Необязательные мемуары. Глава 12 - ЦАТСА
Фильм-спектакль театра Советской армии "Белая Палатка".
Про команду актеров-военнослужащих и театр Советской армии я могу вспоминать бесконечно и написать еще много. Вот еще несколько беглых штрихов, зарисовок, портретов.
Хороший сталинист
Это Виктор Иванович Якимов, дважды начальник театра. Он сперва отработал в мое время, потом ушел на повышение в Главпур, стал генералом, а затем его упросили вернуться в театр и снова им поруководить.
Виктор Иванович - очень хороший человек. Немного "сапог", как говорится, ну так это было нормально для полковника.
Помнится, когда был поставлен "Идиот" по Достоевскому, Якимов заявил принимавшим постановку генералам из Главпура: "Спектакль отличный, в нем нет достоевщины!"
Режиссер спектакля Юрий Иванович Еремин предпочел не возражать, хотя похвала эта была странная.
Вспомню еще один эпизод, уже из истории моего общения с Виктором Ивановичем. Однажды 23 февраля, когда в театре не было начальства, и мы в команде отмечали этот славный день, Якимов позвонил в театр.
Трубку взял я, как прикрепленный к секретарше начальника театра и обманчиво трезвым голосом ответил: "Дежурный по театру рядовой Троицкий слушает!"
Виктор Иванович задал пару дежурных вопросов, однако я, вместо того, чтобы отвечать максимально просто и кратко, решил зачем-то произнести сложное слово "благополучно". И слово это у меня не выговорилось! "Блабо, благо", - несколько раз попытался я отрапортовать, спотыкаясь, но не получалось. Я был в ужасе, в холодном поту, но никаких последствий не было.
"Вижу, что вы хорошо отдыхаете!", - только и сказал Якимов, сдерживая смех. И никогда потом об этом разговоре не напоминал.
Справедливости ради надо заметить, что хороший человек Виктор Якимов - упорный и весьма твердолобый сталинист. Хотя опять-таки чего еще ждать от главпуровского армейского чиновника? Он гордился, например, тем, что в ЦАТСА работает внук Сталина Александр Бурдонский (дедушка, правда, не одобрил бы некоторых особенностей внука, но не будем в это углубляться, тем более, что и Бурдонский уже покинул сей мир).
Задним числом выяснилось, что в театре при мне работал суровый антисталинист - главный художник Петр Алексеевич Белов. Он, правда, тщательно скрывал свои взгляды и свои картины, которые были выставлены только в Перестройку, уже после преждевременной смерти автора (так сказать, "дотянулся проклятый").
Вот одна из его работ. Обсуждать художественную сторону творений Петра Белова мне не хочется. На мой взгляд, в его картинах, ставших посмертно известными, содержание намного интереснее формы, примитивной и чрезмерно назидательной. Иллюстративность - не лучшее свойство живописи.
А вот изображенного на этой картине старика я очень хорошо помню. Это некто Успенский (причем это не настоящая его фамилия, он ее взял вместо своей, неказистой, которую я точно не помню - что-то типа Собачкин), хранитель Особой ложи, предназначенной для особо высоких гостей, которые в театр при мне ни разу не заходили, так что ложа эта стояла запертой.
Однако ее надо было регулярно мыть и чистить, чем занимались, правда, не мы, а пожарники. От старика Успенского просто-таки веяло ГУЛАГом и могилой, и Белов в этом смысле очень правильно его изобразил.
И еще одного человечка не могу не вспомнить. Некто Иван Петрович Козаченко, освобожденный секретарь парткома театра. Всегда довольный, улыбающийся, классическая ходячая иллюстрация к фразе из миниатюры покойного Евдокимова "морда красная", как будто он всегда был "после бани".
У Ивана Петровича в театре был большой собственный кабинет. Чем он там занимался - неизвестно. Когда я туда заходил с поручениями от начальника, он, как правило, или собирался лечь на удобный диван, или вставал с него. Не делал больше ничего и никогда, только проводил партсобрания. И наверняка получал неплохую зарплату.
Мина, маленькая как свеколка
На ролик в Ютьюбе, приведенный выше, я недавно наткнулся случайно, меня охватила ностальгия, и я даже посмотрел большой кусок.
Откровенно говоря, смотреть не советую, пьесу эту написал Иван Стаднюк, она получилась у него очень бездарная (если так можно выразиться), написана каким-то удивительно шершавым, корявым, узловатым языком. Послушайте только песню в самом начале - композитор Леонид Афанасьев, слова Игоря Шаферана, песня неплохая, но своей отдельной жизнью она не зажила, поет Павел Цитринель, ныне эмигрировавший на дальний Запад, а в самом-самом начале звучит соло трубы, которое исполняет Андрюша Иков.
Мне этот спектакль был не то что бы дорог, но он долго оставался частью моей жизни. Нас было всего четверо ребят из команды актеров-военнослужащих, кто прошел все его репетиции, потом целый год в нем участвовал, снимался и в телевизионном варианте: Денис Евстигнеев, актер Анатолий Иванов, создавший с нуля "образ" ординарца, получившего по ходу репетиций даже фамилию Семенов и попавшего в титры (хотя в театральной программке никакого Семенова нетути, как не было его в оригинале пьесы), актер Алексей Эрин, ныне покойный (о нем я уже написал подробно) и аз многогрешный.
Вот он я. Не поленился сделать скриншот
И вот еще я, а слева Денис Евстигнеев
Чем памятен мне этот спектакль? В нем я в первый и последний раз исполнял махонькую роль со словами. Исполнял "в очередь", добился такой чести не сразу.
В спектакле я изображал санитара. Мы с коллегой вносили на сцену носилки с тяжело раненным бойцом, над ним склонялась женщина - фронтовой врач, а затем происходил такой обмен репликами:
Санитар: Осторожно, доктор, там мина!
Доктор: Что за мина?
Первый санитар: Маленькая, как свеколка, попала лейтенанту в плечо и не разорвалась
Второй санитар: Трогать было нельзя
Первый санитар: Поэтому и несли. В машине бы она сразу бабахнула
Сначала мне доверили только реплику второго санитара, но потом я выбил себе право произносить более длинные фразы первого санитара. Текст, как видите, офигительный. Но какой уж есть!
Естественно, я подходил к этому обмену репликами творчески. То вводил сильно фрикативное украинское "г" в слово "трогать". То гримировался под негра, пугая актеров, игравших врачей. А однажды мы с Эриным устроили целую импровизированную дискуссию о размерах мины: он говорил "маленькая, как свеколка", я возражал "Нет, как луковка!", но он настаивал на своем: "Нет, как свеколка!", но я все-таки упорствовал: "нет, как луковка, я лучше знаю!"
При этом мы жестикулировать не могли, так как держали в руках носилки с весьма увесистым актером, который хохотал, закрывшись одеялом.
Вот этим мне и дорог был тот спектакль. Он давал возможность похулиганить. Кроме того, там играла очаровательная Люся Коныгина, рядом с которой просто было приятно находиться на сцене. И еще там был Константин Федорович Захаров! Замечательный человек и прекрасный артист, великий мастер раскалывать партнеров и произносить всякие остроумные реплики в сторону с серьезным и даже трагическим видом. Увы, его больше нет с нами, он скончался в 1989 году, прожив всего 57 лет.
Когда я говорю, что пьеса бездарная, я имею в виду ее литературную сторону. Ничего дурного в ней нет, тема самая благородная, а коллизия с миной, которая попала в плечо и не разорвалась - подлинная, как и подвиг хирурга, сумевшего извлечь эту мину (Захаров и играет этого хирурга), сохранив жизнь бойцу.
Но уж очень плохо написаны все диалоги! Да и режиссура была под стать драматургии.
Художником, сценографом спектакля был Саша Боровский, ныне ставший знаменитым и престижным мастером своего дела, но он уже тогда демонстрировал свой талант. Боровский придумал интересное оформление постановки.
Как бы его описать? На штанкетах висели ряд за рядом брезентовые палатки, и по ходу действия штанкеты должны были опускаться и подниматься, преобразуя и по-разному форматируя пространство сцены.
Номинальным режиссером числился Виталий Ованесов, некогда известный актер, кстати хороший актер, решивший вдруг податься в режиссуру, заочно где-то учившийся и получивший по какому-то загадочному блату право на постановку пьесы Стаднюка для дипломного спектакля, что обеспечивало спектаклю зеленый свет, ведь Стаднюк был литературным "генералом" и потом даже протащил постановку на телевидение.
Ованесов был абсолютно беспомощен в режиссуре и совсем не использовал хитро и интересно задуманную декорацию Саши Боровского. Спектакль надо было срочно выпускать к дате (то ли 23 февраля, то ли 9 мая), но горе-режиссер забуксовал.
В результате спектакль ставили аж три (!) режиссера. Сперва пытался что-то сделать Ион Унгуряну, который числился руководителем этой дипломной постановки, но и у него ничего не вышло. Тогда пришел главный режиссер Юрий Иванович Еремин и прямо у меня на глазах, за один день, точнее, за несколько часов сделал более-менее динамичный и достаточно яркий спектакль практически из ничего. Прежде всего потому, что Еремин увидел и оценил возможности декорации Боровского. И сразу всё заиграло!
Ну а телевизионный вариант с горем пополам делал уже Ованесов, без помощников. И в финале получилось так, что в самом центре композиции оказался не кто-то из главных героев, а я, маленький неказистый санитар, не игравший никакой роли в действии.
Вот полюбуйтесь
Ну и еще пара смешных моментов. В спектакле в ролях санитаров были задействованы, как я уже написал, Эрин и Денис Евстигнеев, оба ростом под два метров, крепкие, здоровенные ребята. Поневоле возникал вопрос: почему они не на фронте, а работают санитарами в тылу? Константин Захаров, когда я обратил его внимание на это занятное обстоятельство, пошутил: "Их Евстигнеев отмазал".
Ну и очень смешно выглядело, когда я нес с кем-нибудь из них раненных бойцов. Получались типичные Пат и Паташон, учитывая огромную разницу в росте.
Саша Боровский
Константин Федорович Захаров. Царствие ему Небесное. Светлая память
Дембельский аккорд
Ну и еще один запомнившийся эпизод - пьянка по случаю дембеля, имевшая место 1 апреля 1985 года. Состоялось это мероприятие в ресторане "Арагви".
Чем было это заведение в 1985 году для таких обычных молодых людей, как я, не мажоров, не из "золотой молодежи", вы себе не представляете. Не скажу, что вожделенной, но безусловно недосягаемой пристанью.
Однако досягнул. В нашей команде актеров-военнослужащих служили, как я тут уже писал, ребята с известными фамилиями - Евстигнеев, Козаков... Они и сняли столик в кабаке примерно на 10 персон.
Фамилии фамилиями, но свободных средств ни у кого не было, поэтому мы несколько месяцев собирали для этого банкета общак. Держателем общака выбрали меня, так как была у меня особенность: даже в самом жутком угаре пьянки - а выпивали мы регулярно - не позволял оторвать ни рубля от этого общака, отложенного на важное и святое дембельское дело. Всегда умел хранить чужие или общие деньги, не стану скромничать.
В общем, скопили мы больше сотни рублей. Оделись по парадному, в самое лучшее, брюки-рубашки-пиджаки, некоторые в галстуках (в те поры в иные рестораны даже в джинсах не пускали, мне и с этим пришлось сталкиваться) и двинулись в "Арагви".
Там я решил соригинальничать. Все заказали привычной водки, а я - коньяка, армянского само собой. Он тогда еще был настоящим.
Мне нечасто приходилось его пить, поговорка ходила, что коньяк плохо действует на зрение, как выпьешь - в кошельке денег не увидишь.
Было нас человек десять, всех не могу вспомнить, уже пытался, но точно был Денис Евстигнеев, Кирилл Козаков и Игорь Верник.
Славно посидели-закусили-выпили, чинно-интеллигентно-благородно, без эксцессов и безобразий, каждому обошлось в 10 рублей, мне - из-за коньяка - в целых 15.
Если сравнивать с нынешними грабительскими ресторанными расценками, учитывая всякие коэффициенты, это было не так уж дорого. На то и социализм!
Причем, кормили отнюдь не так безобразно, как нынче во многих пафосных кабаках с импортными вывесками.
Естественно, нам не хватило. Пошли пешком продолжать к Денису Евстигнееву, он жил неподалеку, на Поварской. Там некоторые из нас и
А утром надо было ехать в театр на построение, до официального дембеля оставалось еще несколько дней. Мы, конечно же, чуть не проспали. Времени оставалось предельно мало, а опаздывать было нехорошо.
Денис повез нас на своих Жигулях. Сам он, как и мы все, был не просто "с бодуна", а не совсем протрезвевшим.
Зато в мыслях, движениях и поступках возникла легкость необыкновенная, ощущение некоторой невесомости и отделенности от остального мира. Мелкие детали окружающей действительности проступали невыносимо ярко, другие будто растворялись в тумане, краски бытия воспринимались в необычном ракурсе и поражали таинственной новизной.
Думаю, многим знакомо это воздушное состояние, какое бывает наутро после длительной и фундаментальной пьянки или после длительной и фундаментальной ночи любви.
Но состояние это не очень способствует пребыванию за рулем автомобиля. Ехали мы зигзагами, тоже воздушно-весело, регулярно создавая аварийные ситуации, которые тут же чудом преодолевали, и потом радостно, хором сообщали об этом граду и миру.
Я не понимаю, как мы смогли тогда добраться до цели фактически без приключений.
А в стране тем временем уже занималась заря перестройки, и советская власть, сама не зная того, дышала на ладан
Здесь был ресторан "Арагви"
Необязательные мемуары