"Может, потому так и живем в России - что Достоевского в школе прошли?"
Содержание школьной литературной программы помнят немногие. После некоторых усилий вспомнится «Война мир» (со смесью страха и уважения на лице), «Горе от ума», «Евгений Онегин», тоскливое и бессмысленное зазубривание какого-нибудь Фета со всеми его цветочками и «душистою весной», и, возможно, на этом все. При этом сомневаться в необходимости уроков литературы никому не приходит в голову. И дело здесь ни в каком-то проявлении дедовщины, мол, «деды терпели и нам велели», а в четком, хотя и зачастую инстинктивном осознании первостепенной важности этого предмета: литература учит мыслить образами, воспитывает, развивает, повышает грамотность, ну и «чтобы знали, какие поэты были, какие произведения писали» — тоже немаловажное обоснование.
Споры о нужности и ненужности вызывают только отдельные тексты и отдельные персоналии. Например, есть мнение, что мозг современного школьника слишком слаб для восприятия эпопеи «Война и мир», что психика этого же школьника на всю жизнь убивается после прочтения «Преступления и наказания», и вообще, может быть, мы потому и живем так в России — невесело и тяжеловато — из-за того, что Достоевского в школе прочли. Кроме того, есть мнение, что внушительный ряд советских писателей был выброшен из школьной программы совершенно напрасно, а их место заняли литераторы сомнительных художественных достоинств. В особенности очень многих тревожит наличие в школьной программе «Архипелага ГУЛАГа» Солженицына, который появился в ней сравнительно недавно, в 2009 году, и, как считается, — на волне «медведевской оттепели».
Конечно, всех хороших писателей в школьную программу не возьмешь, и тут важен критерий, по которому эти произведения отбираются. Если для нас важнее социальный фактор, если литература нужна нам как зеркало общественных изменений, то школьник должен очень внимательно изучать «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева, вслед за советским школьником мучительно продираться сквозь сны Веры Павловны в «Что делать» Чернышевского, обязательно изучить «Как закалялась сталь», ну и «Архипелаг ГУЛАГ» (причем желательно сразу же следом за «Сталью»). А завершить школьный курс пелевинским «Generation П» — без этого текста понять, в какой стране мы живем, невозможно.
Если для нас важнее воспитание вкуса, то весь 11 класс нужно посвятить Набокову, разбавив его некоторым количеством эстетских текстов первой половины XX века. Если на повестке дня возвращение в СССР, то литература для нас — фронт борьбы с буржуазной идеологией, поэтому давайте читать «Знаменосцев», «Заре навстречу» и прочие «Рассказы о Ленине».
В этом смысле нынешнюю школьную программу можно считать, скорее, сбалансированной. Но, учитывая небольшое количество часов, отведенных на литературу (в 5-8 классах — два часа в неделю, в 9-11 — три), всю программу охватить физически невозможно, во всяком случае, если есть желание, чтобы хоть что-то осталось от нее в голове. И в этих условиях все зависит только лишь от конкретного учителя. А по большому счету, главная задача, стоящая перед ним — не отвратить навсегда от чтения.
Готов ли шести-семиклассник к прозе Лескова и Гоголевскому «Тарасу Бульбе»? Готов ли одиннадцатиклассник к платоновскому «Котловану»? Не нужно быть профессиональным педагогом или психологом, чтобы понять — конечно же, нет. В будущем школьник может стать филологом с мировым именем, но комплекс, что он не смог осилить «Тараса Бульбу» в седьмом классе, останется с ним на всю жизнь. Тексты для учеников 5-8 классов должны быть достаточно просты для восприятия, читабельны. Как правило, не очень велики по объему, чтобы даже в случае, если ученику совсем не повезло с учителем, был шанс на то, что он заинтересуется литературой сам по себе, вопреки обстоятельствам. При этом, конечно, важно не снижать планку.
Можно спорить о частностях. Например, быть может, лучше проходить «Петербургские повести», а не «Мертвые души» Гоголя, «Обломова» Гончарова заменить «Обыкновенной историей», но в целом XIX век для старших классов лучше оставить таким, какой он есть.
Та же «Война и мир», несмотря на ужасающий на первый взгляд объем, заходит прекраснейшим образом именно в школе, если сидишь в деревне и впереди бесконечное лето, и одноклассницы тебе все равно не светят. Так что можешь спокойно лежать и читать по 8-10 часов в день. Рассчитывать, что на этот текст будет время когда-то потом — не стоит. Тем более, когда одноклассницы подрастут и поумнеют, опыт прочтения великих текстов обязательно сыграет свою роль.
Гораздо больше сомнений вызывает программа XX века, которую в основном проходят в выпускном классе. В последний учебный год будущие выпускники должны познать XX век русской литературы во всей его мощи и многообразии. Что, конечно, очень затруднительно. К 11 классу у учеников успевает накопиться изрядное отвращение и к прозе, и в особенности к поэзии, к тому же старшеклассники вкладывают силы только в изучение предметов, необходимых для поступления в тот или иной ВУЗ, а остальные по возможности забрасывают. А даже те, кто собирается сдавать литературу в рамках ЕГЭ, ограничивают себя списком авторов, вопросы по которым могут попасться в тесте. Да и сами учителя стараются не заострять на «необязательных» текстах свое внимание. Таким образом, за бортом оказываются, возможно, главные русские писатели XX века — Андрей Платонов и Варлам Шаламов, которые присутствуют в программе совсем формально. Вернее, Шаламова в школе не проходят совсем, а весь Платонов сужается до одного текста по выбору учителя. Выбор почему-то всякий раз падает на уже упомянутый «Котлован», через текст которого нужно продираться, как через бескрайнее репейное поле. Отвращение к «Котловану», а вместе с ним и ко всей литературе XX века, многие проносят сквозь годы. Гораздо разумнее было бы выбрать, к примеру, «Реку Потудань», очень небольшую по объему повесть про настоящую любовь, довольно легкую для восприятия.
«Колымские рассказы» Шаламова — мощнейшие по силе воздействия тексты. Мало кто в истории мировой культуры так емко и талантливо описывал жизнь человека, непрестанно находящегося в пограничных со смертью состояниях. Их нужно проходить хотя бы в самом усеченном виде. Лагерную тему, как, впрочем, и военную, обойти в программе 11-го класса невозможно. Но представлена она по сути одним Солженицыным — к «Одному дню Ивана Денисовича» недавно добавился и «Архипелаг ГУЛАГ» в сокращенном виде.
Советские патриоты, понимая, что впечатлительному школьнику достаточно прочитать несколько первых страниц из первой главы «Арест», чтобы на всю жизнь проникнуться к советскому строю глубочайшим отвращением, требуют его как можно быстрей изъять, чаще всего апеллируя к историческим неточностям, присутствующим в тексте. Их оппоненты, напротив, держатся за это «завоевание медведевской оттепели», опасаясь, что вместо Архипелага школьникам подсунут какое-нибудь «Время вперед» или того хуже. Хотя ничего плохого бы не было в том, чтобы школьник мог прочитать и «Время вперед», и «Архипелаг ГУЛАГ», и сделать собственные выводы. Проблема в том, что литературных часов слишком мало, чтоб множить сущности — лагерную тему вполне можно «закрыть» «Одним днем Ивана Денисовича» и одним из циклов «Колымских рассказов».
Важен вопрос с возвращением некоторого количества текстов писателей-соцреалистов и примкнувших к ним литераторов советской поры, в 90-е массово выброшенных из школьной программы. Стоит признать, что гораздо чаще просьбы восстановить их в правах основаны на чувстве обиды и реваншистских настроениях, чем на стремлении к «объективности». В программу 11-го класса по разным причинам, в том числе и по причине «не влезло», не попало большое количество важнейших, великих текстов. Но выделять их в какую-то отдельную группу «униженных и оскорбленных» нет никакого смысла. Тем более, что все-таки произведения, написанные в соцреалистической манере, в массе своей — просто макулатура, и представляют, скорее, социологический интерес, поскольку рассказывают нам о социальном эксперименте, не имевшем аналогов в мировой истории.
А между тем что в советской, что в нынешней программе не было и нет олешевской «Зависти», «Вечера у Клэр» Гайто Газданова, Добычина, Вагинова, Мариенгофа, того же Набокова — и о языковых вершинах русской прозы у школьника очень слабое представление. Нет в программе и «обэриутов», хотя стихи для детей Хармса можно было бы вполне проходить в начальной школе, а его рассказ «Старуха» уместно смотрелся бы в программе выпускного класса.
Послевоенная же литература, то есть то, что принято называть литературой современной, дана на откуп учителю. Есть набор авторов, из которых педагог выбирает на свой вкус — в результате одни проходят Распутина, Абрамова и Рубцова, вторые, например, Тарковского, Трифонова и Битова, а третьи и вовсе Венедикта Ерофеева и Сергея Довлатова. О художественной ценности прозы Довлатова единого мнения нет, в то время как «Москва-Петушки» — важнейший постмодернистский текст русской литературы и его бы вполне можно было включить в обязательную программу. Это ведь только кажется, что «Москва-Петушки» — какой-то смешной бред алкоголика. На самом деле это многослойный текст, пронизанный цитатами из Библии, Марксизма-Ленинизма, русской и зарубежной классики, советских газетных штампов. К тому же каждый уважающий себя выпускник должен знать, как сделать коктейль «Слеза комсомолки».
Что касается включения и исключения из школьной программы наших современников, то к текстам, еще не прошедшим проверку временем, нужно относиться с максимальной деликатностью. Пока что неоспоримой фигурой кажется только Пелевин — без его текстов 90-х годов уже нельзя представить действительность. А вот с Сорокиным и Лимоновым, наверное, стоит повременить — их влияние на неокрепшие души может быть чересчур экстремальным. Но при этом ограничивать школьника во внеклассном чтении, каким бы радикальным, странным или «слишком взрослым» оно не казалось, бессмысленно. Возможно, раннее приобщение к социальным сетям у современных детей только убыстряет их эмоциональное созревание, и многие тексты будут восприняты ими гораздо глубже, и без наносного ханжества, свойственного предыдущими поколениями.