Пусть русский народ – сильный богатырь. А другой народ – богатырь послабее, и русскому народу говорят: «Ай-яй-яй, ты большой, а он – небольшой. Его надо защитить, и не от внешних врагов, а в первую очередь от тебя же защитить, чтобы ты, махина такая, его не пугал».
«Русский народ кладет и перед нами на стол белую бумагу, чтобы мы записали на ней все наши желания» (заявление студентов-молдаван в Киеве 28 апреля 1917 года).
В эти октябрьские дни я вспоминаю своего прадеда. Он воевал в Первую мировую, вернулся, вел хозяйство, построил мельницу. Был раскулачен, лишен всего имущества. Семья голодала, от голода умер один из сыновей, родную деревню пришлось оставить.
Ему было хорошо за сорок, когда его снова призвали, и он еще успел повоевать в Великую Отечественную, участвовал в битве за Кенигсберг. Вернулся, построил дом. Женил сына, вырастил внуков... умер уже при позднем Брежневе.
Типичная судьба русского крестьянина, даже довольно счастливая.
Думаю я о нем потому, что на этот октябрь наложилась у меня книга Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир».
Пропагандистская, благожелательная – и от того еще более жуткая – книга о том, как за 10 дней громадная страна из состояния полного раздрая, но пока еще добродушия, когда граждане не желали убивать друг друга, была увлечена в воронку террора, где всякий контрреволюционер – мишень для революционера, где отсутствие удостоверяющей личность бумажки – повод для расстрела.
Я думаю: как там мой прадед?
Он, конечно, не был советским человеком, и сомневаюсь, что для него было важно, что он был русским. Подозреваю, что желал он того самого, чем большевики первоначально увлекли крестьянство, – земли.
Не иметь обостренного национального чувства – нормально для большинства людей, о национальном чувстве обычно печется национальная интеллигенция. Когда она существует. Если ей позволено существовать. И если она готова быть национальной.
|
Желал он того самого, чем большевики первоначально увлекли крестьянство, – земли (фото: ТАСС)
|
Мой оппонент, господин Тютин,
предъявляет мне ряд возражений, из коих фундаментальным ему кажется неразличение понятий «народ» и «нация».
С этим ему придется смириться. Не потому, что разницы между этими понятиями вовсе не существует – изначально она брезжила. Но размылась даже не при нашей памяти. И сам господин Тютин, приводя как «классический пример нациестроительства» Советский Союз, упускает из виду, что образовавшийся конгломерат сплошь и рядом назывался «советским народом».
Не менее того он путается в показаниях, когда нацией, состоящей из разных народов (народностей? национальностей?), называет то англичан, то британцев.
Но мы не будем его за это упрекать. Потому что это не важно.
И кое в чем он прав: Советский Союз действительно поставил эксперимент нациестроительства на вненациональной основе, задействовав беспримерно огромные ресурсы – пропагандистские, канцелярско-бюрократические, политические, экономические, репрессивные.
И, однако, этот эксперимент провалился. Спустя 70 лет конгломерат распался по национальным границам, и внутри русского ядра были четко прорисованы уже новые национальные границы.
Можно закрывать на это глаза. Мы попробуем не закрывать.
Вернемся в 1917 год, который скоро осчастливит нас своим столетним юбилеем.
Господин Тютин глубоко заблуждается, когда уверяет, что
«развитие народа и развитие нации – совершенно разные вещи». На деле они не совершенно разные, а тесным образом сообщающиеся.
Вот, к примеру, что писал в 1917 году белорусский националист Язеп Лесик:
«Наши крестьяне на съездах высказывались в том смысле, что им не нужна автономия, но делали они это по неразумению и темноте своей, но более всего в результате обмана, так как вместе с этим они говорили, что и язык им не нужен. Никто в мире не отрекается от своего языка... а наши крестьяне отрекаются. Значит, делают они это по неразумению и темноте...
По тем или иным вопросам мы обращаемся к знатокам и специалистам, а вот при государственном строительстве удовлетворяемся мнениями таких специалистов, как темный и некультурный народ... Народ – вещь хорошая, но ему необходимо рассказать, разъяснить, его необходимо сначала просветить, научить, и только потом уже звать к себе на совет».
Итак, «
неотъемлемый критерий – язык», о котором пишет господин Тютин, в случае с белорусскими крестьянами не работает: язык у них русский, и они вполне себе русские.
Это, однако, нисколько не останавливает Лесика, и он прямо увязывает язык (критерий «народа») с государственным строительством (критерием «нации»,
«социально-политического явления»).
По этому принципу потенциального нациестроительства и были сработаны советские социалистические республики даже в тех случаях, когда у них не было своего общего языка: его надлежало внедрить, население – привести в гомогенное состояние с преобладанием «титульной нации», управленцев – «коренизировать».
Ну а потом, обладая собственным административным аппаратом, собственной укрепившейся национальной интеллигенцией, республики были потенциально готовы на выход, пусть даже до поры до времени этого не делали.
Рассуждали большевики примерно так же, как господин Тютин. Русский народ – он вон какой: сильный. А еще какой-нибудь народ – он вроде бы не такой сильный. Поэтому, чтобы он согласился быть вместе с сильным, его надо поддержать, дать ему какие-то привилегии.
Есть тут логика? Не обязательно. Если кого-то надо подкупать, чтобы он согласился быть с вами, это не очень хорошо говорит о вашей привлекательности.
Но допустим. Пусть русский народ – сильный богатырь. А другой народ – богатырь послабее, и русскому народу говорят: «Ай-яй-яй, ты большой, а он – небольшой. Его надо защитить, и не от внешних врагов, а в первую очередь от тебя же защитить, чтобы ты, махина такая, его не пугал».
А если небольших – многие десятки? И всех их надо защитить... от себя?
Стоп-стоп, скажут мне. Но народы же не воюют! Они водят дружный хоровод внутри дружной российской нации, и поддерживать их нужно для того, чтобы они соглашались дружить!..
Или вот аргумент сильнее: а почему они воюют именно с русским богатырем? Может, небольшие богатыри воюют друг с другом?
Этот довод просто так не отбросишь.
Действительно: армяне воевали с азербайджанцами, грузины – с абхазами; вялотекущей грызне на Северном Кавказе не помогло, что оттуда выдавили русских; татары, живущие в Башкирии, не чувствуют ни малейшего энтузиазма от того, что их заставляют учить («братский»!) башкирский язык...
Будь русский народ силен – он мог бы стать уважаемым арбитром (неуважаемых не зовут в арбитры).
Вот что писал в том же 1917 году министр продовольствия в правительстве независимой Армении Вермишян:
«Нападки на так называемый русский империализм совершенно непонятны. На Кавказе этот империализм установил закон и порядок и обеспечил безопасность жизни армян, чего раньше никогда не было.
Русский империализм имел свои отрицательные стороны, но в общем он был прогрессивной силой. И когда я вижу, что русские боятся этого слова и каждый отказывается от него, мне как армянину становится больно...»
А вот что я слышала в прошлом году на форуме Всемирного русского народного собора в Калининграде:
«Русские, когда же вы станете сильными? Когда вы будете вести себя как хозяева?»
Вдобавок сильный русский народ мог бы стать желанным прибежищем, куда уходят, устав от локальных дрязг или ища более широкой причастности.
Почему ничего этого не может обеспечить «российская нация»?
Прямо скажем: потому что ее как внятной общности не существует. Гражданство такое есть, а нации – нет.
И тут нет вины слова «российский» – в конце концов, одним из его значений было и остается – русский. Беда в том, что «российская нация» в мультикультурном ее понимании изначально учреждена на принципах, которые уже не оправдали себя, подвели даже значительно более сильное – советское – государство.
Не случайно «день рождения» Российской Федерации – 12 июня – это «день независимости» России от самой себя, от своего русского ядра – краеугольного триединства великороссов, малороссов и белорусов.
У Советского Союза все же были достижения, были и истинные праздники. Но даже это не помогло. Нациестроительство без национальной русской компоненты оказалось весьма непрочным.
И сегодня представители национальной интеллигенции тех народов, которым выдаются привилегии по типу советских, чтобы они соглашались «дружить», вновь имеют существенно иную, а именно –
национальную точку зрения на российскую историю, которая не подверстывается под лелеемые песни о «российском социально-политическом единстве».
Необходимо затронуть еще один момент, который господин Тютин выдает как аксиому: «культурное многообразие само по себе полезно».
Это утверждение столь же ложно, как обратное – «культурное многообразие само по себе вредно».
Ни в одной естественной экосистеме не расцветают все цветы, ни одна культура не является автономной и неизменной, чтобы имело смысл сохранять множество культур неизменным.
Сохранять «культурное многообразие» просто «чтоб было» – идея весьма странная и препятствующая тому, чтобы в будущем сложилось иное культурное многообразие.
Безусловно, говоря «ни одна культура» – я имею в виду и русскую культуру тоже. Она изменялась, влияла и испытывала влияния, она расцветала и когда-нибудь угаснет. И когда это произойдет, никто, кроме историков, не будет интересоваться причинами упадка.
Потому что тогда будет уже поздно.
Теги:
национальный вопрос, национальная политика, Русский народ
