Учитель не может предать своих учеников
Изначально мы не собирались писать никаких писем. Мы просто поздно вечером во вторник обсуждали в учительской группе в фейсбуке, стоит или нет приносить на урок по «Гамлету» злободневное стихотворение современного поэта, где есть прямые параллели с шекспировской пьесой.
И вдруг — как плотину прорвало. «Этим надо заниматься взрослым, а не детям». — «Экие мы стали адаптированные». — «Они же дети еще. Неокрепшие. Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется». — «Да, о декабристах говорить безопаснее». — «А вдруг мы промолчим, и остальные промолчат, и что тогда?» — «Мы должны делать и говорить все, что можем, в пределах нашей личной ответственности». — «Давно пора учителям проснуться и иметь свою гражданскую позицию! Хватит бояться!» — «Дети не простят нам молчания и неправды». И наконец:
«Вообще-то все эти люди, избитые, подвергнутые издевательствам, лишенные возможности доказать свою невиновность — наши дети, наши бывшие ученики…
Я предлагаю подумать об открытом письме. Если, конечно, мы не считаем, как чеховский Луганович, что «раз человек попал под суд, то, значит, он виноват».
Открытое письмо было написано через два часа — в ночь на среду. К утру четверга его подписали более двух тысяч педагогов, включая 18 директоров школ. Среди подписавших письмо преобладают москвичи и петербуржцы, но география обширная: есть учителя из Томска, Новосибирска, Ижевска, Архангельска, Перми, Омска, Екатеринбурга, Нижнего Тагила, Кирова, Волгограда, Череповца, Нижнего Новгорода и Новгорода Великого, Петрозаводска, Орла, Самары, Владимира, Петропавловска-Камчатского, Воронежа, Калининграда, Новороссийска, Казани, Челябинска, Астрахани, Новокузнецка, Ярославля, Калуги, Саратова, Пензы, Белгорода, Хабаровска, Сургута, Тольятти, Магнитогорска, Стерлитамака, Махачкалы, Дербента, Пятигорска, Пскова, Чебоксар, Липецка, Калуги, Рыбинска… Список можно продолжать, и в нем будут представлены небольшие города, деревни, села — то есть никак нельзя сказать, что это опять учителя из пресловутых «хороших московских школ» впрягаются за своих.
Позиция в письме изложена предельно простая: нельзя врать детям.
Государство не может одновременно требовать, чтобы детей учили в школе быть честными, порядочными и законопослушными — и грубо, беспардонно нарушать закон в реальной жизни.
Нельзя обсуждать в школе ценность свободы, о которой говорит вся русская классика, и не замечать, что невиновных приговаривают к лишению свободы. Нельзя изучать со школьниками Конституцию — и делать вид, что гарантированные ею свободы не попираются в реальности. Дети не прощают вранья.
В учительском письме говорится:
«Невозможно одновременно разговаривать со школьниками честно и откровенно о декабристах, о каторге, о ГУЛАГе, о «Двенадцати» Блока, «Реквиеме» Ахматовой, «Одном дне Ивана Денисовича» Солженицына и множестве других классических произведений русской литературы, учить их рассуждать о свободе выбора, морали, ответственности человека за общество, в котором он живет, — все это им из года в год приходится делать во время подготовки к итоговому сочинению, и при этом делать вид, что ничего не происходит вне классной комнаты, что в стране, где мы все живем, не творится на наших глазах вопиющее беззаконие. Это лицемерие, а мы не хотим учить детей лицемерию».
Но ведь школа должна оставаться вне политики. Пункт 3 статьи 43 Закона об образовании напрямую запрещает учителю заниматься политической агитацией. Учителя прекрасно это понимают — отсюда и тяжелый учительский спор о личной ответственности взрослых перед детьми, о допустимости выражать свою гражданскую позицию в классе.
Одна из «подписантов», Мария Гельфонд, доцент ФГН НИУ ВШЭ и учитель нижегородской гимназии, говорит: «На мой взгляд, речь здесь не о политике, а об этике. Учитель — как и любой человек — не может оставаться безучастным, когда реальность грубо опровергает то, чему он старается научить, когда ломают жизни невиновным людям. Невозможно говорить о Пушкине и Чехове так, чтобы не возникало параллелей с реальностью. Это не значит, что стоит говорить о политике на уроке — наверное, нет, школа должна быть вне политики.
Но надо нести ответственность за свои слова и убеждения. Иначе в какой-то момент станет стыдно входить в класс».
Может быть, поэтому о невозможности терпеть ситуацию с неправедными судами и заговорили священники и учителя — люди тех профессий, которые по долгу службы обязаны разговаривать с детьми о разумном, добром и вечном.
Именно этим чувством — стыда и невозможности говорить в классе об этике и свободе — и продиктовано письмо. Надежда Шапиро, учитель литературы столичной школы № 57, комментирует: «Когда ты очевидец или просто современник очевидного унизительного беззакония, то ничего не говорить как-то стыдновато. И мне показалось, что, может, не только мне станет легче, если сказать вслух, что думаешь, в хорошей компании. И важно, что не правозащитники, не медийные лица, не профессиональные политики, а люди массовой профессии произнесут по-человечески простые и понятные взрослые слова — и тем напомнят о честной норме, без которой жизнь неправильная».
Говорит Ольга Ладохина, учитель московской Филипповской школы: «Я вспоминаю страшные картины жестокости и моего бессилия в тот момент. Я и учебный год начала с рассказа «Юшка» Андрея Платонова: «Сердце в людях бывает слепое» — это мы усвоили, а теперь с этим надо что-то делать. Хочется защитить детей».
Учителей беспокоит курс на раскол страны, на тех, кого можно бить, и тех, кто имеет право безнаказанно бить:
«Мы не обольщаемся: те, кто бьет, арестовывает, судит неправосудно, — это тоже наши выпускники. Именно поэтому мы глубоко обеспокоены тем, что невозможность пользоваться своими конституционными правами для одних и возможность грубо нарушать эти права для других — это две стороны одной медали, два направления внутренней политики, которая одновременно маргинализует мирный протест и ужесточает его подавление. Постоянно работая с историческими документами и отечественной литературой, мы хорошо знаем, что курс на раскол общества исторически обречен. <…> Никому из нас не хочется жить в обществе, глубоко расколотом на две половины, которые не могут договориться друг с другом; никто из нас не хочет повторения ситуации, в которой трещина проходит по семьям, а брат восстает на брата».
Именно поэтому учителя требуют в своем письме «освободить несправедливо осужденных <…>».
Но есть ли смысл в открытых письмах? Будет ли от них какой-то прок? Вероника Разумец, учитель петербургского физико-математического лицея № 239, скептически замечает: «Молчать невозможно. Но не очень верю в успех». Психолог Юлия Курбатова из лицея «Ковчег XXI» в подмосковном Красногорске объясняет: «Мы с мужем, Рустамом Курбатовым, директором лицея «Ковчег XXI», считаем, что это пока единственный способ противостоять абсурду, мерзости, которые захлестывают страну. Это способ даже не доказать, а подтвердить (в первую очередь себе), что ты — человек, сохранить достоинство. Это способ сопротивления, горизонтального объединения людей, это надежда на зарождение гражданского общества.
Лично меня на это толкает совершенно животный страх за моих детей и теперь уже внуков (это когда так страшно, что уже перестаешь бояться)».
Сергей Волков, заведующий кафедрой словесности «Новой школы» (Москва) подытоживает: «Это письмо написано для всех. Для всех людей. У нас профессия такая, для нас все люди — люди. Мы по многу раз повторяем очевидные вещи: жи-ши пишется с И, дважды два четыре, а Волга впадает в Каспийское море. Для этого мы и существуем, чтобы терпеливо объяснять. Сейчас, кажется, пришла пора объяснять, что нравственный закон и звездное небо над головой все еще никуда не делись. Что врать нельзя, убивать и грабить нельзя, нельзя лжесвидетельствовать. Что совесть — это не пустой звук. Что оставаться человеком надо в любых обстоятельствах. Обычно мы объясняем это в своих классах, а тут решили объединить усилия и напомнить об этом всем. Нам кажется, что из учительских уст это напоминание звучит особенно действенно. Ну а кто не поймет, того можно и указкой по башке треснуть».
Ирина Лукьянова,
учитель литературы московской школы «Интеллектуал»,
обозреватель «Новой»