Смерть атеиста. Дай Бог каждому

Находясь в Баденвайлере, Чехов писал маме и сестре: "Здоровье мое поправляется, входит в меня пудами, а не золотниками", "Здоровье с каждым днем все лучше и лучше"... Меж тем силы оставляли его с каждым днем.

Оригинал статьи на моём авторском сайте


Чеховская осень. Последние годы

В статье, напечатанной в немецкой газете после смерти Чехова, его лечащий доктор Эрик Шверер писал: "Он переносил свою тяжелую болезнь, как герой. Со стоическим, изумительным спокойствием ожидал он смерти. И все успокаивал меня, просил не волноваться, не бегать к нему часто, был мил, деликатен и приветлив".

За несколько минут до смерти Чехов приподнялся на постели, громко произнес: «Ich sterbe» (Я умираю) и попросил поднести ему шампанского. Выпив бокал до дна, он с улыбкой сказал: «Давно я не пил шампанского», повернулся на левый бок — как всегда он лежал рядом с Ольгой — и тихо уснул.

"Было поистине изумительно то мужество, с которым болел и умер Чехов!", — позже напишет Бунин.


Чехов на смертном одре. 2 (15) июля 1904, Баденвайлер

P.S.
Чуковский пишет, что Горький не верил Книпперше, будто Чехов, умирая, произнес: „Ich sterbe“. На самом деле он, по словам Горького, сказал: „Ах ты, стерва!“

P.P.S.
Чехов, безусловно, был человек большой православной культуры (читал и знал многих церковных писателей — старых и современных), высокий моралист, которого глубоко волновали вопросы нравственного поведения, но при этом совершенный и убеждённый "европеец"-атеист с научным взглядом на мир. «...Я давно растерял свою веру и только с недоумением поглядываю на всякого интеллигентного верующего...». Или в письме Горькому: «Про образованную часть нашего общества можно сказать, что она ушла от религии и уходит от нее все дальше и дальше, что бы там ни говорили и какие бы философско-религиозные общества ни собирались... Теперешняя культура — это начало работы во имя великого будущего, работы, которая будет продолжаться, может быть, еще десятки тысяч лет... Теперешняя культура — это начало работы, а религиозное движение, о котором мы говорили, есть пережиток, уже почти конец того, что отжило или отживает».