Римские законы "о роскоши" 'эпохи войны с Ганнибалом

ЗАКОНЫ О РОСКОШИ ЭПОХИ ГАННИБАЛОВОЙ ВОЙНЫ (218—215 ГГ. ДО Н. Э.)

В длинной череде законов против роскоши, принимавшихся в Риме на протяжении, по крайней мере, трех веков, обращают на себя внимание первые, принадлежащие очень непростому для «вечного города» периоду начала Ганнибаловой войны. Это законы Метилия (217 г. до н. э.) и Оппия (215 г. до н. э.). Нетрудно заметить, что хронологически они примыкают к известному закону Клавдия, принятому в 218 г. до н. э., образуя цикл законов, принятых в начальный период войны. Обычно все три закона рассматриваются отдельно, вне всякой связи друг с другом. Однако появление их в границах одного временного периода, охватывающего первые четыре года войны, вряд ли было случайным.

Закон Метилия (lex Metilia de fullionibus), принадлежащий плебейскому трибуну 217 г. до н. э. Марку Метилию, запрещал использовать дорогой умбрийский мел при обработке мужских одежд. О содержании закона известно только по краткому сообщению Плиния Старшего: «Умбрский мел применяется только для придания материям блеска. Будет не лишним коснуться и этого вопроса, поскольку существует предназначенный для валяльщиков Метилиев закон, который цензорами Гаем Фламинием и Луцием Эмилием был предложен на утверждение народного собрания»⁹⁹. Участие в его принятии Гая Фламиния позволяет предположить, что закон не ограничивался своим сугубо утилитарным содержанием, а имел какой-то политический подтекст. По мнению В. Кункеля запрещение отделывать тогу дорогим мелом имело своей целью обеспечение равенства возможностей при соискании должностей¹⁰⁰. Социальный контекст этой меры, таким образом, дает возможное объяснение необходимости принятия на втором году Ганнибаловой войны, в ее наиболее тяжелый период, закона адресованного валяльщикам шерсти — fullones. Здесь мы, видимо, встречаемся с определенной установкой римского общественного сознания, требующего от гражданина и, в особенности от магистрата безукоризненно белого цвета тоги, имевшего сакральное значение¹⁰¹. Обращает на себя внимание то, что Гай Фламиний в рамках своей цензуры продвигает два совершенно разных закона, один из которых был посвящен морской торговле, а другой — умбрскому мелу. Понять, что их объединяет, помогает наблюдение Н. Эль — Бехайри, рассматривающей обоснование закона Клавдия в свете цензорских [с.29] полномочий Фламиния, и, в частности, в связи с regimen morum¹⁰². Время и обстановка принятия закона объясняют, почему использование дорогих отбеливающих веществ было признано предосудительным только в цензуру Фламиния,.

Закон Оппия (lex Oppia), был внесен в народное собрание плебейским трибуном 215 г. до н. э. Гаем Оппием. О его содержании сохранились фрагментарные свидетельства, самое подробное из которых принадлежит Ливию¹⁰³. Он пишет: «Этот закон провел народный трибун Гай Оппий в консульство Квинта Фабия и Тиберия Семпрония, в самый разгар Пунической войны; закон запрещал римским женщинам иметь больше полуунции¹⁰⁴ золота, носить окрашенную в разные цвета одежду, ездить в повозках по Риму и по другим городам или вокруг них на расстоянии мили, кроме как при государственных священнодействиях»¹⁰⁵. П. Дизедери обратил внимание на то, что Ливий упоминает о принятии закона Оппия при описании событий не 215 г. до н. э. когда закон был принят, а 195 г. до н. э., когда было внесено предложение о его отмене. Из этого он делает вывод, что принятие закона Оппия не вызвало ни бурного обсуждения, ни сопротивления, будучи событием не слишком выразительным (иначе анналисты и Ливий об этом упомянули бы)¹⁰⁶. Как и в случае с законом Метилия удивляет несвоевременность закона о женской роскоши, принятого сразу же после битвы при Каннах. Ответ дает сам Ливий, включивший обоснование закона Оппия в речь плебейского трибуна Луция Валерия¹⁰⁷: «Конечно, будь этот закон древним, будь он принят с единственной целью обуздать страсти, можно было бы бояться, что, отменив его, мы их пробудим. Но ведь принят-то он был по обстоятельствам совсем иного времени: Ганнибал одержал тогда победу при Каннах и стоял в Италии; в руках его были уже Тарент, Арпы, Капуя, казалось, вот-вот двинет он войско на Рим; отпали от нас союзники; не стало ни воинов для пополнения легионов, ни граждан союзных городов для службы во флоте; опустела казна; мы покупали у хозяев рабов и раздавали им оружие, с тем чтобы те получили за них деньги лишь по окончании войны; откупщики тогда сами вызвались предоставить государству деньги, хлеб и все прочее необходимое для войны; [с.30] каждый в соответствии со своим разрядом поставляли мы рабов, чтобы служили они гребцами во флоте и содержали их на свой счет; все мы по примеру сенаторов отдавали государству сколько у кого было золота и серебра; вдовы и сироты несли свои деньги в казну; был установлен предел хранимому дома — будь то вещи из золота или серебра, будь то чеканная монета, серебряная или медная. Ужели в такое время помыслы женщин были так заняты роскошью и украшениями, что понадобился Оппиев закон, дабы обуздать их? Разве нам неизвестно, что, напротив того, глубокая всеобщая скорбь не позволила матронам вовремя принести жертвы Церере и сенат ограничил время траура тридцатью днями? Кто же не видит, что лишь горести и нищета государства, когда каждый должен был отдать последнее на общие нужды, породили этот закон?»¹⁰⁸. Б. С. Ляпустин в этой связи отмечает: «Оппиев закон против роскоши принятый в разгар военных действий, несомненно, преследовал цель не только и не столько напомнить женщинам о суровых нравах предков и обратить их к скромности и бережливости, но был непосредственно связан со стремлением выйти из той сложной ситуации, в коорую римское государство попало после разгрома армий Ганнибалом в 217 и 216 гг. до н. э.»¹⁰⁹.

Объединение всех этих законов в одну группу будет оправданным в том случае, если мы сможем связать их принятие с какой-то одной проблемой, стоявшей перед римским обществом в это время. Таковой, судя по источникам, была хроническая нехватка денежных средств, ощущавшаяся в Риме с самого начала войны. Так, описывая события 217 г. до н. э. Ливий отмечает: «При обмене пленных вожди римский и карфагенский согласились, чтобы как было заведено в Первую Пуническую войну, та сторона, которая [с.31] получит больше людей, чем вернет, заплатила бы за эту разницу — по два с половиной фунта серебра за человека. Римляне получили на двести сорок семь человек больше, чем карфагеняне, а с серебром, которое следовало за них уплатить, получалась задержка — сенаторы, с которыми Фабий не посоветовался, затягивали обсуждение этого дела; тогда он, послав в Рим своего сына Квинта, продал через него свое нетронутое врагом имение и погасил государственную задолженность из частных средств»¹¹⁰. Из описания событий этого года обращает на себя внимание и такой эпизод: «Военные действия под Гереонием зимой прекратились, и в Рим прибыли послы от Неаполя. Они внесли в курию сорок тяжеловесных золотых чаш, и сказаны были ими такие слова: они знают, что казну римского народа вычерпала война, которая ведется в той же мере, за города и земли союзников, что и за главную твердыню Италии, город Рим и его власть; и поэтому неаполитанцы решили: золото, оставленное им предками на украшение храмов и помощь бедствующим, по справедливости следует вручить римскому народу. Если римляне считают, что неаполитанцы могут им еще чем-то помочь, то они окажут любую помощь с таким же усердием. Римские сенаторы и народ порадуют их, если все, что есть у неаполитанцев, будут считать своим, и принесенный дар оценят не просто по его стоимости, а по дружеским чувствам и доброй воле тех, кто его принес. Послов поблагодарили за щедрость и внимание, а чашу приняли только ту, что была всех легче»¹¹¹. Напомним, что в этом же году был принят закон Метилия.

[с.32] Ситуация следующего, 216 г. до н. э. описывается следующим образом: «Почти в это же время в Рим были доставлены письма из Сицилии и Сардинии. Сначала в сенате прочли письмо пропретора Тита Отацилия из Сицилии, он писал, что претор Публий Фурий пришел с флотом из Африки в Лилибей; сам Фурий тяжело ранен и находится между жизнью и смертью; солдаты и моряки не получили в срок ни жалованья, ни хлеба — и взять их неоткуда; Отацилий убедительно просит прислать поскорее и деньги, и хлеб, а ему — смену из новых преторов. Почти то же самое о жалованьи и хлебе писал из Сардинии пропретор Авл Корнелий Маммула. Обоим ответили: взять неоткуда, пусть сами позаботятся о своем флоте и войске. Тит Отацилий отправил послов к Гиерону, искреннему другу римского народа, и получил от него столько серебра, сколько нужно было для выплаты жалованья, и хлеба на шесть месяцев; Корнелия в Сардинии любезно снабдили союзные города. В Риме денег было мало…»¹¹². О начале 215 г. до н. э. Ливий сообщает: «Сенат, в первый день года заседавший на Капитолии, постановил установить на этот год двойной налог, половину взысканий немедленно, чтобы уплатить жалованье и имеющемуся налицо войску, исключая солдат, участвовавших в каннском сражении»¹¹³. Думается, что именно опасением «оставить казну пустой» было вызвано нежелание выкупать пленных после битвы при Каннах, хотя Рим в это время испытывал такую нужду в людях, что был сформирован легион, состоявший из рабов, купленных государством¹¹⁴.

По-видимому, одним из путей выхода из этой ситуации и стала серия законов, направленных на ограничение расходов внутри римской фамилии. В своей статье, посвященной закону Оппия, Б. С. Ляпустин отмечает: «Для успешного ведения военных действий древнеримскому обществу нужно было [с.33] решить прежде всего ряд военно-экономических проблем. … Если же на сложившуюся ситуацию и законы о роскоши посмотреть, прежде всего, сквозь призму фамилии, то станет ясно, что решить все военно-экономические задачи могла только сильная и экономически крепкая фамилия. Через нее шло вооружение воинов и прежде всего всадников, через ее поместья во многом решался вопрос снабжения продовольствием во время войны, когда масс крестьянства отрывалась от своих участков для службы в армии. Поэтому закон Оппия против роскоши и требовал от фамилии исключить нерациональные траты своих сбережений на бесполезные женские украшения, дорогие ткани и повозки и тем самым создать условия для укрепления хозяйств, опираясь на которые можно было успешно готовиться к длительным военным действиям…»¹¹⁵. Таким образом, главной задачей этих законов было экономическое укрепление фамилий и недопущение непроизводительных трат их членами, поскольку именно от «запаса прочности» римских фамилий в конечном итоге зависела возможность выстоять в жестокой схватке с Ганнибалом.

На столь странный для нас путь решения проблемы авторов законопроектов толкала невозможность прямого принудительного изъятия средств для ведения войны у сограждан, что было связано с особым характером государственного аппарата в Риме, не потерявшего непосредственной связи с гражданским коллективом¹¹⁶. Частично, проблемы связанные с ведением войны, решались за счет трибута — особого налога, собираемого с граждан. Согласно Фесту (Р. 367 М), трибут называется так потому, что он передается (tributur) из личной собственности в государственную (ex private in publicum). Он же указывает (P. 364 M), что трибут взимался либо «с головы» (in capite), либо «по цензу» (ex censu), либо был «случайным» (temerarium). Варрон связывает происхождение этого слова с tribus¹¹⁷, территориальной единицей, учрежденной согласно традиции Сервием Туллием¹¹⁸. Трибут взимался ежегодно на основе ценза — оценки имущества, проведенной цензорами в ходе переписи населения. Однако даже двойное налогообложение населения Рима, как [с.34] показывают источники, не могло покрыть всех расходов на войну (Liv. 23. 31. 1—2). Все это заставляло римские власти искать иные способы пополнения государственной казны.

При сравнении законов, принятых в 218—215 гг. до н. э., можно заметить, что они затрагивали интересы наиболее состоятельного слоя граждан¹¹⁹. Закон Метилия запрещал траты на обработку мужских одежд дорогим умбрийским мелом. Закон Оппия запрещал римским женщинам иметь золотые украшения в большом количестве, носить окрашенную одежду (дорогую из-за применения натуральных красителей, таких как пурпур), ездить в повозках по Риму и другим городам, а также в их окрестностях. Закон Клавдия запрещал владеть морскими судами большой вместимости. Говоря о невозможности долгосрочного принудительного изъятия денег для военных или иных нужд в Риме, что вытекало из самого характера античной гражданской общины, следует иметь в виду, что кратковременное изъятие средств в некоторых случаях все же было возможным, оставаясь, однако, экстраординарной формой пополнения финансов. На это, к примеру, указывает строительство флота на частные средства в 214 г. до н. э. когда основные расходы несли наиболее состоятельные граждане, в том числе сенаторы¹²⁰. Можно предположить, что и закон Клавдия предусматривал нечто подобное — только не постройку, а конфискацию судов сверх (а возможно и указанного) тоннажа.

[с.35] Возможно, однако, и другое объяснение — закон был введен с целью ограничения расходов на постройку судов теми римским семьями, что были связаны с морской торговлей. Своеобразное «вето», накладываемое на экономическую активность части населения Рима, должно было укрепить основную хозяйственную и социальную ячейку общества — фамилию, на которую легли основные тяготы военных расходов¹²¹. Тогда мы не вступаем в противоречие и с положениями Клавдиева закона в передаче Ливия. В этом случае закон Клавдия вместе с законами Метилия и Оппия был принят с целью ограничения излишних расходов римской фамилии. Тяжелое финансовое положение, необходимость время от времени прибегать к «займам» у населения (подозрительно похожим на плохо закамуфлированное изъятие у него средств), сокрушительные поражения в начале войны показывают, что Рим вступил в новую войну, еще не оправившись от потрясений Первой Пунической войны. Наиболее дальновидные политики в Риме должны были попытаться перекрыть те каналы, по которым нерационально, с их точки зрения, уходили средства из фамильной казны. На все это должна была накладываться определенная общественная тенденция, связанная с претензиями плебейской верхушки на новое место и новую роль в жизни civitas, так ярко воплощенная в фигуре Гая Фламиния¹²². Не исключено, что при составлении закона учитывались соображения различного рода, и формулировка закона, порожденного текущей политической конъюнктурой (хотя и апеллирующего к традиционным римским ценностям), единожды получив жизнь, с течением времени стала оказывать все большее влияние на экономическую жизнь общества в качестве ограничивающей сферу деятельности сенаторского ordo нормы. Как справедливо отметил Б. С. Ляпустин, «нельзя сбрасывать со счетов и [с.36] идеологический и ценностный смысл этих законов, который тесно переплетен с экономическим»¹²³.

ЖЕНЩИНЫ И МАГИСТРАТЫ:
БОРЬБА ЗА ОТМЕНУ ОППИЕВА ЗАКОНА В 195 Г. ДО Н. Э.

В 195 г. до н. э. в Риме происходит событие, лишь при первом взгляде кажущееся незначительным или даже курьезным. Наиболее подробно описавший его Ливий отмечает: «Среди забот, что принесли римлянам великие войны — и те, что недавно закончились, и те, что вот-вот грозили начаться, — возникло дело, о котором и упоминать бы не стоило, если бы не вызвало оно бурные споры. Плебейские трибуны Марк Фунданий и Луций Валерий предложили отменить Оппиев закон. Этот закон провел народный трибун Гай Оппий в консульство Квинта Фабия и Тиберия Семпрония, в самый разгар Пунической войны»²³³. Предложение плебейских трибунов вызвало бурную реакцию населения Рима. Как пишет Ливий, «плебейские трибуны Марк и Публий Юнии Бруты защищали Оппиев закон и сказали, что никогда не допустят его отмены. Многие видные граждане выступили за Оппиев закон, многие — против него. На Капитолии чуть не каждый день собиралась толпа; все римляне тоже разделились на сторонников и противников Оппиева закона, женщин же не могли удержать дома ни увещания старших, ни помышления о приличиях, ни власть мужа: они заполняли все улицы и все подходы к форуму, умоляли граждан, которые спускались на форум, согласиться, чтобы теперь, когда республика цветет и люди день ото дня богатеют, женщинам возвратили украшения, которые они прежде носили. Толпы женщин росли с каждым днем, так как приходили женщины из окрестных городков и селений. Уже хватало у них дерзости надоедать своими просьбами консулам, преторам и другим должностным лицам…»²³⁴. В защиту закона Оппия выступает консул 195 г. до н. э. Марк Порций Катон. Насколько можно судить по описанию событий, которое дает Ливий, в качестве его главного оппонента выступал плебейский трибун Луций Валерий. Ливий приводит речи, которые произносят Валерий и Катон. Неожиданным выглядит исход дебатов: «После того как все было сказано за и против закона, на следующий день еще [с.72] больше женщин, чем прежде, высыпали на улицы Города; всей толпой кинулись они к дому Брутов, которые препятствовали принятию предложения других трибунов, и до тех пор их упрашивали, пока не вынудили отказаться от их намерений. Тогда стало ясно, что Оппиев закон будет отменен голосованием во всех трибах; так оно и случилось спустя двадцать лет после его принятия»²³⁵.

Событие это выглядит экстраординарным сразу по нескольким причинам. Во-первых, это само предложение об отмене закона Оппия. Насколько нам известно, это едва ли не единственный официально отмененный закон о роскоши. Для римской правовой культуры была характерна установка на постоянство, незыблемость, даже вечность законов, идущая от сакрального характера первых правовых норм, освященных авторитетом религии. В этой связи отрицательная реакция части римского общества на предложение об отмене закона, просуществовавшего всего 20 лет, не выглядит проявлением крайнего консерватизма. Скорее предложение плебейских трибунов Фундания и Валерия можно счесть прецедентом, крайне радикальным и даже скандальным по своему содержанию. Другое обстоятельство, бросающееся в глаза — это неожиданное появление на политической арене женщин. Помимо того, что они были лишены политических прав и не могли участвовать в работе комиций (поскольку не имели ius suffragii и ius honorum)²³⁶, активное вмешательство женщин в политические процессы также должно было создавать крайне нежелательный с точки зрения устоявшихся традиций общественной жизни прецедент²³⁷. Столкновение римских женщин с магистратами в 195 г. до н. э. нельзя счесть лишь просто курьезным эпизодом истории периода Республики²³⁸. Как справедливо отметил Б. С. Ляпустин, «сколь бы комичной не выглядела ситуация, сама по себе она не объясняет причин, приведших римское общество к расколу и противоборству, и те внутренние процессы, которые затронул закон»²³⁹.

Поиск объяснения причин внесения предложения об отмене закона Оппия, и последовавшего за ним противостояния внутри римской общины, заставляет нас обратиться за неимением других источников к речам Катона и [с.73] Валерия, которые приводит Ливий²⁴⁰. Вопрос об их подлинности вызвал оживленную дискуссию среди историков. При этом, однако, следует отметить, что, несмотря на различие мнений о подлинности катоновской речи у Ливия, порой весьма существенное, большинство исследователей признают ее историчность²⁵⁰. Использовал ли Ливий реально существовавшую речь Катона или создал талантливую стилизацию, в его тексте отразились особенности социальной и экономической ситуации в римской civitas начала II в. до н. э.

[с.75] Неожиданный поворот в дискуссию о подлинности речи Катона внес Л. Пеппе, обративший внимание на мало привлекавшую интерес исследователей речь Луция Валерия. Отметив близость ряда ее положений с речью Гортензии, включенной в 4-ю книгу «Гражданских войн» Аппиана, Л. Пеппе приходит к мнению, достаточно осторожно, правда, выраженному, об ее аутентичности²⁵¹. Он обращается к сочинению византийского автора XII в. Иоанна Зонары, содержащему обширные отрывки из греческого историка II—III вв. Диона Кассия. Зонара дает свой вариант спора Катона и Валерия, довольно сильно отличающийся от рассказа Ливия (Zonar. 9. 17. 1—4). По мнению Л. Пеппе, это свидетельствует о существовании независимого анналистического источника, конкурирующего с традицией, представленной в сочинении Ливия, и сохранившегося в версии Диона — Зонары. Отметив ряд параллелей в построении речей в обеих версиях, автор приходит к выводу о том, что существовал реальный прототип речей Катона и Валерия, сжато и достаточно близко к оригиналу переданный у Диона — Зонары, и, напротив, сильно переработанный у Ливия²⁵².

Приведем полностью отрывок из Зонары, с тем, чтобы была возможность сравнить представляемую им традицию с версией Ливия. Он пишет: «Порций Катон, будучи избран консулом, получил Испанию, которая почти полностью отпала. Он был мужем, превосходившим в добродетели всех современников. После поражения, понесенного римлянами при Каннах, был принят закон, запрещавший женщинам иметь золотые украшения и роскошные одеяния; и вот теперь люди задумались, не стоит ли отменить этот закон. По этому вопросу Катон произнес речь, в которой он убеждал, что закон должен оставаться в силе, и закончил с такими словами: «Пусть женщины будут украшены не золотом и драгоценными каменьями, не яркими и прозрачными одеяниями, но скромностью, любовью мужа, любовью детей, сговорчивостью, умеренностью, установленными законами, нашим оружием, нашими победами, нашими трофеями». Луций Валерий, трибун, противостоявший Катону, напротив, убеждал, что стародавние украшения должны быть возвращены женщинам. И после того как он ознакомил народ со всеми подробностями этого дела, Валерий обратился к Катону, восклицая: «Что касается тебя, Катон, то если тебе не нравятся женские украшения и ты желаешь сделать нечто значительное и приличествующее философу, предлагаю тебе остричь им везде волосы накоротко и затем одеть их в короткие платья и туники через одно плечо; да, клянусь Юпитером, предлагаю тебе дать им доспехи и посадить на лошадей, и, если угодно, взять их в Испанию; давайте приведем их и сюда, чтобы они могли принять участие в наших собраниях». Валерий сказал это в шутку, но женщины, услышав его — [с.76] многие из них находились неподалеку от Форума, желая знать, как развиваются события, — ринулись в собрание, осуждая закон, и после того как он был незамедлительно отменен, они немедленно надели украшения прямо в собрании и бросились в пляс».