Нарвские авторы: Степан Рацевич, “Глазами журналиста и актера”
Монах Алипий
С утра до позднего вечера, с перерывами на завтрак, обед и ужин Алипий горячо молился. Даже во время прогулок он молился и во время отдыха, стоя у окна, молился. К его молитвам привыкли не только находившиеся в камере, но даже надзиратели, через волчок наблюдавшие, как Алипий становился на колени, подолгу опуская голову на бетонный пол, пребывая в молитвенной отрешенности.
Принимая во внимание болезненное состояние Алипия, тюремный врач разрешил ему пользоваться койкой в любое время.
С первых же дней нашей встречи и знакомства в камере я сразу почувствовал к Алипию глубокое уважение и искреннее расположение. Если жизнь его сломала физически и искалечила здоровье, то духовно он остался силен и непоколебим. Стойкость и принципиальность характера, искренняя и глубокая вера помогали Алипию переносить все муки камерного содержания. Была в нем еще одна замечательная черта, характеризовавшая душу подлинного христианина: он никогда не сетовал на свою судьбу, все её удары принимал безропотно, спокойно, не обижаясь и не злобствуя на тех, кто заключил его в тюрьму. Про таких людей он говорил:
– Они не ведают, что творят, а их скорби и печали впереди!
В частых беседах, делясь своими размышлениями о смысле жизни, Алипий называл себя счастливцем, потому что меньше всего думал о себе, а находил утешение в молитвах и в том, чтобы помогать другим. Помню, как-то спросил его, как он может быть вне окружающей нас скорби, не печалиться при виде страданий и мучений людей.
– В переводе с греческого языка Алипий означает беспечальный, – чуть слышно ответил он, – душевная умиротворенность спасет меня в жизни…
В ноябре 1949 года нас навсегда разлучили. Алипия отправили в ссылку в Новосибирскую область. Вероятнее всего в суровом сибирском крае он нашел вечное успокоение, этот страдалец за веру, пронесший сквозь революционные вихри России свой тяжелый подвижнический крест…
Почти через двадцать лет мне попалась в руки десятикопеечная (в буквальном и переносном смысле) брошюра эстонских авторов Сооп и Кескюла издательства «Ээсти Раамат» выпуска 1967 года – мерзопакостная антирелигиозная агитка под названием «Куремяэский монастырь» с описанием жизни Пюхтицкого монастыря. Если бы авторы не затронули имя Алипия, я умолчал бы об этом, с позволения сказать, «литературном произведении».
Уже в предисловии читатель получает соответствующее направление мысли. Тихая, трудовая обитель, по словам авторов, является «…одним из немногих сохранившихся до наших дней оплотов религии, напоминающих о мрачных временах средневековья…». А вот что они пишут о старце Алипии. Цитирую полностью: «В 1949 году в Куремяэском монастыре был священником некий архимандрит Алипий. Во время Великой Отечественной войны этот священнослужитель находился в Туле, где руководил контрреволюционной группой, сеял панику среди верующих, восхвалял фашистские порядки и клеветал на Советскую власть. После отбытия срока наказания он вернулся в Куремяэский монастырь, чтобы получить отпущение грехов…»
Подошла зима 1949 года. В моем положении ничего не изменилось. Принял решение снова написать прокурору СССР. Хотя на первое заявление ответа я не получил, но решил спросить у него, доколе мне, невинному человеку, сидеть в тюрьме. Но события опередили это решение.
В один из томительных дней меня вызвали с вещами на выход. «Либо переводят в другую тюрьму, либо отправляют куда подальше» – решил я, собирая вещи. Привели в тюремную канцелярию. Молоденькая служащая предложила подписать какую-то бумажку, в которой было сказано, что мне, на основании постановления Особого совещания при МГБ СССР от 26 ноября 1949 года, назначена ссылка в Красноярский край.
Снова заглазное решение, без всякой мотивации.
– За что, за какие преступления меня высылают? – был мой первый вопрос.
– Читайте, что написано. Мне известно не больше вашего…
– Но здесь ничего не сказано …
В ответ девушка промолчала и ручкой показала место, где надо было расписаться…
Высылка на вечные времена
В тюремном коридоре столпилось множество таких же как я, ожидавших очереди расписаться в канцелярии под извещением о высылке. Меня сразу же окружили, стали расспрашивать, на какой срок ссылка, куда отправляют. Говорили о трех местах высылки: Красноярский и Новосибирский края, Казахстан. Если не обозначен срок высылки, значит на вечные времена.
Всех ссыльных перевели в старый корпус тюрьмы на Батарейную улицу, в большую камеру, окнами обращенную во двор и рассчитанную на несколько десятков заключенных. Толстые крепостные стены камеры покрыты плесенью. Нары насквозь пропахли сыростью. В углу – тяжелая железная параша. Утром и вечером выводят на оправку в грязную, холодную уборную… По одной стороне стены – ржавые рукомойники, по другой – пробитые в камне отверстия для испражнений. В уборной был вечно мокрый каменный пол, по которому разливалась зловонная смесь воды и мочи.
Режим в нашей камере отъезжающих не сравним с порядками в прежнем корпусе. Чувствуем себя свободно, днем отдыхаем лежа на нарах, громко разговариваем, некоторые даже поют от избытка чувств. Надзиратель у нас редкий гость. Начальство не приходит вообще, про обыски все забыли. Никого из нас никуда больше не вызывают, мы на положении ожидающих этапа: со дня на день будем отправлены по назначению.
В камере только и разговоров, кто, куда назначен на высылку, в какой край, каковы у каждого перспективы. Знатоки географии козыряют знаниями Сибири, рассказывают условия тамошней жизни, отдавая предпочтение южной части Красноярского края, где отличный климат, летом жара, произрастают арбузы и дыни. Назначенным в Красноярский край завидуют, сочувствуют тем, кто попадает в Новосибирскую область, представляя, что там холодно и неуютно.
Почему-то многие убеждены, что в ссылке станут работать по своей прежней специальности, потому что так уверяли следователи, завершая дела и напутствуя каждого своего подследственного обещаниями райских условий будущей жизни.
Пессимисты в нашей камере были другого мнения. Они рассуждали трезво и жестко.
– Кто такие ссыльные? – задавали они вопрос и сами же отвечали:
– Такие же заключенные, с той лишь разницей, что не сидят за решеткой и не требуют конвоя. В остальном они будут терпеть всякого рода ограничения, что и у заключенных. О работе по специальности и думать нечего. Всех ждет тяжелая, изнурительная работа на лесоповале в сибирской тайге, на полях колхозов и совхозов, освоение бескрайних просторов целины.
Впоследствии я воочию убедился во лжи следователей и правоте скептиков. Но это будет потом, а сейчас все были как под наркотическим действием свободы после томительных месяцев заключения в тюрьме.
Лежа на нарах, размечтался пожилой пскович, в прошлом крупный партийный работник, снятый с должности и вычищенный из партии за троцкистский уклон. Он просидел десять лет в Соловках, а теперь высылается в Казахстан:
– А хорошо бы, товарищи, как Пушкину, отправиться в ссылку в село Михайловское! Я бы ездил по выходным дням к своим во Псков!.. Замечательно! А что если написать такое заявление товарищу Берии, может, примут во внимание мой непрерывный десятилетний стаж лагерной жизни, да еще в северных условиях…
Снежным ярким утром вывели нас в последний раз гулять на тюремный двор. В коридоре повстречались с другой группой ссыльных, возвращавшихся с прогулки. Среди других заключенных, тяжело опираясь на палку, едва шел старец Алипий. Я его сразу узнал. У него страшно осунулось лицо, он весь побелел, стал похожим на старца Зосиму. Я окликнул его, помахал рукой. Алипий обернулся и, как мне показалось, улыбнулся. Значит узнал… Это была наша последняя встреча.
Б.И. Грюнталь
Утром, 5 января 1950 года, нас, как сельдей в бочку, запихали в столыпинский вагон и увезли из Таллинна. К вечеру поезд доехал до Нарвы и остановился для смены локомотива.
Второй раз на положении заключенного приезжаю в родной город. Локомотив отсоединили и наступила тишина, не нарушаемая ни стуком колес, ни окриками охранников. Но что это за звуки? Прислушиваюсь внимательно. Да, сомнения нет, это звон колокола Кренгольмской Воскресенской церкви. «Звонят к всенощной», – подумал я. Кто-то из сидящих в вагоне подсказывает:
– Сегодня Великий Сочельник, завтра Рождество Христово….
Звон вызывает острую, щемящую боль, гнетущее состояние. Хочется кричать о несправедливости, бежать из заделанного решетками вагона в храм, искать там утешения…
Медленно отъезжаем от станции. Нет сил сдержаться, слезы текут по щекам. В ушах надолго задерживается колокольный звон, хотя фактически его уже и не слышно за рокотом Кренгольмских водопадов…
Прочитать книгу в Интернете можно по адресу:
http://istina.russian-albion.com/ru/chto-est-istina–003-dekabr-2005-
The post Нарвские авторы: Степан Рацевич, “Глазами журналиста и актера” first appeared on gazeta.ee.