Бабья яма
Мужчины в этой семье не приживались. Были когда-то, но кто сбежал, а кто в могиле.
Отец, Саша, интеллигентнейший был человек, не смотря на то, что дворник. На заре 90-х помер от паленой водки, так весь подъезд его жалел: тихайший, скромнейший интеллигентнейший был мужик, полный внутреннего достоинства, хоть и алкоголик. Кем был до своей болезни – не известно. Но мог говорить мудреными цитатами великих, до воровства не опускался, и баб своих не гонял, а с соседями здоровался. Только пил горькую, но кто же тогда не пил?
Жена его, мать семейства – женщина попроще. Всегда в одной поре, не понять, сколько ей лет, может быть, пятьдесят, а может и сорок, а может и тридцать восемь. В спортивном костюме, с примитивным хвостиком, с примитивными интересами. Словарный запас ее насчитывал от силы сотню слов, и те, в основном, нецензурные. Но свое бабье дело знала: готовила, стирала, энергично размахивала на лестничной площадке веником.
Как эта простая, словно инфузория-туфелька, женщина, обзавелась официальным союзом с интеллигентным Сашей, того не ведаю. Но, думаю, по тем временам один только секс уж мог привести к подобным последствиям. А Сашина болезнь уже могла быть следствием явного мезальянса.
Родили они в браке двух детей: мальчика и девочку.
Мальчик – красавец-мужик. Рано вырос в статного, крепкого белокурого юношу с удивительными голубыми глазами. Такой если бы появился где-нибудь в Крыму на невольничьем рынке пару сотен лет назад, так за него бы местные султанши передрались – кто купит. Откуда только взялась порода, стать…
Речами разумными в папу, внешностью в проезжего молодца. Хотя… гены – самая непредсказуемая в мире вещь. Никогда не знаешь, как причудливо перетасуется колода.
Только вот не вовремя родилось сокровище. Нельзя было тогда мальчикам рождаться. Было такое время лихое, что кто не схоронился, тот или в группировке, или в могиле. И стали у паренька появляться дорогие вещи, куртка замшевая, с белыми отворотами и… наркотики.
В препаратах не разбираюсь, и разбираться не хочу. Только шагнул красавчик из окна с криками, будто бы спасаясь от чудовища. Да так под окном лежать и остался. И примерно около двух часов дня его труп, накрытый простыней, наблюдала возвращавшаяся домой я – испуганная школьница.
Сын – красавец, дочка – попроще. Малышка-замухрышка. Маленькая, сухонькая старшеклассница, в замусоленных до катышек гамашах, которые много лет было нечем заменить. Не яркая, скорее – серая мышка. Из украшений – молодость да коса до пояса, из недостатков – лексиконом в маму, да и умом тоже.
Только вот на всякий товар – свой купец. Нашелся купец и на молодость. Обрюзглый, лысый, с замусоленным портфельчиком. За слова красивые сманил, за мороженое. Жарко, слюняво целовал под липами. Обещал, конечно же, жениться, да куда там…
Доля бабья – принесла вчерашняя школьница в подоле дочку. Брошена, обманута, да еще и у ребенка глаза косенькие – не повезло. Но дело молодое, после беременности гормон заиграл, замухрышечка налилась, округлилась, да и убежала в ночь от матери и дочки к парням с гитарами.
И вот от этой гульбы, от гормонального всплеска, от горячей бабьей похоти появился в доме еще один кулечек. И какой… Чистенький, ровненький белокурый младенец, с идеальными голубыми глазками.
Это первый ребенок – случайное, неудачное напоминание о папаше. В лучшем случае – помощница, младшему – нянька. Второй – для счастья, для радости. С самого раннего детства – уже надежда. Надежда на то, что случайные, шальные, взятые теплой летней ночью у красавчика гены взойдут сильными и живучими всходами.
Довольная собой, вошедшая в силу и наслаждающаяся своим природным предназначением мамаша – вся в соку, вся как спелое яблоко, спокойная и счастливая. Вот, посмотри, доченька, сирень. Вот лепестки. Сколько их? Давай посчитаем…
Откуда только слова взялись, откуда такт, откуда терпение… Преобразилась, не узнать.
Откуда деньги взялись… Бабье царство ведь, первый папаша сбежал, второй только ручкой во дворе иногда помашет – помню, мол, тебя, красавица.
Но вот извернулась, искрутилась, и сменилась уже эпоха. На смену лихим и нищим девяностым пришли сытые 2000-ные. Обратилась в соцзащиту, в благотворительные фонды, где-то мамашки помогли, кто чем может. А что не помочь, женщина хорошая, не пьющая. Появились у доченьки и модные платьица, и почти не ношенные комбинезончики. Только расти, принцесса.
Третью дочку – тоже девочку – родила как-то по инерции, без энтузиазма, но вполне осознанно. Ребенок, и ребенок. Вон сколько вещей хороших, почти ненадеванных пропадает. Да и материнский капитал нелишним будет.
А мужики… Что мужики. Пьют, бесятся. Без них лучше.
Да и не было больше мужиков. Начались проблемы по женской части, да такие, что пришлось пережить неприятную для женщин операцию. Не до мужиков, короче, стало.
Потекла размеренная, примитивная, зато трезвая и наполненная детскими криками жизнь в бабьей яме. Кажется, что еще сотня лет пройдет, но будут тут все также подрастать поколения девочек. И эти девочки будут рожать девочек, и не будет этому конца.
Сухонькие, косенькие, никакие – но по-женски, по-самочьи сильные. И нет ничего сильнее этого инстинкта, чтобы не пели в ответ на это мужики. Просто нет.
Но вдруг одно из зерен дало такой побег, что в соседней округе, и то слышно: королева.
Как-то враз вдруг превратилась в девушку средненькая. И стало ясно, что не зря, не зря мать побежала искать лучше ген этой теплой летней ночью. И не изменяла тогда старая бабушка Саше, когда сына красивого родила. Просто так причудливо тасуется колода.
И вот уже блондинка-нимфеточка, с прозрачной белой кожей и огромными голубыми глазами, длинноногая, породистая и нежная, выводит у подъезда старой хрущобы мелом «Марьяна Ро».
Что ждет ее впереди? Сможет ли обменять красоту на крылья и выпорхнуть из бабьей ямы – не знаю. Но – верую.