"Колдовское дело" юрьевецких крестьян
В средневековом обществе подавляющее большинство людей были твердо убеждены в существовании потустороннего мира, верили в могущество колдовства, ведовства, волхования. В России по обвинениям в колдовстве пострадало немало и представителей знати, и простых горожан и крестьян, и даже духовенства... К XIX веку это стало анахронизмом, но некоторые продолжали обращаться к "потусторонним силам". Особенно это было характерно для крестьян из глухих мест, отдаленных от культурных и промышленных центров. В нашем крае к таковым относилась большая часть территории Юрьевецкого уезда.
Тело распухло… от белого порошка
Эта трагикомическая история началась с рапорта сотского деревни Окулово Павла Степанова приставу Юрьевецкого уезда от 24 декабря 1852 года. Степанов сообщал, что крестьяне деревни Комольцево – братья Иваны Афанасьевы (Большой и Меньшой) – "занимаются порчею людей". Пострадавшими от их действий объявлялись староста деревни Гляздуново Фёдор Петров и крестьянин Василий Филиппов. В качестве доказательства выступало якобы приготовленное для порчи снадобье: "порошок белого цвета с маленькими кружечками (так в тексте. – Ред.) и корешки наподобие ниток". Уже через три дня пристав прибыл в деревню и допросил всех возможных свидетелей. Из показаний самого Филиппова выяснилось, что он болел в течение всего октября, "тело было распухшее, членами не имел владения, даже сидеть не было возможности". Последствия болезни ощущались вплоть до настоящего времени – он "чувствовал одеревенелость" в ногах "по колени от ступней".
Виновница его страданий выяснилась через две недели после выздоровления. Когда он отправился в лес за дровами, жена Филиппова Елена отлучилась к отцу, Афанасьеву-младшему, слывшему в округе за колдуна. Вернувшись, она извлекла из-за пазухи небольшой бумажный сверток, привлекший внимание сестры пострадавшего, Ефросиньи. Она "из любопытства подсела" к Елене и взяла посмотреть сверток. Елена "настоятельно просила" отдать его, а затем попыталась отнять силой.
Спасаясь от взбешенной снохи, Ефросинья выбежала во двор. На шум явились соседи. Им удалось разнять родственниц. После этого жена Филиппова вернулась в дом, а его сестра направилась к старосте и доложила о происшествии. Отобранный у снохи сверток она спрятала.
В тот же день староста, давно подозревавший Афанасьевых в "колдовской порче людей", созвал мирской сход. На нем Елена сообщила, что в бумажном свертке находилось лекарство от болей в животе, но не объяснила, где достала его, а на следующий день и вовсе сбежала из дома.
В ворожбе муж заподозрил жену
20-летний Филиппов обвенчался со своей ровесницей Еленой "по распоряжению госпожи". Семейная жизнь у них не заладилась: жена "не имела к нему настоящего супружеского расположения" и постоянно твердила, что жить с ним не желает. По словам Василия, на боли в животе Елена ему никогда не жаловалась. Поэтому он полагал, что "колдовское снадобье" жена приготовила для него "либо для кого из семейных моих".
42-летний отец Елены, Иван Афанасьев Меньшой, утверждал, что предъявленное ему снадобье "есть одна земля", которую он набрал из-под гробницы Тихона Лухского. Он сам добавлял его в воду, которую пил "для излечения живота", и действительно "получил облегчение" от болезни. Оставшуюся часть земли он по просьбе дочери отдал ей "для той же надобности".
Иван знал о ссоре дочери с мужем, но о причинах взаимной неприязни не догадывался.
Кружок из хлеба, пронзенный иглами…
Источником нехорошей молвы о братьях Афанасьевых, о которой говорили и пострадавший, и староста, послужили события весны того же года. В марте на один из мирских сходов явилась дочь старосты Фёдора Петрова, лухская мещанка Василиса Фёдорова, приехавшая в гости к отцу. Она увидела, что, когда тот уже ушел на сход, к подворотне их дома приблизился старший из братьев Афанасьевых. Осторожно наклонившись и "немного пошарив" под ней, он быстро удалился.
Василиса выбежала из дома и обнаружила в подворотне под небольшой кучкой "нагребенного сора" хлебный кружок. Находку она доставила на сход. Кружок оказался вырезан из "корки ржаного ситника". Он был крест-накрест пронзен двумя иглами. В центре кружка оказалось аккуратно вырезанное отверстие, где иглы были обернуты тонкой синей бумагой.
Факт "ворожбы" Афанасьева не вызывал сомнений. Его немедленно призвали к ответу. Виновный простодушно объяснил, что "колдовскую принадлежность" ему изготовила и "заворожила" на базаре в Вичуге неизвестная цыганка. Но Афанасьев Большой уверял, что не намеревался "испортить" старосту, напротив: хотел, чтобы тот оказался с ним "союзен", для чего и оставил хлеб в подворотне. Желание "союза" со старостой было обусловлено тем, что прежде он враждовал с Петровым, несколько раз посылал помещице "ложные письма" на него и даже был наказан за это.
У старосты Петрова возникло подозрение, что оба Ивана Афанасьева "колдовством занимаются", хотя наверняка он этого не знал.
Опрошенные в ходе следствия "одновотчинные" крестьяне не подтвердили обвинения Афанасьевых в ворожбе. Напротив, они единодушно утверждали, что братья "поведения хорошего и прежде о них ничего дурного слышно не было". Аналогичные показания дали и крестьяне соседних деревень – Рожства, Ратманихи, Ивошина.
В ходе обыска, проведенного в доме подозреваемых 2 февраля 1853 года, никаких вещей, "через которые производилась бы порча людей", обнаружено не было. Через полтора месяца вернулась и беглая жена Филиппова. Но ничего интересного она следствию не сообщила, полностью подтвердив отцовские показания. В бегах Елена "прокормление имела сбором милостыни", а причиной ухода называла плохое обращение мужа, который нередко "колотил ее". После возвращения она немедленно была наказана вотчинным начальством: трижды бита розгами на мирском сходе.
В "волшебном веществе" оказался яд
Между тем "колдовское снадобье", изъятое у жены Филиппова, было направлено на медицинскую экспертизу в Кострому. Оно прошло "химическое испытание" в аптеке провизора Зегница и было определено как неизвестные растительные вещества, "истертые в пепельного цвета порошок, к которому примешалось значительное количество белых блестящих полупрозрачных крупинок".
Если определить название и свойства растительной основы снадобья оказалось невозможно, то химические опыты над "крупинками" неопровержимо доказывали, что это – белый мышьяк, самый распространенный яд того времени. 25 мая Костромская врачебная управа сообщила об этом в совестный суд, который в свою очередь направил заключение в уездный суд. Результаты экспертизы заставили пересмотреть обвинение. Поскольку "мышьяк есть самосильнейший из минеральных ядов", поступок Афанасьевых представлял собой "не колдовство, а явное зло, вреднодействующее (так в тексте. – Ред.) на здоровье человека".
Впрочем, явных доказательств покушения на жизнь Филиппова всё-таки не было. Это заключение было дано Костромской палатой уголовного суда 15 февраля 1855 года. А попытка одним из Афанасьевых обретения "союзности" старосты доказывала лишь его "грубое невежество", а вовсе не злые намерения.
"Снадобье", изъятое у жены Филиппова, явно не являлось землей из-под гробницы Тихона Лухского. Но ложь подозреваемых ничего не доказывала: ведь применить его им так и не удалось. В результате старший Афанасьев был освобожден от суда с внушением, чтобы "от невежественных поступков удерживался", а младший с его дочерью хоть и "оставлены в подозрении", но к ответственности тоже не привлекались.