Завораживающие картины армянки, влюблённой в русский север
Художница с экзотическим на русское ухо именем Джанна Тутунджан родилась в сердце России — в Москве, осенью 1931 года. Никто и подумать не мог, что талантливая выпускница Суриковского художественного института решит взять и уехать на родину мужа, в деревню Вологодской области. И что именно жизнь в деревне — точнее, то, как Джанна запечатлеет её в своих рисунках и картинах — прославит и Тутунджан, и вологодскую землю.
Джанна Таджатовна всегда была против того, чтобы её обозначали или графиком, или живописцем. Лучше просто художницей: для настоящего художника нет деления, как рисовать, есть только само изображение, которое он стремится создать. «Я чувствую себя деревом: графика — мои корни, живопись – моя крона…»
Тутунджан умерла совсем недавно, в 2011 году. Её творческое наследие составило шестьсот рисунков и картин, которые не устаёшь изучать и пересматривать. Выразительные, светящиеся оттенками какой-то особой чистоты, они согреты любовью и к людям, и к земле вокруг них. Особенно много на её картинах женских образов. Поневоле вспоминаешь выражение: «Бабой Русь держится». Сильные, работящие, поддерживающие друг друга, девочки и женщины Джанны Таджатовны сами — воплощённая северная деревенская Русь.
Джанна признавалась, что в житейском плане человек очень счастливый. А вот в творческом — всё гонится и гонится за тем, что «маячит», и всё не догонит, и разрыв этот мучает её как художницу. Трудно поверить в это, глядя на её картины. Кажется, образы в них совершенно выражают и мысль, и чувство художницы, заставляя заражаться ими и зрителя.
Однажды Тутунджан спросили, как бы она нарисовала счастье. Джанна Таджатовна, подумав, сказала, что в виде материнства. Оно — скорее инстинкт, чем Счастье, но ощущается именно счастьем, которое не может тебя предать. Потом оговорилась: пока не может. А вообще, резюмировала она, счастье — это когда душу твою понимают.
Джанна Таджатовна удивлялась тому, как встретили её вологжане, когда она впервые приехала посмотреть эту землю в свои двадцать лет. Ожидалось, что человеку с настолько чужим именем не поверят, не доверятся. Но Ничего такого Тутунджан не заметила. А с землёй вологодской почти сразу срослась. В Москве чувствовала себя чужой, белой вороной, а здесь превратилась в родную. Не чудо ли?
На родине отца, в Армении, Джанна тоже бывала, но только один раз. Ей очень понравились армянские песни. В России, говорила, песни рассчитаны на поле, на огромную равнину, протяжные и грустные. В Армении — на горы и солнце, высокие, жаркие, быстре. И конечно, как художницу, её покорила армянская архитектура. В Армении вспомнилось давнее детское желание - стать капитаном дальнего плавания. Посмотреть людей, услышать их такие разные песни... Но для художника может быть целым миром и одна деревня, и даже, как для Вермеера, одна мастерская.
Джанне Таджатовне повезло с мужем. Он не ревновал её талант, не обесценивал, не пытался закопать, как часто бывало с мужьями художниц в истории. Всегда половину работы по дому, половину заботы о детях брал на себя. Неудивительно, что с мужем Тутунджан прожила душа в душу всю жизнь. Правда, детей разносолами баловать не умели ни он, ни она: что поделаешь, когда оба — художники! Бывало так, что приготовит Джанна пюре, а муж — сосиски, и дети сидят, удивляются. «Пюре! Что мы, принцы, какие-то?» Но в семье всегда царила такая любовь, что дети не чувствовали себя обделёнными. Удивляться ли, что столько любви - на полотнах Джанны?