Русская женщина правит миром. Часть 1
Древняя Русь
Династические браки русских князей известны со времен князя Святослава, сына Игоря и Ольги. По одному сохранившемуся известию, одна из его жен была родом из Венгрии.
Многоженство было важным институтом языческого общества. Языческая мистика видела прямую зависимость между количеством женщин вождя и благоденствием племени, народа, страны. Во внешнеполитической сфере многоженство (через династические браки) способствовало закреплению союзных отношений с соседними народами, а в многоплеменном государстве — еще и обеспечивало внутреннее единство страны, собирая в гареме верховного вождя дочерей племенных и родовых старейшин. Таким образом, само положение языческого владыки обязывало его иметь жен и наложниц, и притом как можно больше, ибо это умножало его могущество в глазах сородичей и соседей и давало обществу уверенность в благотворности его правления.
Князь Владимир — по летописи 900 жен и наложниц, в их числе чехини, болгарыня и грекиня. Сближение с царем Соломоном. Реальные гаремы правителей того времени намного скромнее. Арабские писатели сообщают, например, что во дворце хазарского кагана было 25 жен — по числу подвластных хазарам народов.
Князь Владимир, приняв христианство, распустил свой языческий гарем. С этого времени великокняжеская семья становится христианской моногамной семьей. И уже сын Владимира Ярослав Мудрый заключает первые династические браки с европейскими дворами.
Русские летописи обошли вниманием эти браки, так что все более или менее достоверные сведения о них приходится извлекать из западноевропейских источников.
Многие исландские саги повествуют о романтической истории сватовства норвежского витязя Харальда Хардрада (Сурового Правителя) к дочери Ярослава по имени Эллисив или Элисабет (Елизавета). Харальд был сводным (по матери) братом норвежского конунга Олава Харальдссона, погибшего в 1030 г. в битве при Стикластадире. На следующий год после смерти брата Харальд отправился «на восток в Гардарики к конунгу Ярицлейву». Здесь он «совершил много подвигов, и за это конунг его высоко ценил. У конунга Ярицлейва и княгини Ингигерд была дочь, которую звали Элисабет, норманны называют ее Эллисив. Харальд завел разговор с конунгом, не захочет ли тот отдать ему девушку в жены, говоря, что он известен родичами своими и предками, а также отчасти и своим поведением». Ярослав ответил, что не может отдать свою дочь чужеземцу, у которого нет ни «государства для управления», ни достаточных средств для выкупа невесты. Впрочем, он оставил Харальду надежду, пообещав «сохранить ему почет до удобного времени».
После этого разговора Харальд уехал в Византию, где провел несколько лет на императорской службе. Сражаясь с сарацинами на Ближнем Востоке, в Сицилии и Африке, он «захватил огромные богатства, золото и всякого рода драгоценности, но все имущество, в каком он не нуждался для того, чтобы содержать себя, он посылал с верными людьми на север в Хольмгард на хранение к Ярицлейву конунгу, и там скопились безмерные сокровища». Вернувшись на Русь, Харальд забрал принадлежавшее ему золото и, перезимовав при дворе Ярослава, отбыл на родину. Саги единогласно свидетельствуют, что в ту зиму «Ярицлейв отдал Харальду в жены свою дочь». Это подтверждает и средневековый хронист Адам Бременский: «Харольд, вернувшись из Греции, взял в жены дочь короля Руси Ярослава». По ряду косвенных признаков, свадебное торжество скорее всего состоялось зимой 1043/1044 г.
О дальнейшей судьбе Елизаветы известно только то, что она родила Харальду двух дочерей — Марию и Ингигерд. Последнее известие о ней относится к 1066 г. В то лето Харальд с дружиной отплыл в Англию, надеясь завладеть королевством своего заморского тезки —англосаксонского короля Харальда. Елизавета с детьми сопровождала мужа до Оркнейских островов. Высадившись на английском берегу, Харальд встретил врага у Стэмфордбриджа. Во время сражения английская стрела впилась ему в горло, и потерявшие предводителя норвежцы были наголову разбиты. «В тот же день и тот же час», говорят саги, на Оркнейских островах умерла дочь Харальда Мария. Елизавета и Ингигерд вернулись в Норвегию.
Историографическая традиция средневековой Венгрии говорит о женитьбе на русской княжне венгерского короля Эндре I (правил с 1046 по 1060 г.). Венгерские памятники не запомнили ее имени, но в хронике польского историка XV в. Яна Длугоша она названа Анастасией. После того, как в 1060 г. Эндре I был свергнут с венгерского трона своим братом Белой I, Анастасия нашла убежище у германского императора Генриха IV (1056-1106 гг.). По преданию, последние годы жизни она провела в немецком монастыре Адмонт (в Штирии).
Во французских хрониках XI-XII вв. нет недостатка в известиях о русском браке французского короля Генриха I Капетинга (1031-1060 гг.). Это воистину самая необычная страница в истории матримониальных союзов как Франции, так и Руси.К поискам невесты на другом конце Европы Генриха I подвигла боязнь кровосмешения, так как Капетинги к тому времени успели породниться едва ли не со всеми правящими домами Западной Европы.
Генриху I фатально не везло в семейных делах. В 1033 г. он обручился с дочерью германского императора Конрада II, которая через год умерла. Его второй брак с брауншвейгской принцессой был более продолжительным, но и она скончалась в 1044 г., так и не произведя на свет наследника. На этом западноевропейские дворы полностью истощили запас невест, удовлетворявших притязательным запросам Капетингов. Оставалось обратить взоры на восток, где правил могущественный русский князь. По словам митрополита Илариона (первого русского иерарха), земля Русская в то время была уже «ведома и слышима всеми четырьмя концами» света.
Итак, предложение заключить династический союз исходило от французской стороны. В 1048 или 1049 г. в Киев прибыло большое посольство во главе с двумя епископами. Их выбор остановился на дочери Ярослава по имени Анна. Ярослав дал свое согласие на брак и отпустил послов назад во Францию вместе с дочерью и богатыми дарами. 3 декабря 1050 г. у Генриха и Анны уже родился сын Филипп.
При жизни Генриха I Анна, как и подобало королеве, занималась преимущественно делами благочестия. Она основала под Парижем в местечке Санлис аббатство св. Винсента, на портале которого и сегодня можно видеть ее барельефное изображение.
Кроме того, известно, что она привезла с собой во Францию рукописное славянское Евангелие с великолепными миниатюрами и богато украшенное. Книга эта произвела настолько сильное впечатление на французский двор, что французские короли в течение нескольких столетий использовали ее при церемонии коронации.
Папа Николай II (1058-1061 гг.) посвятил Анне особое послание, в котором воздал ей хвалу за благонравие и ревность к делам Церкви.
Но вскоре французы с прискорбием убедились, что святой отец, пожалуй, переборщил с похвалами. В 1060 г. Генрих I умер. Регентство над малолетним Филиппом перешло к фландрскому графу Бодуэну, женатому на сестре покойного короля. Анна тоже вошла в состав опекунского совета, ибо ее подпись, вместе с именем Филиппа, значится на многих королевских грамотах 60-х гг. XI в. Интересно, что однажды она расписалась кириллическими буквами: «Ана реина» (от лат. regina — «королева»).
Однако, по всей видимости, она желала большей власти, и потому спустя всего год после смерти Генриха I вышла замуж вторично. Ее новым избранником был могущественный сеньор Рауль де Крепи, граф Валуа, глава оппозиционного дворянства. Для того, чтобы жениться на Анне, он развелся со своей супругой (второй по счету), предъявив ей ложное обвинение в неверности. Партия графа Бодуэна всполошилась. Реймсский архиепископ Жервэ сообщал папе Александру II (1061-1073 гг.): «В королевстве нашем — немалая смута: наша королева вышла замуж за графа Рауля, что чрезвычайно огорчает нашего короля и более, чем стоило бы, беспокоит его опекунов». Разведенную жену графа Рауля заставили пожаловаться в Рим на действия ее мужа. Папа объявил брак Рауля и Анны незаконным, но так как новоиспеченные супруги не прислушались к голосу римского понтифика, то ему пришлось прибегнуть к последнему средству: решением святейшего престола Рауль был отлучен от Церкви. Не помогло и это; Анну и ее возлюбленного разлучила только смерть графа Рауля, случившаяся в 1074 г. Кажется, вслед за тем Анна была отстранена от управления королевством. Во всяком случае после 1075 г. имя ее на документах королевской канцелярии более не встречается.
Хроника монастыря Флери» (начало XII в.) извещает, что, похоронив Рауля, Анна «вернулась на родину». Впрочем, согласно другому французскому преданию, она упокоилась в основанном ею монастыре св. Винсента в Санлисе.
Княжна Евпраксия Всеволодовна — императрица Адельгейда
Евпраксия Всеволодовна — наверное, самая трагическая женская фигура древнерусской истории. Однако наших летописцев ее судьба совершенно не заинтересовала. Мы знаем о ней только от западноевропейских хронистов.
Она была дочерью киевского князя Всеволода, сына Ярослава Мудрого, и сестрой Владимира Мономаха. По тогдашнему обычаю, ее очень рано выдали замуж. Первым ее мужем был саксонский маркграф Генрих Длинный, который умер, когда ей едва исполнилось 16 лет. Евпраксия пошла под венец прямо из кельи Кведлинбургского монастыря, где она несколько лет изучала латынь и основы католической веры. Туда же она удалилась и после смерти мужа.
Вскоре после этого в юную вдову страстно влюбился император Священной Римской империи Генрих IV, тоже недавно овдовевший. Летом 1089 года они поженились, и княгиня Евпраксия превратилась в императрицу Адельгейду.
Но охлаждение между супругами наступило быстро, стремительно принимая скандальные формы. Вот что сообщают под 1093 г. «Анналы пастыря св. Дисибода»:«Король Генрих возненавидел королеву Адельхайду, свою жену, да так, что ненависть была еще сильнее чем страсть, с какой он ее прежде любил. Он подверг ее заключению и с его позволения многие совершали над ней насилия. Как говорят, он впал в такое безумие, что даже своего сына Конрада (от первого брака) убеждал войти к ней». Тот, впрочем, с негодованием отказался и вскоре восстал против извращенца-отца.
Некоторое время Евпраксия из стыдливости безропотно терпела все издевательства, а когда стало уже совсем невмоготу, сбежала от мужа в Италию, ко двору герцогини Тосканской Матильды и ее мужа Вельфа. На ее счастье, Матильда и тогдашний римский папа Урбан II были злейшими врагами Генриха IV.В марте следующего, 1095 г. в городе Пьяченца (в Ломбардии на реке По) папа Урбан II собрал уже общий синод епископов Италии, Бургундии, Франции и юга Германии (на котором он впервые обратился к Европе с призывом к Первому крестовому походу). На нем присутствовало более 4 тысяч духовных лиц и около 30 тысяч мирян.
Тот же собор 1095 г., но переехавший в Клермон (Франция)
«На этом синоде королева Пракседа (лат. аналог греческого имени Евпраксия), уже давно разлучившаяся с Генрихом, выступила перед господином папой и священным синодом с жалобами против своего мужа, от которого подверглась неслыханным грязным блудодеяниям. Ее жалобу господин папа и священный синод приняли весьма милостиво, ибо доподлинно узнали, что эти блудодеяния она не столько совершила, сколько претерпела поневоле. Поэтому она была милосердно освобождена от епитимьи, налагаемой за подобные непотребства, тем более что она нашла в себе смелость по собственной воле и публично исповедать свои грехи».
Снисходительность судей понятна: процесс вокруг Евпраксии Bсеволодовны стал тем «колом», который папа намеревался забить в гроб Генриха IV. Политический авторитет императора был сильно подорван. И хотя он сумел продержаться на престоле еще почти 10 лет, конец его был предрешён. В 1105 г. его второй сын (будущий Генрих V) изменой заманил отца в крепость Бекельхайм и 31 декабря принудил его к отречению. После вынужденного отречения Генрих бежал в Льеж, где вскоре умер в возрасте 55 лет, всеми забытый.
Что же касается Евпраксии, то, получив полное отпущение своих невольных грехов, она уехала обратно на Русь, где постриглась в монахини. Она умерла в 1109 году и была похоронена в пещерах Киево-Печерской лавры.
После татарского нашествия последовал разрыв связей Руси и Европы и долгий период взаимного забвения. Лишь в середине XVI в., в начале правления Ивана Грозного, Европа случайно вновь «открывает» для себя Россию. И сразу же Иван Грозный сватается сначала к английской королеве Елизавете, а потом к ее племяннице. А при Борисе Годунове сваты приезжают уже с Запада.
Дочь царя Бориса, или Первая русская поэтесса
Царевна Ксения, единственная дочь царя Бориса Годунова, по московским понятиям, была девушкой редкой красоты: среднего роста, полнотела, румяна и кругла лицом, с черными глазами и длинными косами по плечам. Тело ее было словно из сливок, говорит восторженный современник, а брови ее сходились. «Боярыня красотою лепа, червлёна губами, бровьми союзна» — помните из «Ивана Васильевича»?
Полностью эта цитата из сочинения князя Катырева-Ростовского звучит так:
«Царевна же Ксения, дщерь царя Бориса, девица сущи, отроковица чюдного домышления, зелною красотою лепа, бела вельми и лицом румяна, червлена губами, очи имеячерны велики, светлостию блистаяся, бровми союзна,телом изобильна, млечною белостию облиянна, возрастомни высока, ни ниска, власы имея черны велики, аки трубы, по плечам лежаху».
Обладая приятным голосом, она прекрасно пела и, подобно брату Федору, получила отличное по тем временам образование. Терпеливо и основательно постигала Ксения смысл «семи мудростей»: грамматики, диалектики, риторики, арифметики (или числительницы), геометрии, астрономии (или звездозакония), а также музыки.
Борис подыскивал ей иноземного жениха королевской крови. Сначала его выбор остановился на шведском принце Густаве, изгнанном из своей страны.
Густав Эриксон Ваза свободно разговаривал на пяти языках, в том числе на русском, и обладал недурными познаниями в химии, заслужив имя второго Парацельса. Годунов пригласил его в Россию, пообещав в приданое Ливонское королевство, которое, правда, нужно было ещё завоевать. Но Густав не согласился ни принять православие, ни расстаться со своей любовницей, которую привёз с собой в Россию. Затосковав по свободе, он во всеуслышание грозился поджечь Москву, если Борис не отпустит его из России. Рассерженный Годунов отослал его в Углич, передав в распоряжение августейшего арестанта доходы с этого города.
Другим женихом Ксении был принц Иоганн Шлезвиг-Голштинский (брат датского короля Христиана IV) — умный и воспитанный юноша, который полюбился царевне. Их брак уже считался делом решённым. Но принца погубило русское гостеприимство. Как известно, что русскому хорошо, то для немца смерть. В Москве царского жениха ежедневно чествовали обедами, такими обильными, что однажды датский желудок принца не выдержал, и Иоганн приказал долго жить. Ксения была безутешна, и слёзы на ее глазах, пишет летописец, делали её красоту еще более неотразимой.
Известно и о других матримониальных переговорах Бориса Годунова, в частности с императором Священной Римской империи, а также с грузинским царём, но ни одно из них не было доведено до счастливого конца.
В 1605 году после смерти Бориса Годунова сторонники первого Дмитрия убили жену и сына царя, но Ксению пощадили. Ходили слухи, будто Дмитрий польстился на неё. Пушкин в примечаниях к своему «Борису Годунову» счёл нужным сказать: «…Это ужасное обвинение не доказано, и я лично считаю своей священной обязанностью ему не верить».
По другим известиям, в царствование Василия Шуйского Ксению постригли в одном из дальних монастырей под именем Ольги.
Она умерла в 1622 году.Ещё при жизни Ксении в народе пели приписываемые ей песни, в которых царевна оплакивала отца и свою несчастную судьбу.
Плач царевны
Сплачется мала птичка, белая перепёлка:
«Ох-ти мне, молодой, горевати!
Хотят сырой дуб зажигати,
Мое гнездышко разорити,
Мои малые дети побити,
Меня, перепёлку, поймати».
Сплачется на Москве царевна:
«Ох-ти мне, молодой, горевати,
Что едет к Москве изменник,
Ино Гришка Отрепьев расстрига,
Что хочет меня полонити,
А полонив меня, хочет постричи,
Чернеческий чин наложити!
А что едет к Москве расстрига,
Да хочет теремы ломати,
Меня хочет, царевну, поимати,
А на Устюжну на Железную отослати.
Меня хочет, царевну, постричи,
А в решетчатый сад засадити.
Ино ох-ти мне горевати:
Как мне в темну келью ступити?!»
В историческом фильме «1612» плач Ксении был использован для создания саундтрека. Композитор Алексей Рыбников, исполнитель Zventa Sventana.
И больше, в течение всего XVII века, нет ни одного известия о династических союзах московских и европейских государей. Такому состоянию дел немало способствовало само положение русской женщины в этот период.
Московская женщина XVI-XVII веков
Последние пять тысяч лет женский род переживал не лучшие времена. Судьбу же московской женщины можно назвать незавидной даже по нашим отечественным меркам. Тучи над ней сгущались постепенно. Так, еще в Киевской Руси достоинство женщины оберегалось как с социальной, так и с религиозной стороны. В ХII веке новгородский священник Кирик в своих известных вопрошаниях осведомлялся у епископа Нифонта: может ли священник служить в ризе, заплатанной лоскутом от женского платья? — И владыка отвечал: а чем же погана женщина?
Зато у русских книжников ХVI-XVII веков были в большой чести изречения Солона, говорившего, что мудрец ежедневно благодарит богов за то, что они создали его греком, а не варваром, человеком, а не животным, мужчиной, а не женщиной; и Аристотеля, учившего, что гражданам предоставлена полная власть над детьми, рабами и женщинами. Древняя языческая мудрость перемешивалась с христианскими понятиями о происхождении греха. Восточное христианство с его аскетическим идеалом, взирало на женщину чрезвычайно сурово. В сознании людей Московской Руси прочно укоренилось мнение византийских богословов о том, что Ева — виновница грехопадения человечества — «существо 12 раз нечистое», соблазн, а то и прямое орудие дьявола.
И с этим «нечистым» существом особенно не церемонились.
Жизнь москвички XVI-XVII веков нередко была беспрерывным рядом истязаний — смолоду от суровой власти отца, потом от тяжелой руки мужа. До замужества она своего «нареченного» большей частью и в глаза не видывала, благодаря чему свадебное пожелание любви да совета очень редко находило воплощение в последующей семейной жизни. Жена превращалась, по сути, в домашнюю служанку. Она и шагу не смела ступить без позволения мужа. «Домострой» (сборник религиозно-нравственных и хозяйственных поучений) знал только одну личность — отца, родителя, мужа, как главы всего дома. Все другие лица — жена, дети, слуги — являлись как бы придатками этой единственной настоящей личности, которая имела над ними почти абсолютную власть.Глава семейства должен был внушать домочадцам страх, без которого не мыслилось тогдашнее воспитание. Нагонялся этот страх кулаком, плетью, палкой, или первым предметом, что попадался под руку. Hapoдная благоглупость гласила: «Люби жену, как душу, а тряси ее, как грушу».
Об удовольствиях жены и помину не было: она и часу не могла провести без работы и рукоделия. Песни и пляски сурово преследовались как бесовское наваждение. «Домострой» определяет для жены даже то, как и о чем беседовать с гостьями: «как добрые жены живут и как дела ведут, и как дом строить, и как дети и служак учат; и как мужей своих слушают и как с ними спрашиваются и как повинуются им во всем...»В одном только случае самостоятельность женщины являлась законной и неоспоримой, — когда по смерти мужа она оставалась «матерою вдовою», т.е. вдовою — матерью сыновей. Вдова же бездетная, по убеждению века, приравнивалась в своем положении к сироте, и вместе с прочими «убогими людьми» поступала под покровительство Церкви.
Но у простолюдинок оставалась хотя бы одна свобода — свобода передвижения. У женщин из знатных семей не было и этого — свою жизнь они проводили на женской половине дома, в тереме. Московский терем не имел ничего общего с восточным гаремом. Держать женщин взаперти русских людей побуждала не первобытная ревность caмца, не вековой уклад быта, а сложившийся в Московской Руси идеал христианского благочестия да боязнь греха, соблазна, порчи, сглаза.
«Состояние женщин, — писал Сигизмунд Герберштейн в начале XVI века, — самое плачевное: женщина считается честною тогда только, когда живет дома взаперти и никуда не выходит; напротив, если она позволяет видеть себя чужим и посторонним людям, то ее поведение становится зазорным... Весьма редко позволяется им ходить в храм, а еще реже в дружеские беседы, разве уже в престарелых летах, когда они не могут навлекать на себя подозрения».
Царицы и царевны были, конечно, избавлены от прелестей супружеской жизни простолюдинок. Однако и им было далеко до полного счастья. Например, царские дочери были фактически обречены на безбрачие: выходить за русских людей, то есть своих подданных, им запрещал обычай, а выдавать их за иностранных принцев мешало различие вероисповеданий. Русские цари твердо стояли на том, чтобы их дочери после замужества сохраняли православие — на этом пункте брачного договора обыкновенно и заканчивалось сватовство иностранного жениха.
Поэтому вся жизнь цариц и царевен проходила в тереме, а заканчивалась в монастыре. Жена и дочери царя жили в строгом уединении, проводя дни частью в молитве и посте, частью в рукоделии и комнатных забавах с сенными девушками. Из мужчин только патриарх и ближние сродники могли видеть их. Врачи в случае надобности осматривали больных женщин в темной комнате, щупая им пульс через платок. В церковь они ходили скрытыми переходами и стояли там в специально отгороженном приделе. Участие в придворных празднествах им было строго заказано. Лишь коронация и погребение царя давали им повод покинуть терем. В похоронных процессиях царевны шли за гробом в непроницаемых покрывалах, а сенные девушки еще и огораживали их от мирского внимания специальными «запонами» — длинными и высокими суконными полами.
Впрочем, неудержимое стремление москвичей XVII века к новшествам сказалось и на жизни московских женщин. К концу столетия времена стали постепенно меняться, и в кремлевских палатах появилась удивительная царевна Софья Алексеевна, чье правление стало прологом к продолжительному «женскому царству» XVIII столетия.
Продолжение следует