Державная лодка разбилась о быт
Летел «Аэрофлотом» с книжной ярмарки. Спросил у стюардессы, где пролетаем. «Уже над Можайском». Я сразу прилип к иллюминатору. Для кого-то этот городок – прямая ассоциация с «алкоголиками, тунеядцами, хулиганьем», которых когда-то обещали «загнать за Можай» (сотый километр столичной области), да так и не сложилось. А я искал глазами зеленую полоску рядом – бывший совхоз Семеновский. Каждый год, будучи аспирантом Института философии, убирал там картошку. Мелкую, корявую, вкусную. Вечный дождь, мокрые брезентовые робы, совхозная столовая. Но была и сельская библиотека, где я украл книжку неизвестного тогда автора Константина Воробьева «Вот пришел великан» и стал его диким фанатом. Было рядом общежитие для студентов (скорее студенток) философского факультета МГУ. И была там Оля Радченко – дивная смесь кубанского стыдливого сексапила, советских бесплатных спортивных секций и немецкой классической философии...
Накатило. Но это все личная лирика. А теперь – социальная мистика. Село стояло около швейцарской красоты громадного озера. Вокруг сосны, березы, полынь. И все это покоилось на каком-то невероятном, затаившемся неглубоко под землей инородным местным условиям культурном слое. Ночью в лунном свете вдруг возникали на лужайках у озера загадочные фантомы. Обнаруживались остатки мраморной колоннады. Зачем это в бедном заброшенном селе? А полуразрушенный пафосный причал с полузатопленными куртуазными лодками? В лесу можно было споткнуться о крутое каменное бедро монументальной пловчихи, торчавшее из земли. Или в глухом перелеске напороться на рашпиль низверженного, но неутомимого гипсового рабочего...
Тайна! Но оказалось, как всегда, все просто. Некогда мой дальний неугомонный родственник Никита Сергеевич, не ожидая, когда удастся построить коммунизм для всех, решил замастырить небольшой такой комуниздик за забором для своих. И вот здесь все и состоялось. Были хрустальные ручьи с запечатанными бутылками шустовского коньячка на дне вместо гальки. Тихая классическая музыка из спрятанных в стожках музыкальных автоматов. Японские дефицитные плавки на кустах у плесов. Бутербродики с изумительной икоркой прямо на перилах колоннады...
Так вот кукурузный вождь представлял зазаборный коммунизм. Но, судя по развалинам и артефактам, село достало его и за высокой оградой. Я три сезона отбатрачил в том совхозе. Подрался, а потом подружился с двухметровым бригадиром Витей, у которого в лексиконе самое печатное и ласковое слово было «пиздюк» и адресовалось оно исключительно бригадному котенку. Пропил здесь местным родной «Зенит» со сменной оптикой (на хрена им была сменная оптика, если свои буркалы были залиты уже с самого утра?). Мат, грязь, бараки, бестолковщина и водка, водка, водка...
Вот тогда я и понял, что любое социально-политическое устройство страны не может быть выше среднего уровня быта. И никакие заборы здесь не помогут. Любая державная мечта разобьется о вечно бухого гиганта Витю, бездомного котенка, бездумно-жестоких местных малолеток, разбитые дороги и заколоченный клуб. И вот с тех пор я и меряю любые политические декларации уровнем массового быта, а глобальные стратегии – уровнем конкретной бытовой культуры. В быту растворяется все, даже демократия!
Если политик быдловат на бытовом (бытийном) уровне, я никогда не поверю, что он демократичен на государственном. Я как-то спросил у одного известного польского журналиста, чем, по его мнению, отличается украинский президент от российского. Он после короткого раздумья сказал: «Первый с академиками разговаривает как с аспирантами, второй – к аспирантам обращается как к академикам. Первый “тыкает” министрам, а второй на “вы” обращается к водителю». (Кстати, сидит в КПЗ уже второй год у себя на родине этот журналист. Не за эти ли слова?)
Так вот, когда украинский президент напористо быкует в своих постах в адрес российского, глумливо обращается к нему на «ты», видимо мечтая спровоцировать его на привычный для себя «срач», то у меня сразу возникают сомнения в его демократических начинаниях. Хам красивую страну не построит. Даже просто нормальную.
Но вернемся в простое село. С интересом посмотрел неожиданно объективный сюжет украинских журналистов, снявших типичные (по их мнению, села) на западе Украины и юге России. С горечью констатируют, что российские дома позажиточнее. С иронией отмечают, что российские заборы зачем-то повыше. С удивлением подчеркивают, что в российском глубинном селе совсем неплохи дороги, зато в украинском, с напрочь убитыми шляхами, на удивление пригожи обочины. Интересное наблюдение. Что называется, «в кассу»!
Российский нутряной быт мучительно извергает из себя, актуализирует наконец простую истину: страна – это прежде всего дороги. Точнее, пути. (В Древней Руси дорогами считали транзит вдоль рек, а между реками – через холмы, леса, горы – были пути. К открытиям, мечте, неизвестности.) Чем прямее, ровнее, мощнее пути-дороги, тем сильнее хребет страны и тем глубже душа державы, тем трезвее простые люди и выше их мечты, потому что там движутся не только работники и грузы, но и общие смыслы, идеи, судьбы и надежды. Судьбоносные пути, обнадеживающие дороги...
И я надеюсь, что сегодня в бывшем моем совхозе тоже вот так вот. А украинские лагидные обочины? Ну, тут каждому свое! Это уже их быт, это их бытовые ощущения подсказывают, что если уж на обочине (пикничок, скажем), то хоть на красивой. А если обочина стала смыслом и высокой политики, и приземленного быта, то это надолго.
Да, еще заборы. Не нравится мне это. Я немало передумал на их счет. Заборы – это не архитектура, а мировосприятие. Это деление людей на тех, кто за забором, и тех, кто под забором. Надеюсь, переболеет русское село заборной детской болезнью. Главное, чтоб страна в целом не заразилась. Хватит с меня эпической картины, когда украинский премьер по кличке «Кролик» строил стокилометровую оградку вокруг своей страны. Но он, наверное, не читал великую духовную книгу Павла Александровича Флоренского «Имена». Там философ доказал, что имя человека (иногда и кличка) определяет масштаб его деяний. Поэтому если ты по жизни «Кролик», то и госоградка будет кроличья, даже и за сто зеленых лямов. Не больше, не меньше. (Иногда даже страшно становится от того, как сильно и прямолинейно влияет имя на судьбу человека. Если, скажем, нарекли тебя «Лопатой», то и будешь копать канаву всю жизнь вокруг Крыма.)
Опять отвлекся. Короче, прошлая великая держава разбилась о банальный быт. Сейчас медленно, трудно, мучительно, но пробивается новая бытовая реальность. Или мне кажется?
Р. Дервиш