Новая «Жизель» в Большом театре
Чтобы сделать новую, более современную версию старинного балета, хореограф Алексей Ратманский вернулся на два века назад.
«Жизель» Алексея Ратманского неизбежно будут сравнивать со спектаклем Акрам Хана, который минувшим летом показывали в рамках Московского международного Чеховского фестиваля. Этот спектакль три года назад взорвал Лондон, а в этом году поразил Москву, потому что такой «Жизели» никто не мог себе представить.
Акрам Хан, один из главных хореографов современной британской сцены, выходец из семьи эмигрантов-бангладешцев, сохранил сюжет классического балета, но перенес его в сегодняшнюю Европу. В немецкой легенде, пересказанной Генрихом Гейне и ставшей основой либретто французского балета, Жизель – простая крестьянская девушка, которая становится возлюбленной графа и погибает, не в силах перенести его обман.
В спектакле Акрам Хана, получившем несколько международных наград и одну из самых высоких британских – премию Лоуренса Оливье, - Жизель мигрантка, швея, потерявшая работу в связи с закрытием фабрики, а ее возлюбленный – представитель того мира, от которого фабрика отделена тяжелой серой стеной.
Потусторонний мир второго действия у британского хореографа населяют не виллисы, призраки умерших до свадьбы девушек, а тени замученных фабричных работниц, жаждущих отмщения за свою гибель. Жизель и здесь спасает своего возлюбленного, но все-таки эта история не только о всепрощающей любви, но и о чувстве вины, причем последнее на условных весах перетягивает. Акрам Хан сделал из старинной сказки трагедию, а не мелодраму.
Ждать от «Жизели» Алексея Ратманского такого же взрыва эмоций, который вызывает у публики спектакль Акрам Хана или постановки Матса Эка (его Жизель попадала в сумасшедший дом) не стоит, потому что у нее совсем другая задача.
Ратманский, русский хореограф с мировым именем, несколько лет назад увлекся реконструкцией старинных балетов. Теперь он «бескомпромиссный адепт нотаций», как написано в пресс-релизе к новой «Жизели»: расшифровывает рисунки с подписями и диалогами, читает нотные знаки и прививает артистам манеру танца, принятую сто, а то и сто пятьдесят лет назад.
В Большом театре настаивают на том, что «Жизель» - это новая хореографическая версия, а не точная реконструкция балета Мариуса Петипа. Ратманский использовал разные источники, включая рисунки французского балетмейстера Анри Жюстамана, сделанные в середине девятнадцатого века, и записи режиссера петербуржской балетной труппы Николая Сергеева, появившиеся уже в начале века двадцатого, когда партию Жизели танцевала Анна Павлова.
К началу прошлого века отсылает и сценография: художник-постановщик Роберт Пердзиола взял за основу эскизы Александра Бенуа к постановке 1910 года, вошедшей в репертуар дягилевских «Русских сезонов». Все «чудеса», которыми наполнено второе действие, - полет виллисы Мирты над лесом, внезапное появление и исчезновение Жизели (она выходит из могилы и исчезает в ней, причем буквально тает в воздухе), - все это, как говорят, было придумано Бенуа для дягилевского балета, но при помощи театральной машинерии доведено до почти что кинематографического эффекта.
Сам Ратманский говорит о своей постановке, что это «старинный спектакль, пересказанный современными средствами – современные актеры, тела, техника». В пересказе активно участвует пантомима – непременный элемент классического балета, от которого обычно пытаются избавиться, считая устаревшим и не нужным. Здесь она простая и понятная: хореограф, добиваясь органичного существования актеров на сцене, оттачивал каждый жест.
Из современного в этом спектакле – ускоренный темп, но не за счет прыжков, а за счет проходов. Это, конечно, уже тема для обсуждения специалистов, но и непосвященный заметит, что первый акт, земной и радостный, вплоть до внезапного трагического финала, пролетает мгновенно, без пауз. Второй затягивает, как в водоворот.
А вот концовка в новой «Жизели» классическая, то есть давно забывая. Вместе с танцами и па Ратманский восстановил сцену, в которой Жизель не только прощает Альберта, но и благословляет его женитьбу на Батильде, из-за которой, собственно, его обман и открылся. В такой изящной стилизации благостная концовка выглядит вполне логично, но все же заставляет задуматься – не о судьбе бедняжки Жизели, а о том пути, который проделал балет за двести лет.
Татьяна Филиппова