данини, к сожалению, ныне забытой, не было. Или таких авторов, как Шефнер, о котором мы говорим сегодня. Средний уровень петербургской прозы — её общая культурность, её аллюзивность, очень богатая клавиатура ассоциаций, её потрясающая гармоническая форма, её огромная традиция, её фабульная изобретательность (потому что фантастика вся сделана здесь) — это даёт московской литературе 200 очков вперёд. Об этом я бы с удовольствием издал книгу, но кому она сейчас нужна. Поэтому просто читайте петербургскую прозу и гордитесь, что вы живёте здесь!