Еврей, турецкоподданный, отец комбинатора — Илья Ильф
Папа великого комбинатора создал современный русский язык.
15 октября 1897 г., в Одессе произошло событие, которое… Впрочем, пусть об этом выскажется сам виновник торжества — всё равно лучше, чем у него, не выйдет. Итак: «Автор «Двенадцати стульев» родился дважды — в 1897 г. и в 1903 г. В первый раз — под видом Ильи Ильфа…»
Хотя, если быть совсем честным, родился тогда не Илья Ильф, а Иехиел-Лейб Файнзильберг. Псевдоним Ильф получился из механического совмещения начальных букв имени и фамилии, и своего происхождения Илья Арнольдович никогда не скрывал: «Всё равно про меня напишут, что родился в бедной еврейской семье».
Евгений Петров. 1932 год. Петров без Ильфа. Автор «12 стульев» служил в уголовном розыске
Духовность и нищета
Ну, положим, не в такой уж и бедной — отец, Арье Беньяминович, был служащим Одесского отделения Сибирского банка и сумел дать своим сыновьям очень даже приличное образование. Правда, в этой еврейской семье всё получилось почти как в русской сказке. С небольшими поправками. Обычно бывает как? Было у отца три сына: двое умных, а младший — дурак. В нашем случае сыновей четверо, и как раз таки с младшим всё в порядке — он не брал себе псевдонимов и вполне оправдал ожидания отца. Получил серьёзную профессию, был инженером-топографом и работал в лёгкой промышленности. А вот трое старших, по одесским буржуазным понятиям, вполне попадали в категорию дураков или шлемазлов, что примерно переводится как «бестолковщина невезучая». Двое учились коммерции и стали кем? Художниками! Азохенвей, какой позор! Третий, то есть Илья, окончил техническую школу, но всё равно подался на вольные литературные хлеба. И к тому же бредил морскими сражениями и подвигами. Не исключено, что в семье велись примерно такие разговоры: «Какие ещё подвиги-шмодвиги? Ты хочешь вирасти бандит? Как всё равно тот Додик, шейгец с Молдаванки?»
Самое забавное, что эти горестные предсказания недалеки от истины. Нет, никаким бандитом Илья, разумеется, не стал. Не было замечено в бандитизме и главное его литературное детище, Остап Сулейман Берта Мария Бендер-бей. Но вот пройдохой сын турецкоподданного был всё-таки порядочным, хотя и чтил, как мы помним, Уголовный кодекс. Равно как и папаша Остапа, который надул вообще всех подряд, включая царя-батюшку. Будучи евреем, просто купил липовое гражданство у турка за мзду малую. И на него, равно как и на его детей, перестали действовать жёсткие ограничения, которыми в царской России были связаны евреи.
Ещё более забавно то, что благодаря похождениям этого литературного героя, то есть в конечном счёте Илье Ильфу, русских на Западе, во всяком случае во Франции, считают чрезвычайно набожными людьми. Конечно, в интеллектуальных кругах русских привыкли оценивать по Толстому или Достоевскому — этакие нервные философы с загадочной славянской душой, отягощённые либо богоискательством, либо богоборчеством. А для простых людей, для официантов, например, гораздо важнее то, что они слышат от русских туристов. А слышат они, как правило, ту единственную фразу, которую твёрдо знает каждый русский, даже не учивший французский язык. Которая выскакивает непроизвольно, стоит хоть кому-нибудь рядом заговорить по-французски. Да-да, это как раз то самое бессмертное заклинание от нищенствующего Кисы Воробьянинова: «Месье, же не манж па сис жур!»
Реакция официантов достойна бурного восхищения давно уже покойного Ильфа: «Вы знаете, месье, все ваши соотечественники очень религиозные люди и, судя по всему, строго соблюдают свои православные посты. Каждый, начиная общение со мной, говорит, что не ел уже шесть дней. Теперь я верю, что Россия — страна очень высокой духовности!»
Илья Ильф, Любовь Орлова, жена Ильфа Мария.
Победа жулика
И это чистая правда, или, как говаривал сам Великий комбинатор, «медицинский факт». Парадоксальным, каким-то мистическим образом атеист Ильф поспособствовал тому, что нас считают богобоязненным народом.
Михаил Юрьевич Лермонтов. «Злой чечен ползёт на берег»: писатели, которых обвинили бы в экстремизме
А ведь он был именно что атеистом. Более того, если не воинствующим безбожником, то озорным насмешником уж точно. Только что упомянутый «медицинский факт» — всего лишь окончание фразы, которая начиналась словами: «Бога нет». Тут можно вспомнить и его же шикарное: «Вы не в церкви, вас не обманут!» Да и вообще все сцены, связанные с отцом Фёдором и ксендзами, которые «охмуряют Козлевича».
Обычно всё это списывают на соцзаказ. Дескать, безбожной советской власти было необходимо высмеять и унизить Церковь. А Ильф с Петровым радостно взялись всё это исполнить. Кто-то зло говорит, что они польстились на тридцать сребреников, кто-то оправдывает — дескать, испугались.
Последнее — полная чушь. Илья Ильф точно не боялся ничего. В годы Гражданской войны, например, он, уже тогда слабый и болезненный, сражался в красных партизанских частях. А в последующие годы, когда многое зависело от анкетной графы «Есть ли родственники за границей», Илья, попав в Америку, совершенно открыто едет навестить неких Файнсильверов. Именно так адаптировал свою фамилию родной дядя Ильфа, Уильям Файнзильберг. И гостит у них в Коннектикуте, и открыто пишет письма в Москву, и заслуженно гордится тем, что ещё один его дядя, престарелый Натан, был лично знаком с Марком Твеном. К слову, там же Ильф впечатляется несколькими идеями, которые потом лягут в основу его сценария для советского блокбастера — фильма «Цирк».
С «тридцатью сребрениками» тоже не всё гладко. Нет, польстившись на деньги, можно, конечно, написать хоть два романа, хоть двадцать два. Но выйдет халтура. А здесь — талантливые, лёгкие, изящные книги. Можно даже сказать, уникальные. На все времена.
Ильфу удалось то, что не удавалось пока никому. Он осмелился сделать главным героем симпатичного пройдоху и жулика. Люди, которые уверены, что литература должна только учить и возвышать, конечно, заходятся в «благородной» истерике. И совершенно напрасно. Потому что Ильф бросил вызов всей «возвышенно-духовной» традиции русской литературы. И выиграл. И русская литература, как ни странно, тоже. У нас наконец-то появился свой Ходжа Насреддин и свой Тиль Уленшпигель. Да, сын турецкоподданного высмеивает попов. Но ведь так и положено! Те, другие, забугорные герои никогда не отказывали себе в удовольствии надуть муллу или аббата к вящей радости читателя.
А главная его заслуга и победа в том, что мы, сами того не замечая, практически постоянно говорим языком симпатичного жулика и пройдохи Остапа Бендера. И этого уже и впрямь не вырубишь топором. Зашёл разговор о барышнях — сразу вспоминается мадам Грицацуева, знойная женщина и мечта поэта. А весь контрафакт делают в Одессе на Малой Арнаутской. Политика и власть? Ну, ясно, тут же возникает гигант мысли и отец русской демократии.
Кстати, о власти. «Не Пыталовский район они получат, а от мёртвого осла уши», — заявил несколько лет назад Президент России Владимир Путин по поводу территориальных претензий стран Балтии. Думается, наш герой был бы в восторге.
В записных книжках Ильфа тех лет встречаются многозначительные фразы: «Дом, где вскрывают корни», «Схема борьбы за свою жалкую жизнь», «Спецвечер, где человек каялся в своих грехах», «А вот мы ей вскроем корни». Колоритно описана «чистка» в романе «Золотой теленок» и водевиле «Вице-король Индии» (бухгалтер Берлага, опасаясь чистки, бежит в сумасшедший дом).
«Бывает, что срубили дерево, а корни не выкорчевали», – указывал незабвенный товарищ Сталин в докладе «О правой опасности в ВКП(б)». Мероприятие по «выкорчевыванию» называлось «чисткой». Ближайшее окружение человека, его семья и потомство подлежали истреблению или надежной изоляции. В виде относительно мягкой меры «вычищенных» не принимали на работу, лишали тех или иных прав и награждали унизительной кличкой «лишенцы». («Пусти, тебе говорят, лишенец!» – покрикивает Остап Бендер, пробиваясь сквозь толпу.) В процессе «чистки» советские граждане не оставляли попыток скрыть свое непролетарское происхождение, о чем говорят забавные (но лишь на первый взгляд!) строчки Ильфа из его записных книжек, например: «Я родился между молотом и наковальней» или «Отец мой мельник, мать русалка». Пародийно звучит покаянное признание: «Я родился в бедной еврейской семье и учился на медные деньги». Короче говоря: «Человека, который имел собственную фабрику, а в анкете написал, что он пролетарий умственного труда, чистят с песочком».
Ильф никогда не скрывал того, что он – «лицо еврейской национальности». Он любил повторять: «Всё равно про меня напишут: “Он родился в бедной еврейской семье”». Один из его рассказов начинается словами: «Иногда мне снится, что я сын раввина». Хотя это написано «в тоне юмора» (отец его был мелким служащим Сибирского торгового банка в Одессе), однако интересно узнать о семье и предках писателя.
«Всё началось с деда», – написал Вениамин, младший брат Ильфа, над фотографией Беньямина Файнзильберга – очень внушительного господина с кустистой черной бородой, датировав этот снимок серединой позапрошлого века. Его сын Арье (или Арья, или Арьё), отец Ильфа и его братьев, родился 1 сентября (ст. ст.) 1863 года. В дальнейшем у него появились братья и сестра. В конце XIX века большая семья Файнзильбергов, за исключением Арье Беньяминовича, во главе с бабушкой переселилась в Америку, в Хартфорд (штат Коннектикут), который и по сей день населен «Файнсилверами». Нет сведений, где они жили до отъезда – в Киевской губернии, в Одессе или еще где-то. Почему не уехал старший, узнать не удалось.
О деде Беньямине информации нет. Скорее всего, ко времени эмиграции его уже не было в живых. Во всяком случае, он не упомянут нигде, кроме как в рассказе Ильфа «Блудный сын возвращается домой» (1930): «Вот, например, прадед. Он был гробовщиком». Но, вероятно, и это написано «в тоне юмора». (К тому же выходит, что гробовщик – прадед, а не дед.)
В полном издании «Записных книжек» Ильфа об американских родственниках говорится достаточно подробно. Вот описание его поездки в Хартфорд – гнездо американских Файнзильбергов/Файнсилверов (22 октября 1935 года). В квадратных скобках – уточнения, сделанные в соответствии со сведениями, полученными от моей хартфордской кузины Франсез Файнсилвер-Блюментол:
Утром приехали на «крайслере» дядя Вильям с тетей [Pauline, Полин] и Бланш [дочь Натана, племянница Уильяма, кузина Ильфа]. Похожий чем-то на папу. Ехали три с половиной часа по той же новой и красивой дороге. Хартфорд, усыпанный листьями <…>
Домик на две квартиры. Наверху живет дядя Вильям <…> Поехали смотреть город с Мерлем [Merrill], сыном дяди Вильяма.
Дом Марка Твена. Рядом дом Бичер-Стоу. Офис Мерля. Он и еще три художника. Местный Кэпитол. Приехали обедать. Другого дядю [Натана] я узнал по фотографии, он грустный, дети выросли и уехали в Нью-Йорк [его дочь Бланш до самой кончины в 1994 году жила в Нью-Йорке], жена умерла в 1930 году, денег, как видно, мало. Он был знаком с Марк[ом] Твеном. Когда он, в 1896 году, был разносчиком и чем-то торговал, Марк Твен позвал его, увидев его великие волосы, и стал расспрашивать о русской жизни. Пригласил заходить каждый раз, когда будет идти мимо. Он очень любил детей <…>
В гараже видел еще одного дядю [Мейер Кон], тоже узнал по фотографии. Муж сестры Вильяма [то есть Минни] <…> Еще тети. Бабушку не показали [вероятно, она была слишком стара] <…> Вильям очень милый, застенчивый человек.
Судя по единственной фотографии, бабушка красотой не отличалась. Ильф шутил, что его бабушка была негритянкой. Многократно упомянутые мемуаристами темные пятна на его губах друзья называли «негрскими». Имени бабушки в веках не сохранилось.
В письме Ильфа из Нью-Йорка в Москву от 23 октября 1935 года об американских родственниках сказано еще подробнее:
Вчера заехал за мной дядя Вильям с женой, и мы поехали в Гартфорд, в штате Коннектикут. Дяде 56 лет, он маленький, с совершенно белыми волосами, и похож на папу моего, только не лицом, а походкой и манерами. Он застенчивый, но очень смело правит машиной. Мы ехали четыре часа. Гартфорд необыкновенно красивый город, весь заваленный большими осенними листьями. В них ходят по щиколотку. Только в торговой части большие дома. Здесь живут в красивых двухэтажных домиках в две или одну квартиры. Дядя Вильям занимает второй этаж такого домика. Там я завтракал и обедал, ел сладкое еврейское мясо и квашеный арбуз, чего не ел уже лет двадцать. Вильям, муж его сестры [стало быть, Мейер Кон] и еще один дядя, которого я не узнал [?], сообща занимаются продажей автомобилей «крайслер», «плимут», «эссекс» и «гэдзон». Есть еще один дядя, самый старый [Натан?]. Его лицо я узнал по фотографиям, которые висели у нас дома. Он уже ничего не делает. Он был знаком с Марком Твеном. Марк Твен, когда был уже знаменитым писателем, много лет жил в Гартфорде, и я был в его доме <…> Познакомился он с Марком Твеном так: в 1896 году он был разносчиком и ходил по дворам, что-то продавал, что продавал – он теперь уже не помнит. Марк Твен жил рядом с Бичер-Стоу. Они сидели оба в саду, и Марк Твен заинтересовался дядей, потому что дядя носил длинные волосы, и сразу было видно, что он из России. Великий юморист его расспрашивал о России и просил дядю заходить каждый раз, когда он будет проходить мимо со своими товарами.
Раз Ильф узнал дядю по фотографиям, значит, он его никогда не видел. На твердых, толстых паспарту остались дырочки от булавок или кнопок, которыми фотографии пришпиливались к стене.
Получив от меня в 1992 году перевод письма Ильфа о его визите в Хартфорд, кузина Франсез сделала детальный семейный обзор:
Сестра и брат вступили в брак с братом и сестрой. Уильям женился на Полин, очень красивой женщине, сестре дяди Мейера Кона. Тетя Минни, ставшая женой дяди Мейера, была сестрой Уильяма и Натана. Обе пары ужасно ссорились между собой. Когда Давид, брат дяди Мейера, умер, не оставив завещания, они вступили в прямо-таки смертоубийственную борьбу. Только тетя Полин умела утихомирить обе стороны.
Уильям в самом деле водил машину совершенно профессионально, а Полин прекрасно готовила. У них было две дочери – Розали и Бланш, которую звали Крошка Бланш, чтобы не путать с моей родной теткой Бланш [дочерью Натана], и сын Меррилл. «Крошка Бланш» скончалась несколько лет назад; ее муж Лео Аплбаум жив, но хворает. У них двое детей – Барбара и Джордж. Джордж – юрист, живет в Калифорнии, Барбара – в Нью-Йорке с мужем и двумя дочерьми. Розали тоже не вполне здорова; ее единственная дочь в Массачусетсе. Меррилл и Бернис Файнсилвер живут в Западном Хартфорде. Я редко вижусь с ними. Их дочь в девятилетнем возрасте умерла от лейкемии, сын Алан – доктор, живет на Среднем Западе. У Меррилла в течение многих лет был большой фотомагазин в Хартфорде, но он давно отошел от дел.
Из писем Франсез известно, что в 1919 году у дяди Мейера Кона и тети Минни появилась дочь Рут. Она жива по сию пору, но очень стара и недомогает.
К сожалению, не удалось выяснить ни точных дат жизни американских дядьев и тетки, ни имени бабушки, ни хотя бы приблизительной даты кончины деда Беньямина. Любви американцев к своим «корням» хватило лишь на то, чтобы «вырастить» единственно надежное родословное древо, принадлежащее Натану Файнсилверу. Его внучка Франсез обнаружила мое существование совершенно случайно, более десяти лет назад. Она знает, что Ильф – писатель, но сама по-русски не говорит и не читает.
Родословное древо Натана Файнсилвера
Составлено в 1992 г.
НАТАН (середина 1880-х – 1964)
жена ФЕЙГЛ/ФЕЙГА (1872–1930-е)
1. дочь БЛАНШ (1900 – 18 декабря 1994)
2. сын ЭДВАРД МАКС (1907–1955)
его сын Джон Файнсилвер (род. 1934)
его дочь Франсез Файнсилвер-Блюментол (род. 1938) (моя кузина. – А. И.)
ее муж Сэмюэл Блюментол
их дети:
Бетси (род. 1959)
Эдвард Гарри (род. 1960)
Лоренс (род. 1967)
В Хартфорде сохранилось письмо старшего брата Ильфа – одесского художника, сменившего тяжеловесную еврейскую фамилию на итальянизированный псевдоним «Фазини». Письмо отправлено Натану Файнзильбергу/Файнсилверу в Америку в 1922 году. Желание Фазини покинуть Россию (в то время Одесса была южнорусским городом) вполне объяснимо: послереволюционные годы в Одессе оказались страшными и тяжелыми.
23 апреля 1922
Константинополь
Дорогой дядя Натан,
вчера, наконец, я получил Ваше письмо от 30 марта. Я очень обрадовался ему и прослушал его (к сожалению, я не знаю еврейского языка) с большим вниманием. Всё то, что Вы говорите о жизни в Америке, мне очень понятно, и я думаю, что на многие из Ваших замечаний Вы уже, вероятно, нашли себе ответ в моем письме к Вам отсюда, которое, вероятно, уже получено Вами. Я себя нисколько не обманываю и прекрасно понимаю, что никому не может доставить удовольствия, когда ему на голову свалится человек, которого как будто надо будет содержать. Меньше всего я хочу этого. И если у меня не было бы уверенности в том, что я сам смогу себя прокормить, я не стал бы Вас беспокоить. Я достаточно взрослый человек, чтобы отдавать себе ясный отчет в том, что я собираюсь делать. К сожалению, сейчас нельзя делать выбора, и выбирать Россию сейчас как поприще — значит выбрать смерть. Вам, за отдаленностью от России, это, я думаю, трудно себе представить. Но представить себе, что такое Россия теперь, человеческому уму невозможно. Это нужно увидеть собственными глазами, и только тогда можно понять. Если бы я был один, это еще не страшно, я еще, может быть, протянул бы полгода или больше, но там мама, папа, братья, и при одной мысли, что их скоро ждет участь тех, которые уже умирали на виду у всех, без всякой помощи, эта мысль мне совершенно невыносима, и Вам тоже, я думаю, трудно будет помириться с тем, что Ваш брат умирает от того, что вот уже два года как ему нечего есть, и что если я еще буду раздумывать, собираться что-либо сделать или ждать, пока в России можно будет жить, то этим я обрекаю своих родных на неминуемую смерть. Такое положение было полтора месяца тому назад. Я уехал, оставив родителей больных, крайне истощенных, преждевременно состарившихся от тяжелого, им непривычного труда. Оставил их без уверенности в том, что они проживут еще месяц. Поверьте, что это не слова, это самая ужасная правда. Вот почему я не мог выбирать или бояться тяжелой жизни в Америке.
Что в Америке жизнь трудна, что там идет жестокая, каждодневная борьба за существование, я знаю давно и к этому подготовлен. Будучи по профессии художником и зная хорошо это ремесло и испытав в течение многих лет тяжесть труда, я хочу надеяться, что сумею устроиться и в Америке. В России, в прошлые, конечно, годы, у меня была уверенность, и я зарабатывал большие деньги. В Америке, где на всё большая конкуренция, такие деньги, конечно, сразу иметь трудно, но я никогда не был последним и всегда выделялся. Всё это дает мне основание думать, что я не буду Вам в тягость. Конечно, на первое время мне трудно будет, вероятно, обойтись без Вашей помощи, но это только на самое короткое время, и Ваша помощь должна быть только временной. Мне трудно, конечно, выразить Вам мою благодарность за всю ту помощь, которую Вы мне оказываете и, я вижу по Вашему письму, искренне хотите оказать. Такие вещи трудно передаются словами, и я надеюсь при встрече с Вами и ближайшем знакомстве заслужить Вашу любовь и уважение <…>
Драматическое письмо! Однако, в результате ли задержки денег, по другой ли причине, выезд в Соединенные Штаты не состоялся, и художник оказался в Париже.
Напрашивается вопрос: почему одесский племянник в 1922 году обращается именно к дяде Натану с просьбой принять его в Америке? Фазини пишет очень почтительно. Возможно, по совету отца? Возможно, несмотря на долгую разлуку, Натана связывали со старшим братом теплые, сердечные отношения? Достаточно вспомнить надпись на фотопортрете Натана 1900-х годов, посланном в Одессу: «В знак вечной памяти моему дорогому брату Арьё Господину Файнзильбергу от Н. В. Файнзильберга»…
Где же изначально селились Файнзильберги? Судя по фотографиям, в позапрошлом и начале прошлого века Файнзильберги и их родственники были разбросаны по всей Киевской губернии (Шпола, Черкассы, Лебедин, Городище, Богуслав; возможно, Киев; упоминается Екатеринослав).
Из посемейного списка нашего семейства известно, что в 1891 году «богуславский мещанин» Арье Беньяминович Файнзильберг (1863–1933) сочетался браком с Миндль Ароновной, урожд. Котловой (1868–1922; попала под трамвай) в местечке Богуслав Каневского уезда Киевской губернии.
Кстати, в семье детей звали русскими именами. Думаю, что и родители говорили не на идише, а по-русски, то есть на своеобразном одесском наречии.
Свидетельство о рождении старшего сына (Сруль/Саул/Александр, будущий художник Сандро Фазини, род. 23 декабря 1892 года) выдано Богуславским раввинатом, однако родился он в Киеве. Стало быть, в Одессу семья переехала между 1893 и 1895 годами: следующий по старшинству сын, Мойше-Арон (будущий Михаил), родился в Одессе 30 декабря 1895 года. В Одессе же появились на свет Иехиель-Лейб, будущий Илья Ильф (3 октября 1897 года), и младший – Беньямин/Вениамин, названный именем покойного дедушки (10 января 1905 года).
Несмотря на твердое намерение отца дать сыновьям серьезные, надежные профессии, двое старших стали художниками, третий – писателем.
Коротко о братьях Файнзильбергах, по старшинству.
Александр, Сандро Фазини, талантливый одесский график в 1910-х годах, сотрудник «Окон Югроста» в 1920-м, эмигрировал в Париж в 1922-м. Интересный художник, работавший на стыке кубизма и сюрреализма, и отличный фотограф, он был арестован нацистами в 1942 году и в 1944-м закончил свои дни в концлагере Освенцим. Посвященная ему выставка (рисунки, наброски, фотографии, архивные материалы) вскоре должна состояться в тель-авивском музее.
Михаил, следовавший по стопам брата, также оказался одаренным графиком с «музыкальным» псевдонимом Ми-фа, затем – МАФ. Сотрудник «Югроста», он в 1921 году перебрался из Одессы сначала в Петроград, затем в Москву; работал в газетах и журналах, занимался фотографией. Судьба его не сложилась. Катастрофически неустроенный, не приспособленный к жизни, он умер от голода в эвакуации, в Ташкенте, в 1942 году.
Ильф (также псевдоним: три буквы имени плюс первая буква фамилии) – самый известный из четырех. Переселившись в Москву в январе 1923 года, работал в периодике, писал фельетоны и очерки. Через пять лет Илья Ильф и Евгений Петров прославились как авторы романа «Двенадцать стульев», а затем – «Золотого теленка» (1931). Их перу принадлежит множество рассказов, фельетонов, сценариев и книга путевых очерков «Одноэтажная Америка». Кроме того, Ильф оказался тонким поэтом-фотографом. Он умер от туберкулеза в 1937 году.
Прискорбное совпадение: трое старших братьев скончались один за другим.
Младший, Вениамин, прожил без псевдонима. Ему удалось оправдать ожидания старика-отца: он был топографом, инженером, работал в легкой промышленности. Умер относительно недавно, в 1988 году, оставив массу великолепных фотографий – пейзажей и портретов.
Подведем итоги. Дело сделано, корни вскрыты. Но если всё-таки не удалось «вскрыть» до конца – что ж поделаешь? В каждой родословной обнаруживаются лакуны.
http://isroe.co.il/evrej-turetskopoddannyj-otets-kombinatora...