Последний Интернационал. Очерк
Адвокат и писатель Павел Астахов препарирует слово «колея» и находит в нем много новых благозвучий, не имеющих никакого отношения к первоначальному смыслу слова. С одной из аллитераций (а может, итераций) этого слова и связана история Павла Астахова.
Неистощимый «Русский пионер» вновь озадачил колумнистов темой очередного номера, предложив порассуждать о «колее», и каждый занялся импровизациями на тему дорог, места в жизни и привычек. Скажу честно, сперва думалось о том, как мы с отцом в детстве приехали в глухую смоленскую деревеньку и на самом въезде на центральную улицу застряли в глубочайшей колее, накатанной тракторами и бульдозерами. Затем вспомнились судьбоносные повороты в моей биографии, когда из привычной колеи неожиданные обстоятельства вдруг выносили меня в совершенно иную, незнакомую сферу. А совсем недавно ведущий НТВ Кирилл Кикнадзе, с которым мы, как оказалось, служили в одном погранотряде на финской границе, предложил поучаствовать в его новой программе «В дебри!», и там из всех предложенных направлений движения по бездорожью приходилось выбирать колею понакатаннее и помельче. Так вот и крутил в голове: «Колея! Колия. К Оле я! Коли я? Коляя? Коля я!» — и вдруг я отчетливо вспомнил, где и при каких обстоятельствах слышал именно эту фразу и именно с тем акцентом, что сейчас так явно прозвучал в моей памяти…
У меня есть теща, зовут ее Любовь, поэтому мне легко сказать: «В моей жизни всегда есть Любовь!» Да-да, именно так! И это упрощает решение многих задач. К слову, я с ней живу уже в полтора раза дольше, чем жил до этого. А именно 33 года. Она готовит, прибирает, нянчит детей-внуков, следит за своевременной оплатой ЖКХ, спорит с телевизором и всеми ведущими-политологами, а также выполняет многие другие социально важные функции. Когда мы женились, ей было всего 39 лет. В силу своей молодости и категорического несогласия становиться бабушкой она стала вести еще более активный образ жизни. Много путешествовать и активно дружить со всеми, с кем пришлось встретиться в профсоюзных санаториях, профилакториях и на курортах. Благо тесть (ее муж) тогда руководил профсоюзами в одной серьезной промышленной отрасли и турпутевки появлялись дома чаще, чем журналы и билеты в кино. Из каждой такой поездки на оздоровление в Трускавец, Кисловодск, Евпаторию или Ессентуки мои тесть и теща привозили помимо многочисленных сувенирчиков и набранных килограммов (раньше ездили оздоравливаться, чтобы поправиться, а не как сейчас — похудеть!) массу телефонов и адресов новых знакомых. То было прекрасное советское время, и можно было без границ и паспортов дружить и путешествовать в 15 ныне существующих отдельных суверенных государств. Чаще всего в друзья попадали представители жарких южных республик. После очередного путешествия в нашу квартиру прибывали караваны из Армении, Грузии, с Украины, из Чечено-Ингушетии (именно так называлась в то время автономная республика на юге СССР), Туркмении, Узбекистана. Честно говоря, мне такое гостеприимство всегда нравилось, тем более что люди, приезжавшие в гости к моей широко интернациональной теще, все были людьми воспитанными, интеллигентными и приятными в общении. От них мы узнавали много интересного о жизни в этих дальних уголках нашей самой большой и самой великой страны. Новые друзья нашего дома привозили не только рассказы и фотографии, но и необычные гостинцы. Урюк, курага, чурчхела, черешня, гранаты, мандарины регулярно пополняли закрома моей тещи Любы и приятно красовались в хрустальных чешских вазах на праздничных столах. Однако и из Москвы наши многочисленные гости уезжали загруженные товарами народного потребления, а ГУМ, ЦУМ, Пассаж и «Детский мир» были в обязательной программе визита, так же как Третьяковка, Большой и Оружейная палата Кремля.
Постепенно, по мере развития социализма в СССР, предпочтение все больше стало отдаваться пище совсем не духовной, и моя любимая теща, вернувшись из очередного санатория, получив телеграммы о скором прибытии новых друзей, начинала готовиться к их встрече. Основная подготовка велась в «Столах заказов» (были такие закрытые отделы по распределению дефицитных продуктов питания для тех, кому это было положено по должности). Наша Любовь работала в Мосгорисполкоме, и поэтому в «Стол заказов» она ходила так же, как и на работу, — регулярно и с энтузиазмом. Копченая колбаса, печень трески, окорока, ветчина в банках, икра — такие наборы запасливая Люба готовила приезжим друзьям, которые, ко всему прочему, почему-то предпочитали жить тоже в нашей квартире, занимая одну из трех комнат. Ситуация изменилась с рождением нашего первенца в 1988 году. Грудной ребенок в квартире уже диктовал другие правила, требовал внимания, тишины, дополнительных мер гигиены и санитарии, которыми не отличались наши гости из солнечной Азии. Однако весной того года отдох-нувшие и, как всегда, прибавившие по 5–6 кг теща с тестем прибыли из Гудауты (Абхазия) с женщиной, которая представилась как «Надья». Эта милая дама приехала в санаторий из Ферганы и, подружившись с тещей, сразу же решила воспользоваться новым знакомством, чтобы пройти медицинское обследование в московской больнице. Что, собственно говоря, ей и пообещала, а в итоге таки устроила моя Любовь, обладавшая обширными знакомствами в Мосгорздраве. Обследование узбекской гостьи закончилось срочной операцией, и, прожив у нас две недели, Надья улетела домой в Узбекистан, пообещав всем рассказать, «какой добрый и душевный тетя Люба».
А мы с женой продолжали учиться (так как оба были студентами) и растить пацана, быстро позабыв об «узбекской пациентке». Тем более через месяц началась сессия, и мы усиленно зубрили конспекты и билеты. В солнечный июньский денек, когда я готовился к сдаче римского права и, сидя за учебниками, нянчил полугодовалого сынишку, отпустив жену на сдачу ее экзамена по теории чисел (она училась на математическом факультете), в дверь настойчиво позвонили и даже забарабанили. Открыв дверь, я не сразу понял, кто или что передо мной. На площадке было темно от столпившихся людей, стоявших в три яруса. Первыми стояли два малыша: девочка трех и мальчик пяти лет, за ними подростки, тоже мальчик и девочка, а уже за их спинами три женщины, две из которых на руках держали по младенцу (как оказалось позже, пятимесячных близнецов). Итого гостей было девять человек. Не дав мне опомниться, они все дружно навалились и обняли меня плотным и потным живым кольцом с криками: «Ассалам алейкум! Мы к тетя Люба приехать!» Видимо, это был такой пароль. После чего началось заполнение квартиры вещами, людьми и детьми. Интересно, что чемоданов у них вовсе не было, но имелись объемные торбы и какие-то заплечные тюки, из которых они быстро извлекли пять плохо ощипанных тушек индеек, две связки чеснока и лука, большой пучок моркови, трехлитровую стек-лянную банку (кока-кола с ее пластиковой универсальной емкостью еще не проникла в самую великую Советскую страну) хлопкового масла и… десятикилограммовый мешочек риса. При этом старшие дети распаковывали не вещи, а малышей, укладывая их прямо на напольный ковер. Я попытался было предложить им перейти в комнату с большой кроватью (не дело же грудничков на полу держать, у самого такой же сопел в соседней комнате), но они только улыбались, цокали языками и дружно мотали головами. Женщины в это время уже вовсю гремели кастрюлями на кухне и осваивали газовую плиту. Мои попытки хотя бы выяснить, что они собираются сотворить, не достигли цели, так как они просто, видимо, не понимали меня и, широко улыбаясь, кланялись и восклицали: «Хорошо! Вкусно, очен вкусно будет! Тетя Люба очен добрый!»
Так могло продолжаться до бесконечности, но в этот момент в двери появилась моя жена, вернувшаяся из института. Оказывается, сложный экзамен был не последним и, видимо, не главным испытанием этого дня. Тем не менее она попыталась выглядеть радушной и гостеприимной, но в растерянности никак не могла сосчитать расползавшихся по полу малышей и так же, как я, безуспешно выяснить, что же готовится на плите, где кипело и шипело вылитое в самую объемную тещину кастрюлю масло. Сообразив наконец, что, скорее всего, будет плов, и узнав от гостей, что баран не влез в поезд, а потому пришлось взять всего (всего!) пять индеек, что на неделю (они предполагали гостить именно столько) с трудом, но хватит, мы приняли решение сдаться. Мы даже не стали дожидаться обещанного вкусного плова, а, быстро собрав необходимые вещи, отправились вместе с проснувшимся сыном на недельку к моим родителям, позвонив на работу Любе и сообщив, что дома ее ждет сюрприз.
Подлечившись, загрузившись материально, продуктово и духовно (этой группе туристов оказалось достаточно прокатиться в метро и сходить на Красную площадь), гости уехали, как и обещали, через неделю, а мы вернулись из вынужденной внутренней эмиграции к счастливой теще. Она действительно еще долго сияла после каждого такого дружеского визита и купалась в добрых словах и пожеланиях, с восточной изысканностью и пышностью высыпанных на нее гостями, которые оказались все сплошь родственниками Надьи.
Прошло лето, и наступил сентябрь. Мы вновь окунулись в учебу и заботы о сыне, доме, семье, образовании и планах на жизнь. В один из вечеров раздался звонок, и на пороге возникли двое мужчин и две женщины, которые попросили «тетю Любу». Благо теща была дома и тут же вышла на авансцену. Никого из прибывших она не опознала и потребовала предъявить хоть какие-то подтверждения тому, что гости были от Надьи. Высокий и статный узбек в строгом костюме кивнул головой и очень вежливо и внятно проговорил:
— Конечно. Позвольте представиться. Это моя жена Феруза и мой брат Нуруддин со своей женой Мириам. А меня зовут Комил. Я родной брат Надьи. А вот и подтверждение.
Он аккуратно полез во внутренний карман пиджака и достал фотографию, которую тут же торжественно вручил теще. Она поднесла фото к светильнику в коридоре, и на снимке 9 на 12 мы увидели сидящего в центре очень пожилого старика в халате и чалме, с посохом в руках, на который он опирался руками, и длинной седой бородой, словно старик Хоттабыч из сказки советского писателя Лагина. Вокруг «Хоттабыча» стояли, сидели, приседали и даже полулежали 57 человек в возрасте от одного месяца до 88 лет. Очевидно, это была не просто какая-то узбекская большая семья, это были наши новые друзья из солнечного Узбекистана! Рядом с дедушкой важно стоял Комил, а с самого края (видимо, на «женской половине») вместе с другими женщинами скромно притулилась Надья. Там же виднелась и Феруза, жена нашего позднего гостя Комила. Люба удовлетворенно кивнула:
— Ну что же, К-к-к-а-а-мил, добро пожаловать! Проходите.
Мужчина на мгновенье задержался, кивнул в ответ и поправил:
— Спасибо! Но меня зовут не Камил, а Комил! А можно просто Коля!
Тут подоспел и тесть:
— Ну, Коля так Коля, а я Саша. Проходите, гости. Ужинать будем.
Ужин затянулся за полночь, и уже порядком разгоряченные мужчины обсуждали политику Горбачева, перестройку и прочую важную политическую чепуху. Также выяснилось, что жена Комила Феруза работала учительницей в школе, а Комил, он же Коля, оказался парторгом (это руководитель партийной организации) совхоза и был всего на пару лет младше моего тестя. К тому же выяснилось, что у него накануне был день рождения и справлять его пришлось в вагоне поезда дальнего следования «Ташкент—Москва». Обрадованный тесть — профсоюзный деятель — встал из-за стола и торжественно поднял бокал:
— Дорогие товарищи! Нам очень приятно принимать вас в нашем доме! Тем более это большая честь для нас — поздравить тебя, дорогой Николай, с днем рождения и пожелать тебе успехов в труде и в семейной жизни. Будь здоров! За здоровье Николая до дна!
Он громко чокнулся с почему-то онемевшими и застывшими гостями и разом выпил весь бокал. И только смачно закусывая огурцом, он поднял глаза и увидел, как молча переглядываются наши гости и почему-то не выпивают за здоровье Комила-Николая. Наконец затянувшееся неловкое молчание прервала его супруга Феруза:
— Извините, пожалуйста, Саша, но вы какой такой «Николай» назвали?
— Как какой? — вытаращил глаза тесть. — Вон его! Он же сам сказал, что можно звать его Коля. Вот я и говорю: «За здоровье Николая!»
Феруза вдруг засмеялась в голос и, все еще вздрагивая от мучившего ее смеха, махнула рукой в сторону тостующего тестя:
— Ой! Какой Николай? Он же Коля! Ко-ля!
Тут засмеялся и Комил, хлопнув себя в грудь, воскликнул:
— Конечно! Не Николай, а Коля я! Коля я!
Вот такая, точнее, такой «КОЛЯЯ» случился в моей жизни. А через год в Ферганской долине произошли массовые волнения и даже кровавая резня, затем развалился великий Союз, и наши бывшие братские республики пошли каждая по своей колее…
P.S. Много лет спустя в ресторане «Узбекистан» мы ужинали с друзьями. Надо отметить, что моему товарищу Аркадию Новикову удалось создать ресторан, который работает и вкусно кормит людей уже больше 20 лет. Именно здесь я нашел и тот самый плов с индейками, что готовили мне подружки моей интернационалистки-тещи, и наконец его попробовал. Нас обслуживал официант, у которого на рубахе была приколота бирка с именем «КОМИЛ», я обрадованно вспомнил, что именно так звали нашего гостя из Ферганы в далеком 88-м году. И, обратившись к официанту, поинтересовался, а как его можно звать:
— Извините, а вас можно называть на русский манер Николай?
— Почему Николай? — удивленно улыбнулся он. И тут же серьезно добавил: — Лучше Коля! Коля я!
А вы говорите: «колея», нет, «КОЛЯЯ»!
Колонка Павла Астахова опубликована в журнале "Русский пионер" №95. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
