Красноярский реабилитолог рассказал о трудностях борьбы с алкоголизмом

Наркоманы и алкоголики — люди, с которыми никто не хочет работать. Мы нашли человека, который каждый день общается с зависимыми и их родственниками. Корреспондент NGS24.RU Кадрия Катцина пообщалась с красноярским реабилитологом Игорем Гуниным и узнала, что его больше всего бесит в этой работе.

— Игорь, расскажи, что тебя бесит?

— Больше всего меня бесят саботажники. Это не сами зависимые, а их близкое окружение. Молчание бесит: «Ой, а как можно говорить, что у нас в семье зависимый?» Половина семьи предпочитает молчать, даже в семье не обсуждают — табу. Очень большое значение имеет включенность близких в выздоровление человека.

— Ты же как-то объясняешь это родственникам? Они понимают свою ответственность?

— При первом звонке у клиентов всегда есть страх. И я всегда полную информацию даю, дабы не было саботажа. Клиент поступил, ему надо всё объяснить, наладить контакт, бумаги подписать, это от трех до пяти дней занимает. Я обязательно спрашиваю, все ли родственники понимают суть проблемы. Родные, я понимаю, они тоже пострадавшие в этой ситуации, но они понимают только одну вещь — он пьет, а то, что у них самих созависимость, не понимают. Когда человек поступает на реабилитационную программу, важно, чтобы всё было целостно, недоделанная работа результата не принесет. Он уйдет и у него случится рецидив, а он опасен тем, что зависимый станет «наверстывать упущенное».

Последний пример, вот недавно было, мальчишка поступил, случился рецидив. Проходит две недели, звонит мама, говорит, что его надо на свадьбу к брату отпустить. Так это безумная затея, он еще даже в себя не пришел. Но маме надо показать картинку полной семьи родственникам, а про него она не думает. Разумные аргументы и доводы не видятся и не слышатся.

— А то, что о зависимости стараются не говорить, не раздражает?

— Стигматизация в обществе раздражает. Это же такая полярная история. Мы на улице видим человека с зависимостью, нам неприятно, можно услышать про него что-то плохое, но это заболевание, оно так проявляется. И регресс в жизни — это один из симптомов. А с другой стороны, в семье все его жалеют: жена кровь сворачивает, начальник на работе — гад. Он поэтому пьет, бедненький, и все вот его жалеют. То есть это такие нездоровые два полюса: ненавидеть и жалеть.

— А как это, когда жалеют? Что за позиция?

— Это жалость со стороны родных. Это та жалость, которая убивает: его всё время вытаскивают, отмазывают, учатся за него, жен находят, детей за него воспитывают. Мощная история — мама кормит его, его жену и его детей. Лишь бы у сыночки всё было хорошо. Мамы и жены искренне верят в то, что, когда алкоголик болеет с похмелья, ему надо опохмелиться. Вот это тоже мощно: надо опохмелиться. Это не то, чтобы бесит, но вызывает противоречивые переживания.

Бесит, когда звонит клиент, спрашивает, что делать, ему объясняешь четкий механизм — детокс, реабилитация, а он говорит: «Не, мне надо по-другому». Просят детокс, чтобы врач приехал на дом и прокапал. Это вообще бессмысленно. Или говорят, что закодировать надо, а у него уже восемь кодировок было. Смысла кодироваться в девятый раз вообще нет. Это прямо безумие. Я могу всё это сделать, но нет смысла, я не люблю делать дурную работу, которая будет бесполезна.

— А бывает, что алкоголик пришел сам, у него есть мотивация, он готов лечиться?

— Мотивации вообще у клиентов нет, ее нужно формировать. Родные приходят: «Вот он в запое». Он сидит дома, у него на столе бутылка водки, закуска, ну какая у него будет мотивация в этот момент? У него всё хорошо, он бухает. Вот когда он с похмелья болеет, тогда его самое время вести в реабилитацию. Так обычно бывает, что алкоголик пьет не на свои деньги. Он их где берет? У жены, у мамы. Что делать? Ну перестаньте давать деньги. Введите строгое правило, что дома в пьяном состоянии появляться нельзя. Они говорят, что не могут жесткие правила вводить. А у него всё хорошо: бутылка водки, огурцы соленые, курицу мама привезла, крыша над головой. Ты ж сама даешь ему этот стакан! Обрубите эту систему поддержки его алкоголизма. Они ж мрут сплошь и рядом. Потом слезы, сопли: «Как же так?» Ну что-то же нужно делать.

— Что масштабнее — алкоголизм или наркомания?

— Алкоголизм, наверное, масштабнее наркомании. Ну как масштабнее? Доступнее. Сейчас нет ни чистых алкоголиков, ни чистых наркоманов. Чистые алкоголики — скорее всего, возрастные, лет под 60. А те, кто помоложе, они и барбитуру пьют. Но я бы не сказал, что наркотики сложнее достать, с ними всё проще стало. Бесит, что на улицах рисуют адреса наркомагазинов. Это странная история. Я не скажу, что никто не реагирует, но интернет дал много возможностей для наркотрафика, для бесконтактной передачи. Я не думаю, что это уже можно как-то отрегулировать. Меня раздражает работа на показуху. Недавно услышал статистику, говорят, что потребление алкоголя в стране снизилось. Я думаю, ничего себе! Точно что ли? Алкоголики, что ли, поумирали? Как она снизилась? На сегодняшний день алкоголизм и наркоманию не изжить, нет стопроцентного лекарства. Рецидивы случаются.

Бесит нечестная статистика. Официальную статистику нет смысла смотреть, она, по моим ощущениям, сильно расходится с реальностью. В год только у меня в call-центр две тысячи обращений. Ну, допустим, не все из них зависимые, давай половину откинем. Так это только мне звонят, а есть и другие реабилитации, а есть и те, кто вообще не обращается. Тут есть вопрос финансовой подоплеки. Алкоголиков и наркоманов вообще не хочется лечить, это дорого и долго в виду рецидивов, специфичности заболевания. Но само заболевание приносит ущерб тому же государству намного больше, нежели затраты на его лечение: домашнее насилие, криминал, неспособность человека работать, ДТП в пьяном виде.

— Ты говоришь про официальную статистику, а как с официальным лечением дела обстоят?

— Меня искренне бесит, что на весь край, а это 2,8 миллиона человек, у нас в КНД (краевой наркологический диспансер. — Прим. ред.) всего 20 коек в реабилитации и курс там 2 месяца. В рамках ОМС бесплатное лечение сопряжено с постановкой на учет, но даже так всего 20 человек могут пролечиться. В КНД история такая — персонал выгоревший. Я помню, привожу мальчишку туда в остром состоянии, его госпитализировать надо, и санитарка говорит: «Ну к нам попал — дорожку натоптал, будешь нашим постоянным клиентом». Обреченка такая. Лучше так, чем никак, но можно же лучше. А у нас 20 коек в реабилитационной программе в КНД.

— Что лучше — поставить на учет зависимого или лечить без постановки?

— Необходимость контроля для меня понятна. Система учета нужна, потому что есть важные ограничения, которые необходимы: например, человек работает водителем, пьяный за рулем — повышенная опасность. Но в большинстве случаев это отражается на жизни людей, от которых не будет вреда. Предположим, я бухгалтер, всю жизнь проработал в госучреждении, и тут меня поставили на учет. Мы же понимаем, что я работы лишился? Это подбешивает.

— Почему ни алкоголизм, ни наркоманию не принято считать болезнью?

— Многие из моих клиентов даже не понимают, что зависимость — это болезнь. И родственники так же. Они считают, что это безответственность, дурное воспитание, скверный характер. Пропасть. Мы читаем определение зависимости — комплекс физиологических, психических и поведенческих явлений. Это всё вместе. Волевая сфера страдает, психокоррекция нужна даже в большей степени, потому что с интоксикацией проще справиться — за неделю, а без психокоррекции — крах.

— Ты не скрываешь, что сам был зависимым. Не бесит, что ты смог избавиться от пагубных пристрастий, а кто-то не может справиться?

— Да, не скрываю. Могу в секундах сказать, когда начал выздоравливать. У меня есть счетчик, периодически в круглые даты в него поглядываю. Жду, когда будет 11 лет, 11 месяцев, 11 дней и 11 часов — уже скоро. Это дата моего второго рождения. Когда кто-то срывается, не бесит. У людей так случается, это не страшно. Страшно, когда человек начинает наверстывать то время, когда не пил и не употреблял. Тут нужно, чтобы ему помогли. Бесит, когда пьяные звонят: «Че мне делать?» В пьяном состоянии же человек не очень восприимчив, я говорю: «Звони трезвый». Радует, что звонят, бесит, что звонят пьяные.

— Какой возраст у самого молодого наркомана, которого к тебе приводили?

— У нас нет в Красноярске реабилитационной помощи для детей. Есть социальная поддержка. Про детей вообще не говорят. Это же вообще табу. Я тут был в клубе, зашел в один в центре. Я, конечно, думаю, что там несовершеннолетних нет, но ребята молодые, профессионально смотрю и вижу — есть обдолбанные. Подростковая наркомания существует, а официального лечения для них нет. Первые пробы у детей в 11–14 лет происходят. У меня был знакомый мальчишка, взрослый уже, наркоман, он вообще в 7 лет попробовал. Это редкость, в основном 13–14 лет.

— Как у них вообще получается достать наркотики?

— Ты же видишь, всё на улице нарисовано. Это ты не понимаешь, а дети всё знают, у них можно многому научиться. С интернетом вообще проще стало. Раньше, лет 15 назад, достать наркотик было сложнее, сейчас упростилась схема. Не нужно личного знакомства, не нужно отдельного человека, который сходит за наркотиком. В интернете набрал, всё доступно. Меня бесит этот момент бессилия. Мне хочется помочь всем, но статистика же вещь упрямая — 20% пройдут реабилитацию и будут жить без рецидива. 80% так или иначе будут срываться, кто-то умрет, кому-то тюрьма продлит жизнь, кто-то еще раз придет за помощью. Нужно через кого-то решать эту проблему, пусть это будет реабилитационная программа или группа самопомощи. Возможностей сейчас стало больше.

— Что-то можно с этим делать? Профилактику проводить?

— С детьми же нужно выстраивать работу в долгую, но все делают для галочки. У нас в школах есть один психолог на сколько человек? Но это даже и не нужно, у тебя дети ходят в школу, сад, ты этого не понимаешь, что ли? Вот у меня дети ходят в сад, там один психолог на 200–300 детей. О здоровом образе жизни не надо говорить, его нужно транслировать. Дети смотрят в первую очередь где? В семье. Видя каждый вечер батю с пивасом, ребенок будет считать это нормой.

— В этом формате безалкогольное пиво тоже наносит урон?

— Вопрос не в самом алкоголе, я не противник того, чтобы люди пили алкоголь, я против того, чтобы алкоголики пили, а здоровым людям — тут всё нормально, почему нет? Вопрос в другом — у зависимого человека нет здоровых способов реагирования, проживания каких-то ситуаций жизненных. Ребенок видит, что папа пьет, не общается с ним, мама занята тем, что из-за угла смотрит, лишь бы папа не надрался. А потом чадо вырастает, дома не получил ни заботы, ни любви, пошел на улицу, попал в такой же социум. Детям же всё интересно, они всё пробуют, и у ребенка даже страха нет выпить алкоголь. По какой причине? Папа пьет, значит можно. С детьми об этих вещах вообще не говорят. Или транслируют — это плохо, так делать не надо. Но видит-то он другое. А может, не плохо, папа же пьет? Профилактика — это сложная работа. С родителями нужно работать. Что толку с ребенком?