Как-то стал свидетелем эпической битвы…
По порядку.
У меня под окном, метров пятьдесят от дома – синагога. Где, в основном, тусит молодняк, пухленькие религиозные мальчики, которые всю субботу молятся да поют песни. При этом, конечно, плевать им, что их песнопения будят всех в радиусе минимум ста метров… И ладно б песни были душевные. А то просто на трёх нотах да бодренько так «Ай, ла-ла-ла-ла! Ай, ла-ла-ла!». Хоть головой бейся, в утренней прохладце слышно хорошо. Ну, там, как положено, религиозный экстаз и всё такое… Плюнешь в сердцах, окна закроешь да на бочок дальше.
Но бывает, что приезжают к ним собратья. Ещё более раскормленные, более раскованные и более шумно-отвязные парнишки, то ли из Америки, то ли из Канады. Гутарят по-аглицки, шумят недеццки, в перерывах между молитвами гоняют или в баскетбол или в регби. Само собой, плевать, что люди отдыхают – парнишки заняты служением высокому делу.
Ну, да бабай с ними со всеми. В конце концов, хоть петарды ещё не взрывают в религиозой нирване – и на том спасибо.
Так вот. Суббота. С утра, значит, повыли в синагоге еврейску народну песенку. Пошумели после в баскетбол. Опять повыли. Опять пошумели, уже в регби.
Выстраиваются на улице к полуденной молитве. Начинают бормотать… и вдруг, откуда-то из моего дома, снизу, раздаётся почти стройный хор старческих женских голосов:
«Ой, ты зоря, зорюшка ясна-а-ая-я-а-а… Ой, да не забудь ты про меня-я-я-а-а-а…»
Парнишки в кипах удивлённо замирают, переглядываются. Мол, кто посмел?!
Кто-то из них не выдерживает и орёт (само собой – по-аглицки):
- Заткнись!
Хор на мгновение смолкает и вдруг в ответ несётся, с этакой ленцой в голосе, басовитое (само собой – по-русски):
- Хвак ю!
И дальше: «Ой, ты зоря, зорюшка ясна-а-ая-я-а-а… Ой, да не забудь ты про меня-я-я-а-а-а…»
Я, всхлипывая, сползаю на пол. Поднимаюсь и вижу ту самую эпическую битву.
Мелкий, юркий, щупленький парнишечка, кипя негодованием, под бодрые крики товарищей, берёт штурмом забор, отделяющий синагогу от дома. Сваливается по эту сторону, и, подпрыгивая от злости, несётся к пристройке, которая прилепилась к нашей четырёхэтажке, просто кто-то достроил к квартире. Парнишка, весь такой энергичный, ловит на себе ободряющие взгляды друзей, подскакивает к двери и заносит руку, чтобы, значит, деликатно постучать. Наверное. Но не успевает – дверь распахивается сама…
В проёме вырастает внушительных размеров бабка. В полинялой беретке и с лентой, увешанной орденами. Причём, кулак у бабки – а-ля Чак Норрис сдохни от зависти.
Парнишка, пискнув от испуга, замирает и начинает просчитывать пути к отступлению. Бабка, качнувшись, прищуривается:
- Чего хотел, болезный? Заблудился или чего?
Парнишка начинает лопотать что-то по-своему, показывая пальцем на притихших товарищей, на кипу, на небо. Бабка подумала, тяжело изучая его глазами, и выдала:
- Через забор, что ль, подбросить? Оно те надо, малой? А давай лучше ты к нам, а? Сто грамм плесну. Мы тут с бабоньками День Победы отмечаем. Уж не обидим тебя, болезного… Не? Тогда вали. А то я те щас Эльбу-то припомню!
И топнула ногой.
Парнишку как ветром сдуло. Через забор, само собой. Вместе со всей братией, которая сиганула куда-то за синагогу…
И весь день неслось откуда-то снизу: «Ой, ты зоря, зорюшка ясна-а-ая-я-а-а… Ой, да не забудь ты про меня-я-я-а-а-а… Петровна, спишь, что ли-ча? Во-о-о… За Победу!»
Со стороны синагоги до самого вечера было тихо.
Никогда так ещё не любил застольные песни…
Дингер