Владимир Хотиненко: «Мир на грани катастрофы, а мы собачимся по мелочам»
— История на целый день, но я попробую изложить всё компактно. Я увлеченно занимался архитектурой и очень благодарен этому этапу своей судьбы. Бывших архитекторов не бывает. Мечтал построить что-то авангардное на площади Бобур [в Париже], типа Центра Помпиду, но на дворе стоял 76-й год, о воплощении подобных замыслов и речи быть не могло. Сейчас, трезво оценивая прошлое, могу сказать определенно, что архитектура ничего особенного не потеряла. Со мной учились куда более способные и талантливые ребята. Мы до сих пор дружим. Что приобрел кинематограф — не мне судить. У судьбы свой сюжет. В детстве я не мечтал быть ни актером, ни режиссером. Более того, даже когда я принял решение оставить архитектуру, у меня не было мыслей о кино. С другой стороны, кино я знал и любил всегда, какая-то бацилла внутри сидела. Когда-то я прочел в одной критической статье о Луисе Бунюэле, и он меня заворожил. В Архитектурном никто не занимался сюрреалистами, а у меня любимым фильмом был «Андалузский пес», он для меня и сейчас ориентир. И Бунюэль с тех пор любимый режиссер. Кроме того, я с детства был большой выдумщик, постоянно рассказывал какие-то истории — например, о фильмах, которых я не видел. И никто не видел. Однажды меня даже на этом поймали и поставили фингал под глазом. Судьба в чистом виде, она каким-то, почти насильственным образом вывела. Ведь я даже в армии служил, чтобы «освободиться» от архитектуры! Мне дали отпуск. А как раз в Свердловск приехал Михалков. Мой приятель затащил меня на творческую встречу с ним. И тот мне предложил попробовать себя в режиссуре, раз я на распутье. Дальше пошло-поехало. Судьба — судьбой, а надо крутиться. Устроился ассистентом на Свердловскую киностудию. Когда поступал на Высшие курсы, у меня уже были фильмы, где я работал художником-постановщиком. Уже сделал какую-то карьеру, потому что профессия художника в кино — это серьезно. В общем, всё это — пьеса, в которой я исполнял некую роль. — К тому времени я снял уже два фильма, но был слегка разочарован. Хотелось чего-то другого. Я даже был слегка смущен и жалел, что поменял хорошую профессию архитектора на вот это. Хотя я был уже известен, получил много призов, был в поле внимания критиков и начальства. А тут у меня был сценарий, который не получился, а фильм уже в запуске. Автор — известный драматург. Я нашел в себе мужество приехать к нему и сказать: нет, это не то, что я хочу. А от него я поехал в Госкино, пробился на прием к министру и за 15 минут убедил его, что мне нужно снимать не вот по этому сценарию, а по повести «Зеркало для героя», которую я недавно прочитал. За те же деньги, в те же сроки. Я падал на ковер, что-то показывал, изображал. Он одобрил, я понесся к Наде Кожушаной с этой историей, она придумала для нее закольцованный день. А потом я впервые в жизни снимал на «Кодак». С этим фильмом было море приключений, но именно на съемках «Зеркала» я понял: ради такого кино можно было уйти из архитектуры. Было ощущение радости от того, что получается то, что ты хочешь. — Не буду брать на себя пророческие функции, хотя считаю, что «Мусульманин» совершенно не устарел. А сейчас даже звучит по-новому. Но я понимал тогда, что люди не в теме, а я в теме. Всё началось с того, что из плена стали возвращаться ребята. Среди них многие приняли ислам. Мы с Женей Мироновым отсматривали материалы с ними. История нашего героя не выдуманная, у нее есть основа. Мы снимали под Касимовым, и вокруг был ареал другой веры, начиная от хана Касима. Это же наша история — в нашей стране слово «русский» всегда звучит несколько условно. Это не национальность. Народ наш состоит из православных, мусульман, иудеев — там столько всего, такой замес, это и делает нас такими сильными! — Было три фильма на эту тему, строго говоря: «Мусульманин», «Поп» и документальный «Паломничество: Вечный город». Кстати, последний снимался в сотрудничестве с Ватиканом. И каждый раз, кроме «Мусульманина», я мучил себя вопросом: снимать или не снимать? Это до того деликатный, личный вопрос, что всякая декларация тут бессмысленна. Каждый тут делает выбор сам. Мне никогда не придет в голову агитировать кого-то. Можно только показать, как это непросто, а это всегда непросто! От «Паломничества» я трижды отказывался, и потом мне уже жена сказала: бери, а то кто-то другой может испортить эту тему. И я взялся. Ну сложно всё это. Ведь и верующие разные, и священники. Но, например, слова апостола Павла о любви в Послании Коринфянам — для меня путеводная звезда. Никто о любви не говорил так мощно и так точно. У меня в фильме эти слова произносит Володя Машков. — Мне судьба предоставила возможность погрузиться в разные сложнейшие периоды российской истории. Одно Смутное время чего стоит! Мне эти переломные моменты всегда были интересны. И каждый раз Россия выходила на какой-то новый уровень, хотя по логике она должна была просто исчезнуть. Многие считают, что до революции было хорошо, и если бы она не случилась, всё было бы просто чудесно. Нет! Всякий, кто достаточно серьезно изучал историю, знает, что дела в России шли не очень хорошо. Во всех смыслах, включая духовный. Революция произошла неумолимо и неизбежно. Нам не надо было участвовать в Первой мировой, не надо было воевать с немцами, но это долгий разговор. Мне интересно наблюдать, как Россия поднимается после перелома. У меня и дипломный фильм был про Хабарова и его триста казачков. — Рискну предположить, что история вообще никого, не только в России, ничему не учит. Не учит государства, социум, институты. Но она учит отдельных людей. Из которых потом образуется социум. История, как и искусство, влияет на конкретного человека. На каждого в отдельности. Чтобы ни происходило, важно, как человек себя проявляет в своем времени. Ведь все по-разному! Если бы мы извлекали уроки, уже после Средних веков все должны были бы жить иначе. После Первой мировой войны, после Столетней войны — иначе. Но не живем! Это печально, но это не означает, что колесо истории вращается вхолостую. Потому что это влияет на людей, создает энергетическое, мистическое поле, неведомое нам. — Раньше было так: сериал — значит, меньше денег и времени. Сейчас это сохранилось только в мыльных операх. А в серьезных сериалах разницы нет, это — кино, только другой формы. Это роман, а кино — это рассказ или повесть. Сериалы очень шагнули вперед. Хотя и кино уже не такое, как раньше. Тут тоже произошла революция. Кино смотрят с телефона, меняется показ, меняется индустрия. Не обошлось без потерь, качество страдает от количества. Все зависит от истории — затягивает ли она? Сколько серий нужно, чтобы ее рассказать? — Для меня это не имеет значения. Был бы материал, и были бы деньги, достаточные, чтобы снять кино именно так, как оно задумано. Я люблю экран, люблю ощущение зала, но способ показа меня не так волнует. Хотя я буду снимать и для киноэкрана, но могу и для платформ. — Возьмем фильмы про любовь — их будут снимать вечно. Мелодрамы, драмы, что угодно. Человеческие чувства актуальны всегда. Бывают еще злободневные темы, тенденции, мода на что-то. Но у меня сейчас легкая пауза как раз из-за этого: нужно найти какие-то новые критерии, чтобы снимать. Мир в рассеянности. По инерции всё снимается по-старому. И я пока увидел только один актуальный и талантливый фильм — «Не смотри вверх». А остальное всё — в традиции. Почему народ в праздничные дни смотрел советские фильмы? Потому что они про человеческие чувства. Это не тоска по СССР, это тоска по человеческому к тебе отношению, по человеческой жизни. — Мой ответ будет субъективным, потому что я их люблю, они мне как дети. И они, и студенты на Высших курсах, там ребята более взрослые. Будущее есть не хуже, чем у кого-то другого. Как только случится щелчок и цивилизация поймет, что на самом деле произошло в связи с пандемией, может начаться новый этап. Проблема ведь не в количестве талантливых ребят, а в отсутствии высоких идей. Нет потребности в герое. Последним был Данила Багров. Потому что нет потребности! Нет запроса на Данко. Когда-то идея вела Че Гевару, в ней была жертвенность, но высокие идеи и герои исчезли. Сформулируется понимание мира, сформулируются и задачи. Сейчас мир на грани катастрофы, а мы собачимся по мелочам. Но это же никуда не годится! Одумайтесь! Как дальше жить будем, ребята?! — Это не совсем пауза. Это попытка почувствовать аромат времени. В чем он сейчас? Не я, мир находится в паузе — интеллектуальной, духовной. У меня есть сейчас один объект внимания — «Божественная комедия» Данте. Это мерило происходящего сегодня. С нами сегодня происходит «Божественная комедия». Конечно, само это произведение не нужно экранизировать, это бессмысленно, но мы с итальянцами сейчас работаем над фильмом о Данте. Через его судьбу можно почувствовать многое. (Сергей Сычев, Георгий Гривенный, Зоя Игумнова, «Известия», 20.01.22)