Символика образов в книге Дон-Аминадо «Поезд на третьем пути».
Дон-Аминадо - псевдоним Аминада Петровича Шполянского, известного писателя и публициста, расцвет творчества которого приходился на двадцатые – тридцатые годы двадцатого года. Дон-Аминадо учился в Новороссийске на юридическом факультете.
Адвокатскую карьеру он начал в Киеве, затем работал в Петербурге. Но юридическая деятельность, как вскоре оказалось, была лишь небольшим этапом его жизни. В один счастливый день Дон-Аминадо попал в редакцию журнала «Сатирикон», возглавляемого Аркадием Аверченко, и оказалось, что «атмосфера редакционных комнат — именно то место, где ему дышится легко и вольно».
Еще до отъезда за границу Дон-Аминадо широко печатался в сатирических столичных и провинциальных журналах, выпустил две книги стихов - "Песни войны" и "Весна семнадцатого года".
Он уехал из России 20 января 1920 г. Как пишет в своей книге "Отражения" Зинаида Шаховская «в эмиграции он не растерялся и в отличие от многих как-то естественно включился в новую жизнь, познакомился и сблизился с французскими поэтами, журналистами. Его любили, с ним дружили».
В 1921 г. вышла его первая эмигрантская книга "Дым без отечества" -- сборник сатирических стихотворений; в 1927 г. - книга "Наша маленькая жизнь", рассказы на злободневную тему трудного эмигрантского быта. Лучшая поэтическая книга - "Накинув плащ" (1928), с очень точным подзаголовком: "Сборник лирической сатиры". Последняя русская предвоенная книга (у Аминадо выходили книги и на французском языке) -- "Нескучный сад". Бунин считал Дон-Аминадо "одним из самых выдающихся русских юмористов". Дежурный фельетонист уже парижских "Последних новостей" он сквозь призму своего юмора преломлял эмигрантские будни, политические и идеологические схватки. Его читали не только русские парижане, у него были верные поклонники - в Латвии, Эстонии, Финляндии, Румынии, Польше, Литве.
В 1934 Дон-Аминадо был награжден французским правительством орденом Почетного легиона. Развивая в своей практике традиции русской классической сатиры, Дон-Аминадо парадоксально соединил лирику с сатирой. Ему была свойственна литературная игра, стилизация. О своеобразии лирической сатиры Дон Аминадо, о значении его творчества писали многие деятели русской литературы.
Максим Горький считал Дон Аминадо «подлинным выразителем настроений эмиграции», определял: «человек неглупый, зоркий и даже способный чувствовать свое и окружающих негодяйство». Заметив «сильную лирическую струю в сатирических произведениях Дон-Аминадо», И.А. Бунин писал в 1927 году: «Дон-Аминадо гораздо больше своей популярности (особенно в стихах) и уже давно пора дать подобающее место его большому таланту – художественному, а не только газетному, злободневному».
Марина Цветаева в письме 31 мая 1938 года писала: «Милый Дон Аминадо, Мне совершенно необходимо Вам сказать, что Вы совершенно замечательный поэт. <...> В одной вашей шутке больше лирической жилы, чем во всем “на серьезе”»; «у Вас просто – поэтическая сущность, сущность поэта, которой Вы пренебрегли»; «Вы – своим даром – роскошничаете…» Но – «Быт и шутка, Вас якобы губящие, – не спасают ли они Вас, обещая больше, чем Вы (в чистой лирике) могли бы сдержать? И – «чтобы стать поэтом, стать тем поэтом, который Вы есть, у Вас не хватило любви – к высшим ценностям; ненависти – к низшим». Цветаева отмечает, что «между Вами и поэтом: Вы, человек. Привычка к шутке, и привычка к чужой привычке (наклонная плоскость к газетному читателю) – и (наверное!) лень и величайшее (и добродушное) презрение ко всем и себе – а может быть, уж и чувство: поздно (т.е. та же лень: она, матушка!) Между Вами и поэтом – быт, Вы – в быту, не больше. Не самообольщайтесь: писать всерьез Вы не будете, но мне хочется, чтобы вы знали, что был все эти годы (уже скоро – десятилетия!) человек, который на вас радовался, а не смеялся, и вопреки всем Вашим стараниям – знал Вам цену. Рыбак рыбака видит издалека». В постскриптуме: «Вы каждой своей строкой взрываете эмиграцию! <...> Вы ее самый жестокий (ибо бескорыстный – и добродушный) судья. Вся Ваша поэзия – самосуд: эмиграции над самой собой. Уверяю Вас, что (статьи Милюкова пройдут, а...) это – останется. Но мне-то, ненавидящей политику, ею – брезгующей, жалко, что вы пошли ей на потребу».
После войны Аминаду Петровичу пришлось работать в учреждениях, не имеющих ничего общего с литературой и журналистикой. В это время он уже почти не писал стихов и фельетонов, но все свободное время посвящал работе над книгой воспоминаний "Поезд на третьем пути".
Первый раз мемуары Дон-Аминадо "Поезд на третьем пути" вышли в зарубежном издательстве имени Чехова в Нью-Йорке. По выходе книги воспоминаний Дон-Аминадо в русскоязычных газетах и журналах появилось много восторженных рецензий и откликов. Книга стала событием литературной жизни. Это, по определению автора, «хроника одного поколения». Построенная по кинематографическому принципу, она пунктирно запечатлела множество живых подробностей литературной жизни дореволюционной России и русского зарубежья.
На страницах книги встречаемся со Станиславским и Немировичем-Данченко, Шаляпиным и Вертинским, Тэффи и Сашей Черным, Керенским и Милюковым, Куприным и Мережковским…
Повествование о жизненном пути автора, характеристика литературно-художественной жизни России и русского зарубежья здесь даны сквозь призму мироощущения эмигранта: «Бури. Дерзанья. Тревоги. Смысла искать — не найти. Чувство железной дороги... Поезд на третьем пути».
Книга эта, как и его стихи, — повествование об утраченном мире, об ушедшей невозвратимо эпохе, которая воспринималась уже как «позапрошлая». Поэтика этих воспоминаний не позволяет описать того, что произошло после 1939 года (по замыслу хроника должна была быть доведена до 1945 года). На 1939-м повествование обрывается.Задуманная Дон-Аминадо «Свалка» имела отчетливую традицию. Еще в 1920 году Аркадий Аверченко писал об этом новом состоянии «времен» и «вещей» в фельетоне «Город мертвых»: «Я говорю: это было, потому что это будет. Не все ли равно: будущее время, настоящее, прошедшее. В вихре бешенного вращения Чертова Колеса все смешивается в пять минут, и будущее мигом делается настоящим, а настоящее со свистом проваливается в кучу рухляди, важно именуемой: Прошлое». Вот эту «кучу рухляди», — прошлое, и хотел запечатлеть Дон-Аминадо в «Поезде на третьем пути». «Поезд на третьем пути» содержит грандиозные перечни, каталоги, реестры вещей и явлений, реалий невозвратимого прошлого, ее сложно комментировать. Она как будто стремиться сама стать комментарием к эпохе. Называя реалии, ушедшие в небытие, Дон-Аминадо пытается их запечатлеть, закрепить, оживить.
Через всю книгу проходит лейтмотив повторяемости времен. По всему тексту разбросаны более или менее явные отсылки к Экклезиасту: «Пришел ветер с пустыни и развеял в прах», «возвращение на круги», «мельницы богов», «суета сует», «история повторяется».
Эта интонация появилась у Дон-Аминадо, кажется, уже в Киеве в 1918 году: «Был министр, И нет министра. Глядь, уж с новым интервью». Возможно, само непрерывное круговращение властей (киевляне насчитали четырнадцать переворотов за 1917-1920 годы, причем Дон-Аминадо — Аминад Шполянский — был свидетелем, по крайней мере, полудюжины) содержало в себе ту модель дурной исторической повторяемости, которую каждой новой эпохе оставалось только воспроизвести. Так бесконечно уставший от истории Дон-Аминадо сформировал свою «общедоступную историософию».
Название «Поезд на третьем пути», вместо «Decharge» — ответ ли это «нашему бронепоезду», стоящему на запасном пути? Метафора ли это судьбы, загнавшей автора на другую — эмигрантскую колею? «Шестое чувство», — «чувство железной дороги», Дон-Аминадо пронес через всю жизнь. Провинциальное детство впитало в себя не только эти проносящиеся мимо поезда, но и невероятно богатый пласт русской «железнодорожной» литературы: «Железная дорога» Некрасова, «Под насыпью во ржи нескошенной...» Блока, «Крейцерова соната» Толстого, «Дым» Тургенева и многое другое.
Железнодорожные образы превращаются у Дон-Аминадо в меру «всех вещей». Направление ностальгии, невозможность возвращения, связаны с дорожными реалиями: «Эх, если бы узкоколейка шла из Парижа в Елец!» Ностальгия, впрочем, не излечивалась трезвым пониманием советских реалий: «Жизнь быстро вошла в колею, колея была шириной в братскую могилу, глубиной тоже». Для выбравшего эмиграцию: «география стала историей, а история превратилась в географию», — считал Дон-Аминадо. Размышляя о социально-политических завоеваниях разных народов, он писал: «У французов есть декларация прав. У англичан — великая хартия вольности. У немцев — веймарская конституция. И только у русских — одно расписание поездов и ничего больше, — и здесь Дон-Аминадо повторял: — Кроме общеизвестных пяти чувств мы обладаем еще и шестым: чувством железной дороги» (Там же). Это чувство становится своего рода экзистенциальным кодексом.
Современники подчеркивали, что с годами, не в пример многим другим юмористам, Дон-Аминадо совершенно не устаревал. А сейчас видим - не устарел и нынче. Это замечательное свойство быть своим во всех временах - присуще далеко не всем, даже одареннейшим, натурам.