Глазами журналиста и актера

Полгода в Кировской тюрьме Постепенно лето сходило на нет, наступала осень. Мы…

The post Глазами журналиста и актера first appeared on gazeta.ee.

Полгода в Кировской тюрьме

Постепенно лето сходило на нет, наступала осень. Мы оставались в полном неведении о своей дальнейшей судьбе. Совершенно неожиданно, по 5 – 6 человек, стали вызывать к тюремному следователю. Не избежал этой участи и я. В небольшом кабинете сидел одетый в военную форму чекист моложавого вида, разговаривавший вежливо, но без особого интереса, словно по обязанности. Я и другие обратили внимание, что письменный стол следователя был пуст. Отсутствовали папка с делом, протокольные листки, бумага.

Следователь попросил меня рассказать краткую автобиографию, когда, где и за что арестован, по какой статье предъявлено обвинение. Он не задал ни одного вопроса и только, когда я кончил говорить, лаконично спросил:

– Все? Больше ничего не скажете?

– По своему делу больше ничего сказать не хочу, а вот хочу спросить: до каких пор я и другие будем находиться в ужасных антисанитарных условиях Кировской тюрьмы? Почему нас до сих пор не судят – ведь среди нас могут быть и невиновные.

– По вопросу антисанитарных условий в тюрьме обращение не по адресу. Спрашивайте у тюремной администрации. Не в моей компетенции и давать справки, когда у кого будет суд. И запомните раз и навсегда: невиновных среди вас нет. Советская власть невиновных не сажает, а если сидите, то значит, виновны и рано или поздно это будет вам доказано…

Визит к следователю вызвал самые оживленные комментарии. Больше всего удивляло, почему у следователя не было наших дел. У эстонцев по этому поводу сразу же появились свои версии.

– С такой поспешностью вывозили нас из Таллина, – уверенно утверждал один из них, – что не успели с нами погрузить дела и они попали в руки к немцам. Судить не могут и не станут. Освободят из тюрьмы и оставят в Кировской области на положении ссыльных.

С этим утверждением категорически не согласился присяжный поверенный Горшков.

– Не может такого в юриспруденции быть, чтобы арестованного из одной тюрьмы в другую отправляли без всяких документов, то есть без судебного дела. Это все равно, как больного из одной больницы отправить в другую без истории болезни. Не обольщайтесь, господа, избыточными надеждами. Лагеря нам все равно, поздно или рано, не миновать…

В разгар спора дверь камеры открылась и на пороге объявился корпусной начальник. Все наперебой бросились к нему с вопросами, жалобами и просто поговорить. Корпусной ничего толком не смог понять, кто, о чем говорит и велел всем замолчать.

Как самого грамотного в юридических вопросах попросили от всей камеры высказаться Горшкова.

– Находящиеся в камере спрашивают, доколе придется нам, не будучи осужденными, находиться в тюрьме, не имеющей самых элементарных условий для пребывания в ней. Взгляните вниз, под нары – люди спят на мокром цементном полу, не имея что подстелить под себя. Нет постельных принадлежностей. Из-за неисправности печи камера не отапливается. Да если она и была бы в порядке, все равно сидели бы в холоде, так как нам постоянно говорят, что из-за нехватки топлива нет кипятка, пища холодная. Изнываем от клопов и вшей. Необходима срочная газация. Мы уже забыли, когда нас водили в баню. А когда и водили, то горячей воды в ней никогда не было. Белье у нас грязное, в стирку его не принимают. Многие из нас нуждаются в срочной медицинской помощи. У многих повышенная температура, болезни дыхательных путей, понос. Редко появляющийся фельдшер, мало понимающий в медицине, снабжает больных одинаковыми порошками, не вникая и не разбираясь, что у кого болит. Незамедлительно нужен врач. Требуется тщательная проверка состояния здоровья всех, находящихся в камере, изоляция тяжелобольных. Скученность столь велика, что спим впритык друг к другу, поворачиваемся одновременно, по команде. С нар не слезаем, так как больше негде находиться. Питание с каждым днем ухудшается. Четырехсотграммовая пайка хлеба – сырой комок, состоящий из суррогатов, ничего общего не имеющих с ржаной мукой. Суп сохранил одно лишь название. Мутная водичка без намеков на мясо или рыбу.

Камера внимательно прислушивалась к правдивому и печальному рассказу Горшкова. Слушал его, не перебивая, и корпусной начальник, время от времени что-то записывающий в блокнот. Горшков продолжал:

– Мы устали от безделья. А ведь среди нас есть немало трудоспособных, готовых принести пользу даже в тюремных условиях. Дайте возможность поработать людям в любой области, мы можем пилить, рубить, складывать дрова, заняться уборкой и благоустройством прогулочного двора. Среди нас немало грамотных людей, которых можно использовать на конторской работе, в качестве счетных работников.

– При настоящем положении вещей, – выслушав Горшкова, начал корпусной, – тюремная администрация не вправе политических заключенных выводить на работы. Все другие просьбы и пожелания я немедленно передам начальнику тюрьмы.

Почему-то все уверовали, что этот визит не пройдет бесследно и если не все, то хотя бы часть просьб будет начальником тюрьмы удовлетворена. Но наши ожидания оказались напрасны. Ничего не изменилось, а на дворе уже был холодный, слякотный ноябрь. Не имевшие крепкой обуви и верхней одежды на прогулку не выходили, сидели в камере. Из-за них камера не проветривалась. Когда мы возвращались со свежего воздуха, в нос ударял смрадный запах параши, сырости, пота грязных тел. Прогулка сразу же забывалась, голова становилась свинцовой, одолевало тошнотворное состояние.

С наступлением темноты в камере начинались клоповые терзания. Они вылезали со всех щелей, падали с потолка, с верхних досок и нещадно кусали, не давая ни на минуту заснуть. И лишь к утру, когда начинало светать, камера забывалась тяжелым обморочным сном.

Не дождавшись помощи от администрации, решили начать борьбу с паразитами собственными силами. Отодрали от нар бортовые доски, из которых с помощью остро отточенной железки, превращенной в ножик, нащипали огромное количество длинных лучинок и их зажгли. Яркими факелами вспыхнули смолистые сухие щепки. Камера сперва ярко осветилась, а затем стала наполняться густым удушливым дымом. Дышать становилось все труднее, двигались на ощупь, но терпеливо подносили горящие лучинки ко всем щелям и углам.

На следующий день полностью повторили операцию. Пол камеры, словно ярко вытканный ковер, был выстлан толстым слоем сожженных и дохлых клопов. Если в борьбе с клопами мы временно вышли победителями, то бессильными, совершенно беспомощными, оказались и ничего не могли предпринять со вшами, которых развелось не меньше клопов.

А число больных в камере с каждым днем увеличивалось. Фельдшер не успевал снабжать порошками, за которыми охотились буквально все – и больные, и здоровые, последние в целях профилактики. Тех, у кого была высокая температура, из камеры уводили с вещами то ли в тюремную больницу, то ли в другую камеру. Об этих больных мы впоследствии так ничего и не узнали, даже уже находясь в лагерях.

Голод порождал низменные инстинкты. С вожделением здоровые поглядывали на больных в надежде, что из-за испытываемых болей человек откажется от еды. Между здоровыми и больными шел оживленный торг о продаже и покупке пайки хлеба и миски супа в обмен на вещи.

Приближалось 25 декабря 1941 года, Рождество Христово по Новому стилю. На воле праздник торжественно отмечался всеми эстонцами. Решили отметить его богослужением в камере. Идею поддержал пастор Зоммер. В вещах у генерала Тырванда оказалось несколько свечей, которые разрезали на части и тем самым увеличили их количество.

В сочельник 24 декабря, когда опустились сумерки, по краям нар зажглись десятки огоньков от свечей. Неподвижно, в молитвенном спокойствии все лежали на своих местах и внимательно слушали проникновенные слова проповеди пастора Зоммера.

Слова пастора сменили хоралы, рождественские песнопения. Чтобы не вызывать нареканий тюремного начальства, пели не особенно громко, с влажными от слез глазами, с думами о родных и близких, с мечтой скорее вернуться домой… Песнопение продолжалось, пока не погасли свечи. Ночь прошла удивительно тихо и спокойно.

Наша русская группа решила последовать примеру эстонцев и отметить сочельник Православного Рождества 6 Января. Затея сорвалась появлением 28 декабря тюремной администрации.

– Всем приготовится на выход с вещами, – последовало распоряжение, – в камере ничего не оставлять!

Догадкам и предположениям не было конца. Строились всевозможные варианты. Сошлись в одном – готовится этап.

Принесли огромную кучу одежды и обуви. Здесь оказались залатанные и грязные бушлаты, телогрейки, ватные штаны, рваные ботинки, страшные на вид зимние шапки. Мы их рассортировали, посчитали и отдали тем, у кого не было теплой одежды и обувь пришла в полную негодность. Пришлось уговаривать и убеждать надеть, многие отказывались, брезгливо разглядывая грязную рвань третьего сорта, которую давно нужно было списать и сжечь.

К вечеру всех вывели в длинный коридор, заставили сесть на пол и запретили вставать и переходить на другое место. Наконец наши ожидания подходят к концу и всех выводят во двор. Крепкий мороз хватает за щеки, нос, зябнут руки и в особенности пальцы. У большинства нет перчаток. Хлопаем себя по бокам, чтобы согреться. Прохудившиеся ботинки легко пропускают холод. По строящейся колонне разносится приказ конвоиров:

– Шаг вправо, шаг влево есть побег, стреляем без предупреждения! Всем ясно?

Эхом перекликаются недружные ответы «ясно!» полузамерзших людей, которые от холода даже не могут даже вникнуть в столь серьезное предупреждение, грозящее каждому смертью в любую минуту…

Продолжение следует

Прочитать книгу в Интернете можно по адресу:
http://istina.russian-albion.com/ru/chto-est-istina–003-dekabr-2005-g/istoriya-4

The post Глазами журналиста и актера first appeared on gazeta.ee.