«Пускай мент это ест»
После четырех с половиной лет в заключении бывший офицер внутренних войск Игорь Матвеев вышел из СИЗО с двумя сумками, полными исписанными от руки листами бумаги. За это время позиция экс-майора, получившего в прессе кличку «правдоруб», не изменилась: он по-прежнему намерен добиваться уголовного преследования высшего военного руководства, которое, по его мнению, замешано в крупных коррупционных преступлениях. «Медиазона» поговорила с Матвеевым о самом длинном и долгом среди российских этапов, отношении к бывшим сотрудникам МВД на «черной» зоне и привилегиях, которые дает в тюрьме слава.
Вообще, эта колония похожа на Советский Союз — все убогое, лозунги какие-то примитивные краской на стенах, «Народ и партия едины», типа того. И убогость менталитета сотрудников — прапорщик стоит перед вами небритый, с перегаром, с грязью под воротничком и так далее. И при этом такие люди упиваются властью своей.
Этап
Назначенная мне [Владивостокским гарнизонным военным судом 24 октября 2013 года и закончившаяся 11 февраля 2014 года стационарная комплексная судебная психолого-психиатрическая] экспертиза в центре имени Сербского — это чистой воды провокация прокурора, потому что никто не сомневался в моей адекватности. Более того, моя статья не предполагает обязательное прохождение психолого-психиатрической экспертизы. Тем не менее, я туда был направлен — прокурору это нужно было для того, чтоб изолировать меня еще дальше.
Основание было такое: Матвеев постоянно высказывается в процессах, и постоянно обжалует все что можно. То есть право на защиту прокурор воспринял как неадекватное поведение, и меня отправили этапом, ограничив в доступе к правосудию. До этого я прошел этапом от Владивостока до Тагила, потом из Тагила во Владивосток назад, через всю Россию. И второй раз, ради этой экспертизы, меня отправили еще дальше — в Москву.
Человек в процессе этапа — это кролик в клетке. Неважно, когда его кормят, лишь бы выжил. Этап из Владивостока до Москвы предполагает несколько отрезков пути и промежуточных следственных изоляторов. Выглядит это так: меня принимает конвой, везет на железнодорожный вокзал во Владивостоке. Там меня принимает другой конвой. Все это сопровождается обыском, который сами сотрудники в силу своей некомпетентности превращают в банальный шмон. А я вез с собой очень много документов (владивостокские журналисты, встречавшие Матвеева после освобождения из СИЗО, писали, что у него с собой было 90 кг документов — МЗ), сумки с бумагами. Все это переворачивается, потом нужно все опять собирать.
Потом сажают в поезд, от Владивостока до Хабаровска — полтора суток в вагоне-«столыпине», так называемом вагонзаке. Это купе, в котором дверь — это клетка. Есть «тройники» — это ровно половина купе, и там три полки. Там возят детей, женщин, конвоиров и особо опасных. Остальные едут в общей камере — туда могут натолкать до 16 человек. Такое же купе, только слева и справа по четыре полки. Помещают туда, там тоже шмон. Внутри клетки ничего нельзя, даже курить. Туалет — три раза в день, когда раздают кипяток. Точнее не кипяток даже — конвою кипятить лень, поэтому они просто подогревают воду, она горячая, но пищу таким не запаришь — каши из сухого пайка и так далее. От этого заворот кишок и все сопутствующее. Промежуток между Хабаровском и Владивостоком — это полтора дня, терпимо. Столыпинские вагоны прицепляют к почтовым поездам, поэтому они идут так долго — гражданские, например, доезжают за 12 часов.
Страшнее другое. Самый большой и тяжелый среди всех российских этапов — это между Хабаровском и Иркутском, то есть это самый длительный отрезок от одного промежуточного изолятора до другого. В поезде в таких условиях едешь пять суток. Это животные условия — лето, клетки забиты людьми, как консервная банка. Бесчеловечно и очень тяжело. Потом приезжаешь, помещают в транзитную камеру до следующего этапа, где человек может ждать день, а может — два месяца. В один день внезапно стучат в дверь: «С вещами на выход». И едешь дальше — с Иркутска до Новосибирска, потом с Новосибирска до Свердловска, со Свердловска в Тагил, с Тагила до Челябинска, с Челябинска до Москвы. В один конец такой этап — минимум два месяца. Но никаких временных рамок нет. Человек в этапе — это вещь, которую нужно перевезти.
Чтобы не показалось, что я жалуюсь на жизнь — мне на всех этих этапах, ну и вообще в изоляции, очень помогала моя известность. Я никого не знаю, а меня знают все. Первым делом, когда заходишь в камеру, сразу спрашивают — кто по жизни. Потом — фамилия, статья. Вот у меня на этом моменте распросы как-то заканчивались, про меня и так все знают потому что. Я не видел ни одной камеры, в которой не было телефона, интернет есть у всех, за новостями многие следят.
Когда я все же доехал до Москвы, меня сразу поместили в одиночку, в изолятор. Я там содержался больше месяца. Потом меня вывезли на Сербского. Там я находился, ну, среди общеуголовного спецконтингента — убийцы, грабители. Пришлось придумывать легенду — что я просто бывший военный, служивший при Советском Союзе, и никакого отношения к правоохранительным органам России не имеющий. Так пришлось сделать, потому что в Сербского никакого помещения отдельного для бывших сотрудников нет, только общие палаты. Там у меня только один раз спросили, не я ли тот самый майор Матвеев. Ответил, что нет.
Перед тем, как меня из Бутырки перевели в Сербского, ко мне пришли [члены московской ОНК Андрей] Бабушкин и [Анна] Каретникова, засвидетельствовали мое состояние на фото и видео, что я адекватен. Я считаю, что это спасло мне жизнь, что только благодаря этому меня не закололи, грубо говоря. Такой грамотный тактический ход.
Что такое наша психиатрия, я знаю не понаслышке — в 1999 году меня уже делали шизофреником, закалывали и клали в психушку, когда я был на юридической стажировке в должности стажера-следователя в Моздоке. Я тогда столкнулся с определенными коррупционными проявлениями, и меня закололи, положили в больницу, поставили диагноз шизофрения, отчислили с училища. Когда меня мама забрала, меня еле выходили, поставили на ноги, и я добился независимой экспертизы. В итоге отменили этот диагноз и я смог восстановиться в училище. На красный диплом закончил.
Витька
Когда я только вышел из СИЗО, меня спрашивали, чем я буду заниматься. Я ответил, что не знаю, как я буду жить, но первым делом поеду в 304-й Военно-следственный отдел. Они удивились, как же так. Я объяснил, что это не шутки, позвал их с собой, мы поехали, сразу из СИЗО. Но там начальник отдела спрятался, журналистов не пустили, все как обычно.
Вся суть произошедшего прекрасно описал военный прокурор в перерыве судебного заседания по моему делу в 2014 году. Он сказал: «Все мы понимаем, что Матвеева посадили не "за что", а "зачем"». И эта фраза у меня не вылетает из головы с тех пор. Другими словами, они очень ловко достигли истечения сроков давности уголовной ответственности по моему заявлению. Те преступления, о которых я рассказал — они средней тяжести. Срок давности по ним — шесть лет с момента совершения. Заявление я подал 3 мая 2011 года, по преступлениям, совершенным в марте 2010 года. Таким образом, срок истекает уже в марте. А все это время, пока я сидел, следственные органы попеременно выносили постановления об отказе в возбуждении уголовного дела с перспективой отмены этого постановления — чтобы создать видимость реагирования, контролирующий орган отменяет это постановление, и периодически отменяет надзирающий орган, то есть военный прокурор. Они создают видимость реагирования, и придраться никак нельзя. А срок давности между тем подходит к концу, и эти люди уйдут от ответственности.
Все это время, пять лет, я не только обжаловал свое незаконное уголовное преследование, потому что я сидел за то, чего я не делал, но и параллельно ежедневно обжаловал незаконные действия и бездействия по моему заявлению на военное руководство. Я не позволял им поставить точку. Но многие ведь об этом не знают — о том, что эти люди не понесли ответственность не потому, что они не виноваты в совершении преступлений, а потому, что их прикрыли другие должностные лица. Поэтому моя цель сейчас — предать огласке этот факт и побудить высшее руководство обратить на это внимание. Хотя срок давности все равно истечет.
Все мои адвокаты работали по назначению. Денег у меня на защитников по соглашению никогда не было, да это, наверное, и к лучшему — я узнал, сколько стоит такой объем работы у московских адвокатов, мне назвали сумму с шестью нулями. Но я сам юрист по образованию, и за эти пять лет приобрел огромный опыт судебной практики.
Иногда мне кажется, что лучше бы я не понимал, за что сидел — мне было бы проще. Но все равно от этой мысли отделаться трудно — моя изоляция была необходима только для того, чтобы достичь этого результата. Чтобы прикрыть генералов и полковников МВД, ущерб от действий которых составил свыше 50 млн рублей. Это сумма была официально озвучена органами военной прокуратуры, а какую сумму они скрывают на самом деле, даже представить сложно. Если бы я после моего обращения к президенту и подаче заявления не был изолирован и участвовал в проведении доследственной проверки, сумма была бы намного больше.
Сейчас во Владивостоке я решаю первичные бытовые вопросы — благодаря помощи незнакомых людей я смог снять так называемую «гостинку». До этого ведь я жил в военном общежитии, а с очереди на получение квартиры меня, естественно, сняли. И я понимал, что так произойдет, но иного способа пресечь все это не видел. Основной коррупционер — это [ныне возглавляющий войска Сибирского регионального командования внутренних войск МВД] генерал-лейтенант [Виктор] Стригунов. У него даже кличка есть в криминальных кругах — Антибиотик, как герой «Бандитского Петербурга». И вторая кличка — это Витька-строитель. Потому что где бы он не появился, появится многомилионная стройка, а у него свои подрядчики и свои схемы отката. Это преступник в генеральских погонах.
Против меня давали показания два офицера, полностью находящиеся в зависимости от должностных лиц командования — они сами понимают, что совершили преступление. Их поставили в положение без выбора. Все остальные офицеры, старший состав, негласно, неофициально — на моей стороне. Я получил огромное количество писем от них в заключении и даже материальную помощь. Я уверен, что ничего не закончилось — я буду добиваться обращения к первым лицам государства и буду использовать все рычаги для этого. Все говорят: «Дело майора Матвеева». А я считаю, что это не дело какого-то отдельного человека, а всего общества.