Бухта городка Варде — поморской столицы Норвегии. Фото 1900 года.

 

Первоначально речь шла об обителях, находившихся в Новгороде и лишь владевших землями и рыболовными участками на Севере, но впоследствии начинают возникать монастыри непосредственно на Севере, и они также получают вотчины в свое распоряжение. После того как Новгород вошел в состав единого Русского государства, владения бояр и новгородских монастырей были конфискованы, однако местные северные монастыри сохранили свои земли, и до самой секуляризации 1764 г. именно монастыри представляли класс феодалов в этом регионе.

Как уже было сказано выше, верховным собственником всех владений являлось государство, и владения монастырей могли рассматриваться в первую очередь как государственные пожалования. Монастыри приобретали угодья самыми разными путями — получали пожалованья от верховных властей, вклады от частных лиц и общин, использовались такие варианты, как покупка, получение по завещанию (духовной), известны случаи прямого захвата угодий с последующим оформлением. Монастыри владели семужными ловлями как целиком, так и частично. Например, в Варзуге монастыри приобретали право получать определенную долю улова, сопряженное с обязанностью принимать участие в работах по вылову рыбы.

Нередки были случаи, когда владелец тоней по той или иной причине не мог или не желал сам заниматься выловом рыбы. В таких случаях тоня передавалась в аренду, или, выражаясь языком того времени, «на оброк». В качестве арендодателей выступали самые различные персонажи и организации, от крестьянских общин до крупных монастырей. В распоряжении органов государственной власти также имелись рыболовные угодья, которые предоставлялись на оброк, и полученные средства шли в государеву казну.

Таким же пестрым был и состав арендаторов. Источники упоминают в этом качестве крестьян, купцов (русских и иностранных), посадских людей, представителей Православной церкви и государственной власти. После секуляризации 1764 г. аренда стала для монастырей способом сохранения контроля над своими бывшими владениями, перешедшими в государственную собственность. Процедура передачи семужных тонь в аренду, как правило, предполагала назначение оброка «из наддачи», то есть каждый раз при перезаключении договора арендатор должен был в идеале согласиться на некоторое повышение арендной платы. Это была общая практика того времени, применявшаяся также, в частности, при передаче налогов на откупной сбор, а также при запросе отчета от целовальников, то есть сборщиков пошлин на вере. От них в идеале требовалось в отчетном году собрать налогов несколько больше, чем было в предыдущем году. В случае серьезного недобора до уровня предыдущего года дело могло дойти до сыска и репрессий.

В конце XVIII — начале XIX века большинство семужьих тоней ежегодно сдавались с торгов на сходе общины членам своей же общины или, по договоренности, членам соседских общин. Как правило, тони сдавались на год, иногда — на более долгое время. Наиболее распространенными были способы распределения участков лова по очереди или по жребию, т.е. с ежегодным переходом от одних ловцов к другим. Например, крестьяне Кандалакшского общества ежегодно ставили заборы на реках Нива и Колвица, при этом две трети промышленников-рыбаков ловили на Нивском заборе (одна треть пользовалась забором, другая ловила под ним), а одна треть рыбаков общества ловили у Колвицкого забора. В следующем году трети менялись по очереди. В верховье реки Кеми желающие промышлять семгу на реке собирались в небольшие артели и распределяли пороги по жребию. В селе Поньгама были объединены оба способа перехода. Тони здесь были разделены на две очереди, Воньгскую и Поньгамскую; ежегодно по очереди каждая половина получала одну из очередей, все тони своей очереди распределялись между душами путем жеребьевки.

Названия рыболовных участков записывались в специальные реестры, где ежегодно отмечались результаты приговоров сельских сходов о распределении участков, их уловистости, доходности и пр. Отдельными орудиями лова, такими, например, как поезда, в некоторых местах пользовались свободно, без соблюдения очереди и границ лова. В других районах на право лова поездом требовалось купить билет в городской управе. Доходы от сданных в аренду тоней шли на покрытие общественных расходов или на нужды местной церкви, доходы от продажи выловленной рыбы распределялись между ловцами. В конце XIX в. многие тони оказались в частном владении; община только сохраняла первоочередное право их покупки, если они продавались с аукциона. Многие тони и заборы были сданы в аренду или выкуплены лесопромышленниками, поскольку мешали сплаву леса по рекам.

СЕМУЖЬИ ПРОМЫСЛЫ В РАЗЛИЧНЫХ РАЙОНАХ РУССКОГО СЕВЕРА

Семгу промышляли по всему побережью Белого и Баренцева морей, в основном — в устьях рек и в приустьевых участках моря. Мы приведем несколько наиболее известных примеров семужьих промыслов. В реке Онеге, впадающей в Белое море на юго-западе, семгу, начиная, по крайней мере, с XVII века, в основном ловили на Подпорожском заборе, который строился в низовьях реки и перегораживал реку почти полностью. Это было сложное инженерное сооружение. В частности, в устройстве забора в 1911 году участвовало до 400 человек, каждый из которых был обязан доставить к забору определенное количество стройматериалов. Работы велись около месяца. Три сторожа охраняли улов и забор от повреждений. Забор осматривали еженедельно, а в бурную погоду и чаще, поскольку при образовании отверстий, даже и относительно небольших, семга легко находила их и проходила вверх по реке, минуя забор. Уловы на Подпорожском заборе исчислялись несколькими тысячами рыб в «хорошие» годы и всего несколькими десятками — в плохие.

«Carta Marina» (1539 год) — одна из самых ранних и достоверных исторических карт Северной Европы, созданная шведским церковным деятелем, дипломатом и писателем Олафом Магнусом.

Также заборами ловили лосося в реке Выг — к северу от Онеги. Монахи Соловецкого монастыря, которые владели этими землями, очень заботились о семужьих промыслах на Выгу. В XVIII веке приказчик Сороцкой службы напоминал, что по инструкции ему положено «по четвертому и пятому пунктам смотреть над крестьянами, чтоб у них не было тайным и явным обычаем … не в указных местах рыбного лову», и доносил, что рыбаки из села Сорока, расположенного в устье Выга, «в тесных местах рыбный ход отняли», в результате чего на расположенный выше Чеботский забор стало проходить меньше семги. В ответ крестьяне писали: «…для лову осенней рыбы семги держим гарвы в указных местах в показанную меру, а излишних гаров и не в показанных местах никто из нас, крестьян, не держит… По инструкции для досмотру чебоцкие служители приезжают почасту». Большую заботу проявляли монахи и об исправности рыболовных снастей. Так, выше по течению от Большого забора были поставлены небольшие заборцы, предназначенные, как писал приказчик Чеботской службы, не для промысла рыбы, но для контроля состояния большого забора: «…когда в Большом заборе появятся дыры и полые места, то в малых заборцах и рыба появится, и потому знатно, что большой забор не крепок». При этом количество заборов с годами росло и в начале прошлого века составило около сотни. Общие уловы на Выгу составляли до постройки Беломорско-Балтийского канала одну — три тысячи рыб. После строительства канала семга в этой реке исчезла.

Суровый северный берег Белого моря, называемый Терским, — наиболее «семужье» место Поморья. Здешнее население всегда очень сильно зависело от промысла семги, т.к. другие ресурсы тут практически отсутствуют. Постоянно действующие тони существовали здесь уже со второй половины XV в., а в XVI в. их здесь уже было более ста. Практически все поселения по Терскому берегу выросли именно из семужьих тоней. Помимо тоней в документах упоминаются разного рода «рыбные ловища» — участки рек с установленными заборами, гаровные и поездные воды, а также «верховские воды» (верховья рек, места нереста семги). При этом заборы ставились на восьми реках. О том, как именно ловцы снаряжались на промысле, мы знаем из «книг записных отпусков покрученников на лов». Например, в одной из книг 1730 г. указана дата (например, «маия в 24 день»), название тони («в Чавангу»), период ловли («межень» или «осень»), монастырский чин и имя ловца («трудник Григорей Артемьев»), число покручеников, посланных с ним («3 человека»), припасы, выданные на время ловли («муки ржаные две четверти, круп ржаных и ячных осмина, масла коровья десять фунтов, четыре хлеба, четыре рыбы семги»), снасти («невод держаной, четыре сети новые, тетив липовых десять, концов прядена четыре фунта»). Отдельно указывалось количество соли, выданное на засол пойманной рыбы. В конце каждой из записей учтено число пойманных рыб. А если говорить о всей Волости Варзуга (по названию крупнейшей и наиболее продуктивной до сих пор лососевой реке), то уловы в этом регионе составляли от 5 до 80 тысяч рыб.

Устройство Подпорожского забора. Иллюстрация из сборника «Рисунки к исследованию рыбных и звериных промыслов на Белом и Ледовитом морях (С-Пб., 1863 г.).

На побережье Баренцева моря, на Мурмане, реки также были богаты семгой, и промышляло ее в основном коренное население — саамы. Поморы начали ловить здесь семгу в XVI веке с основанием первых постоянных поселений — Колы и Печенгского монастыря. При этом некоторое количество семужьих тоней в окрестностях Колы, очевидно, было захвачено у саамов при основании поселения. Другие оставались собственностью саамских обществ, поэтому жители Колы, а также приезжие «двиняне и кореляне» вынуждены были их арендовать. Близость Мурмана к Западной Европе способствовала развитию здесь международного торга, и семга, наряду с ворванью, треской и мехом, быстро стала важным объектом экспорта. Так, имеются сведения о том, что в 1575 году на продажу в Нидерланды были отправлены «семги кольские по-немецки соленые». К этому региону относится свидетельство шведского дипломата Кильбургера, согласно которому улов семги здесь составлял более 60 тысяч рыб. Эти данные часто цитировали, говоря о сказочном богатстве Русского Севера. Наши исследования, однако, их не подтвердили — уловы в регионе были в несколько раз меньше — около 16 тысяч рыб.

ПОЧЕМУ УСТОЙЧИВЫЙ ПРОМЫСЕЛ СЕМГИ БЫЛ ВОЗМОЖЕН НА ПРОТЯЖЕНИИ СТОЛЕТИЙ?

В начале исторических исследований промысла семги в Поморье мы полагали, что они покажут, что раньше, в XVII–XVIII веках, в северных реках было намного больше рыбы, чем ее оставалось к XX веку. К нашему времени уже появилось довольно много серьезных исторических работ в других регионах, которые показывали, что ощутимое воздействие человека на популяции морских животных началось уже очень давно, несколько веков назад. Нынешняя популяция морских черепов в Карибском море представляет собой жалкие остатки той популяции, которая обитала здесь к моменту появления испанских колонизаторов. Необходимо отметить еще и то, что человеку вообще свойственно преувеличивать размеры природных богатств в далекие эпохи и, в особенности, в отдаленных местностях. Все это позволяло предполагать, что исторический анализ покажет, что официально зарегистрированные уловы конца XIX — начале XX века окажутся существенно меньше тех, которые имели место в более отдаленные времена, в XVII–XVIII веках.

Результаты исследований оказались довольно неожиданными. На протяжении нескольких столетий, с XVII века, когда стали доступны первые данные, и до начала — середины XX века (картина несколько отличалась в разных районах Поморья) уловы семги и, соответственно, ее численность сохранялись примерно на одном и том же уровне. Оказалось, что популяции лосося на протяжении веков успешно справлялись с постоянным давлением промысла. Причиной столь длительной устойчивости промысла являлось то, что численность семги определяется площадью так называемых нерестово-вырастных угодий — речных участков, где могут расти молодые лососи. Поскольку количество рыб, приходящих на нерест, обычно больше того, которое необходимо для появления данного количества мальков, оно является избыточным, и, соответственно, вылов этих рыб не влияет на численность молоди, покидающей реку. Очевидно, определенное несовершенство способов поморского промысла позволяло достигать нерестилищ рыбам, число которых было достаточно для поддержания численности популяции.

Важно отметить, что это происходило не потому, что поморы целенаправленно пропускали семгу к нерестилищам. В исторических источниках мы не нашли ни единого упоминания о том, что промысел необходимо ограничить ради того, чтобы сохранить популяции. Единственной причиной ограничений являлось то, что заборы, расположенные в нижнем течение реки, могли оставить без рыбы рыбаков, промышлявших выше по течению. Поморы считали, что семга — это Божий дар, данный им для того, чтобы жить в этих суровых краях, и поэтому Бог сам позаботится о том, чтобы семги в реках было достаточно. Поэтому в документах очень часто можно встретить записи «семги поймано столько, сколько Бог дал».

Очевидно, что традиционная поморская организация промысла с преобладанием коллективного пользования рыбными ресурсами и частой сменой пользователей, переделом мест лова и т.п. способствовала сохранению ресурса и избавляла от угрозы «трагедии общих пастбищ», когда ресурс, находящийся в общем пользовании, оказывался быстро исчерпанным, поскольку его пользователи конкурировали между сообой. «Трагедия общих пастбищ» характерна при условии экономической свободы, когда главной целью предпринимателя является прибыль. Именно поэтому-то столь редки случаи длительного устойчивого рыбного промысла в условиях нашего общества. И именно поэтому такие примеры были возможны в прошлом в традиционных обществах. Даже притом что люди, жившие в далекие времена, не задумывались о сохранении своего ресурса, передоверяя это дело Богу, сама организация промысла была построена таким образом, чтобы популяции «семги-матушки» сохранялись.

Сходная картина наблюдалась и у североамериканских индейцев. Даже притом что индейцы имели достаточно технических возможностей для того, чтобы подорвать популяции лосося, и плотность их населения легко позволяла это сделать, снижения запасов лосося не происходило. Не происходило это, однако, не потому, что индейцы жили в полной гармонии с «матерью Природой» и были ее сознательными защитниками, а благодаря тому, что сообщество индейцев формировало, настраивало свои отношения с Природой очень длительное время, и ему удалось выработать сложные ритуалы, табу, которые ограничивали лов лосося, поддерживая устойчивость его промысла на протяжении столетий. Такие отношения с природой можно скорее назвать не охраной, а примирением с имеющимся порядком вещей и ограниченным ресурсом. Хотя серьезные эколого-исторические исследования в отношении лосося проведены в основном на Американском континенте, скорее всего, подобная система отношений людей с ресурсом характерна для всех коренных наций, в частности тех, которые проживают на территории нашего Дальнего Востока (коряки, нивхи, ительмены и др.).

Такое регулирование работает только при условии, что обсуждаемый ресурс является важнейшим источником существования общины — как это было с семгой до определенных пор.

Дмитрий и Юлия Лайус