Подходы современных "катонов" изменились
В качестве послесловия к забавной истории https://colonelcassad.livejournal.com/6476257.html борца за свободу Илларионова.
Я более не работаю в Институте Катона.
Как сообщил мне вице-президент Института, причиной является содержание постскриптумов, присоединенных к моему посту в этом блоге «Поджог Рейхстага» – 2021.
Когда я был приглашен на работу в Институт Катона, на регулярно задаваемые вопросы, какова позиция Института по тому или иному вопросу, ответ руководства всегда был одним и тем же: «У Института нет иной позиции, кроме защиты индивидуальной свободы. По любым вопросам есть не позиция Института, есть разные позиции сотрудников Института, на выражение которых они имеют полное право».
Сейчас этот подход изменился.
Как я уже не раз говорил, свобода слова является фундаментом, исходной точкой, свободного общества. (c) Илларионов
Относительно Института Катона и произошедшего, можно смело вспомнить Теордора Моммзена и его нетленную "История Рима":
Она сегодня весьма актуальна.
Когда вслед за тем Фауст Сулла, сын регента, и Луций Афраний прибыли с поля боя в Утику с сильным отрядом конницы, Катон сделал еще попытку отстоять с их помощью город, но с негодованием отверг их требование позволить им прежде всего заколоть ненадежных граждан Утики и предпочел отдать без сопротивления в руки монарха последний оплот республиканцев, чем подобной резней осквернить республику при ее издыхании. После того как он - частью собственным авторитетом, частью щедрыми приношениями - по возможности сдерживал ярость солдат против несчастных жителей Утики и с трогательной заботливостью доставлял, насколько это было в его власти тем, кто не хотел доверится милосердию Цезаря, средства к бегству, тем же, кто хотел оставаться, возможность капитулировать на сколь-нибудь сносных условиях, - после того, как он убедился, что не может больше принести пользы, он счел себя вправе сложить с себя власть, удалился в свою опочивальню и вонзил себе меч в грудь.
Из остальных вождей спаслись немногие. Бежавшие из Тапса всадники наткнулись на отряды Ситтия и были изрублены или взяты в плен; их вожди Афраний и Фауст, были выданы Цезарю, и так как он не казнил их немедленно, были убиты его ветеранами во время волнений.
Главнокомандующий Метелл Сципион с флотом разгромленной партии очутился во власти крейсерских судов Ситтия и заколол себя, когда его хотели схватить.
Царь Юба, приготовившийся к такому исходу, решил покончить с собой царственным, как ему казалось, образом: он приказал соорудить на площади своего города Замы громадный костер, который вместе с его телом должен был поглотить все его сокровища и трупы всех граждан города. Но жители города не имели никакого желания служить декорацией при погребальном торжестве африканского Сарданапала и закрыли ворота перед царем, когда он, спасаясь бегством с поля сражения, появился у стен города в сопровождении Марка Петрея. Одна из одичавших в шумном и причудливом наслаждении жизнью натур, который в состоянии превратить для себя даже смерть в пьяное пиршество, Юба направился вместе со своим спутником на одну из своих вилл, велел приготовить обильную трапезу и по окончании ее предложил Петрею смертельный поединок. Победитель Катилины принял роковой удар от руки царя, и вслед за этим Юба приказал заколоть себя одному из своих рабов.
Немногие выдающиеся люди, которым удалось спастись, например Лабиен и Секст Помпей, последовали за старшим братом Секста в Испанию и, как некогда Серторий, в горах и водах этой все еще полунезависимой страны искали последнее убежище как разбойники и пираты.
Борьба, предпринятая Помпеем и республиканцами против Цезаря, кончилась, спустя четыре года, полным торжеством нового властителя. Монархия, правда, была упрочена не на полях битв при Фарсале и при Тапсе; она вела свою историю с той минуты, когда Помпей и Цезарь основали общими силами свое совместное господство и свергли прежнее аристократическое правление. Но все-таки лишь кровавое крещение 9 августа 706 г. (от основания Рима) и 6 апреля 708г. придало новой монархии устойчивость и формальное признание и устранило совместное правление, противоречащее сущности единодержавия.
Восстания претендентов и республиканские заговоры могли возникать и потом, вызывая новые потрясения, может быть, даже новые революции и реставрации, но продержавшаяся без перерыва в течении полутысячелетия традиции свободной республики была прервана, и на всем пространстве обширного Римского государства законной силой совершившегося факта утверждена монархия.
Конституционная борьба окончилась, и что ей действительно пришел конец, доказал Марк Катон, бросившись на свой меч. Он уже много лет был вождем в борьбе законной республики против ее притеснителей; он продолжал эту борьбу даже тогда, когда в нем самом уже давно угасла надежда на победу. Но теперь, сама борьба стала невозможна; республика созданная Марком Брутом, умерла и никогда не могла больше возродиться; что еще оставалось делать на этом свете республиканцам? Сокровище было похищено, страже больше нечего было делать, - кто же стал бы ее порицать, за то, что она вернулась домой?
В смерти Катона гораздо больше благородства и в особенности смысла, чем в его жизни. Катон меньше всего может быть назван великим человеком; но при всей своей недальновидности, превратности взглядов, утомительной надоедливости и фальшивых фразах, которые сделали его и для того времени, да и на веки, идеалом тупого республиканизма и любимца тех, кто им спекулирует., он все-таки был единственным человеком, сумевшим во время этой агонии с честью и отвагой быть представителем великой, но обреченной на крушение системы.
Катон играл более крупную историческую роль чем многие люди, далеко превосходившие его в умственном отношении, потому что перед незатейливой истиной даже самая мудрая ложь чувствует себя глубоко бессильной и потому еще, что все величие и доблесть человеческой природы обуславливается в конце концов все-таки не мудростью, а честностью.
Глубокое и трогательное значение его смерти усиливается еще тем обстоятельством, что сам он был безумен; именно потом, что Дон-Кихот - безумец, он и делается трагической личностью. Потрясающее впечатление выносишь, видя, что на мировой сцене, где волновалось и действовало столько великих и мудрых мужей, эпилог был предоставлен глупцу. Но он погиб не даром.
Это был ужасающе резкий протест республики против монархии, когда последний республиканец сходил со сцены в ту минуту, когда появился первый монарх: то был протест, который разорвал как паутину, всю мнимую законность, которой Цезарь облек свою монархию, и обличил во всей его лицемерной лживости тот лозунг примирения партий, под чьей эгидой возникло господство нового властителя.
Непримиримая война, которую в течении нескольких столетий, от Кассия и Брута до Тразеи и Тацита и даже значительно позже, вел призрак легитимной республики против монархии Цезаря, - это война заговорщиков и литераторов является тем наследством, которое умирающий Катон оставил своему врагу. Всю свою горделивую, риторически трансцендентальную, строгую, безнадежную и до гроба неизменную линию поведения эта республиканская оппозиция восприняла от Катона и непосредственно после смерти начала почитать, как святого, того человека, который при жизни часто служил поводам к насмешкам. Но величайшим из этих выражений почета было то невольное уважение, которое оказал ему Цезарь, отступив только для Катона от пренебрежительной мягкости, с которой привык обращаться со своими противниками, помпеянцами и республиканцами, и преследуя Катона даже за гробом той энергичной ненавистью, какую испытывают обыкновенно практические государственные люди к столь же опасным, сколь и недосягаемым врагам, которые противодействуют им в области идеалов.
Институт Катона оказался не в состоянии соответствовать даже не самому умному римскому республиканцу, именем которого он прикрывается. Современные "катоны", на фоне своего идейного прародителя, оказались полными ничтожествами, не способными даже на жалкий протест против обрушения основных республиканских идеалов.
Илларионов же в виде исключения еще может поиграть в Катона-младшего. Но скорее всего уже не в США.