По стопам Гарнерена: из истории отечественного воздухоплавания

Материал опубликован в сентябрьском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».

20 сентября (2 октября) 1803 года в Москве впервые состоялся полет воздушного шара, который пилотировал француз Андре-Жак Гарнерен. Монгольфьер поднялся ввысь в 17:25 и, пролетев около трех десятков километров, спустя час опустился в усадьбе Остафьево. Но история воздухоплавания в нашей стране началась не в тот день, к моменту полета Гарнерена она, можно сказать, насчитывала уже два десятилетия.

ПОСРЕДСТВОМ ДЫМА

В день именин Екатерины II, 5 декабря 1783-го (н. ст.), жители Санкт-Петербурга стали свидетелями невиданного зрелища: неподалеку от Эрмитажа поднялся в небо огромный шар.

Прежде императрица уже была наслышана о таких опытах за границей и живо интересовалась ими. В ноябре 1783-го она отправила российскому послу во Франции князю Ивану Барятинскому депешу с просьбой узнать подробности проходивших там полетов.

Вскоре пришел ответ: «Вашему Императорскому Величеству уже небезызвестно, что здесь изобретено в недавнем времени одним французом, уроженцем губернии Лангедок, провинции Виваре, города Анноней по имени Монгольфье поднятие на воздух великой тягости посредством дыма».

Посол сообщал, что запуски шаров производились на Марсовом поле и в Версале. Особо дипломат отметил первый в мировой истории полет воздухоплавателей, коими оказались маркиз Франсуа Лоран д’Арланд и физик Пилатр де Розье. Один из них убедил короля Людовика XVI: пионерами в деле покорения воздушного пространства должны быть представители высшего сословия Франции.

Храбрецы стартовали с территории замка Мюэтт в Булонском лесу, поднялись на высоту 950 метров и, пролетев почти девять километров, благополучно приземлились на окраине Парижа. После этого де Розье прозорливо заметил: «Это недорогое приспособление будет очень полезно для армии для определения местоположения маневров противника, его расположения и для объявления об этом сигналами своим войскам».

Екатерине II Барятинский также докладывал: «Под оным шатром подвязана была деревянная Галерея, на которой утвержден был железный решетчатый таган с огнем; положено было несколько снопов соломы для содержания оного огня».

К письму дипломат приложил выпуски «Журналь де Пари», где подробно освещался запуск шара и был опубликован отчет д’Арланда. Своего суждения о полетах Иван Сергеевич не высказал, благоразумно оставив это право государыне.

Позже он отправил ей еще несколько посланий о похожих акциях воздухоплавателей — Жака Шарля и Николя-Луи Робера в саду Тюильри. По приземлении они были приглашены вместе с Монгольфье во французскую Академию наук, где их чествовали большие ученые.

По словам Барятинского, французы надеялись, что довольно скоро смогут управлять воздушными шарами, «как судами на воде», и тогда «многие вещи в свете возьмут совсем другой оборот», а «военные силы и движения не могут быть скрыты от верного исчисления и примечания, и не будет никакой крепости, которой бы не можно было овладеть чрез угрозы с воздушных машин метанием огненных материй, каковых потушить невозможно».

СТРОГИЙ ЗАПРЕТ

Поначалу русскую императрицу все это впечатляло. В письме немецкому дипломату и публицисту Фридриху Мельхиору Гримму она предсказала: с помощью шара можно будет долететь из Санкт-Петербурга в Париж всего за три дня. Казалось, царица и в дальнейшем станет споспешествовать опытам, находившим все больше сторонников в России.

Однако ее отношение к этому делу быстро изменилось. В апреле 1784 года был издан указ «О запрещении пускать воздушные шары». В документе говорилось: «В предупреждение пожарных случаев и иных несчастных приключений, произойти могущих от новоизобретенных воздушных шаров, наполненных горячим воздухом или жаровнями со всякими горячими составами, повелеваем учинить запрещение, чтобы от 1 Марта по 1 Декабря никто не дерзал пускать на воздух таковых шаров под страхом заплаты пени по 20 рублей в Приказ Общественного Призрения, и взыскания вреда, ущерба и убытка тем причиняемого».

Царицу можно понять: «пожарный страх», по выражению того времени, был действительно велик. Столица нередко страдала от буйств огня. Новый источник опасности для властей был крайне нежелателен.

В Россию тем временем собирался французский изобретатель Жан-Пьер Франсуа Бланшар, который в январе 1785-го вместе с американцем Джоном Джеффрисом совершил перелет через Ла-Манш. Путешественник был остановлен словами Екатерины II: «Здесь не занимаются сею или другой подобной аэроманией, да и всякие опыты оной, яко бесплодные и ненужные, у нас совершенно затруднены».

Ничего не попишешь, если императрица запретила, то так тому и быть. Да и многие российские ученые не видели в шарах практической пользы и это мнение выразили на заседании Академии наук, услышав доклад зарубежных коллег об изобретенной братьями Монгольфье аэростатической машине.

Наше научное сообщество тогда не было знакомо со свойствами водорода, не имело навыков создания легкой непроницаемой оболочки шара, не знало многих других технологических особенностей. Хотя пророческие слова Петра I, обращенные к Александру Меншикову при закладке Собора святых Петра и Павла (с этого началась история Санкт-Петербурга), кто-то из ученых, конечно, помнил. В мае 1703 года царь произнес во всех отношениях крылатую фразу: «Не мы, а наши правнуки будут летать по воздуху, ако птицы».

Некоторым научным работникам показалась заманчивой перспектива использования больших шаров для перемещения тяжелых грузов, но опять же возникло опасение: без управления такие наполненные водородом сферы с «прицепами» могут наделать больших бед, если рухнут на какую-нибудь густонаселенную местность.

ВОЗДУШНАЯ ВОЙНА 1794 ГОДА

Во Франции опыты продолжились, в том числе трагические. В июне 1785 года вышеупомянутый де Розье и Пьер Ромен вновь пытались по воздуху пересечь Ла-Манш, но путешествие закончилось плачевно, оба погибли. Это была первая в мире авиакатастрофа. Но она не остановила энтузиастов.

В 1791-м «Санкт-Петербургские ведомости» объявили: в Париже «был пущен с Марсова поля воздушный шар с разными надписями и премудростями уложения относящимися». Если Екатерина II это прочла, то, возможно, выразила недовольство. Во Франции свергли монархию, к власти пришли якобинцы, которые не только могли забросить в Россию революционные идеи, но и (в теории) доставить по воздуху крамольную литературу.

Между тем французские ученые намеревались использовать воздушные шары в военных целях и вскоре добились блестящего успеха. Во время сражения при Флерюсе в июне 1794-го над полем боя неожиданно взвились аэростаты. Наблюдатель из гондолы обозревал позиции неприятеля и передавал полученные данные в спускаемых вниз коробках. Во многом благодаря этому новшеству армия революционной Франции одержала победу над войсками Первой коалиции, в состав коей входили боевые части Австрии и Голландии.

В России, пока здравствовала Екатерина, воздушные опыты хоть и не приветствовались, но все же проводились. К примеру, в мае 1792 года петербуржцев пригласили увидеть необычный номер: «Терци (фокусник, эквилибрист. — «Свой») опять будет иметь честь в манеже его превосходительства Ивана Ивановича Кушелева показывать свое искусство и представлять разные здесь еще невиданные штуки. Сядет он в построенный наподобие Монгольфьерова шара корабль, окруженный со всех сторон огнями, и подымется в воздух так высоко, как позволит место».

Стоит обратить внимание на слова «опять будет». Стало быть, итальянец уже здесь выступал?

АВАНТЮРИСТ, ОБМАНУВШИЙ ИМПЕРАТОРА

День 18 июля 1803 года в истории российского воздухоплавания ознаменован полетом отставного боевого генерала Сергея Львова. Шар пронесся от сада Первого кадетского корпуса в Санкт-Петербурге до Стрельнинской дороги (неподалеку от Красного села). Дуэт русскому военному составил автор конструкции Андре-Жак Гарнерен.

Впечатления нашего участника не отличались восторженностью: «Я бывал в нескольких сражениях, больших и малых, видел неприятеля лицом к лицу и никогда не чувствовал, чтоб у меня забилось сердце... Как же, думал я, дожить до шестидесяти лет и не испытать в жизни ни одного сильного потрясения? Если оно не далось мне на земле, дай поищу его за облаками: вот я и полетел. Но за пределами нашей атмосферы я не ощутил ничего, кроме тумана и сырости, только немного продрог — вот и все».

А способствовал этому полету снявший запрет с воздухоплавания Александр I. Император поверил в большие возможности нового способа передвижения, однако для осуществления этих в прямом смысле высоких целей избрал не вполне подходящего человека.

Изобретатель музыкального инструмента с названием «панмелодиокон» Франц Леппих вызвался создать управляемый аэростат, «который мог бы поднимать такое количество разрывных снарядов, что посредством их можно было бы истреблять целые неприятельские армии». С таким предложением он сначала обратился к Наполеону, но тот немцу не поверил и погнал прочь.

Леппих не огорчился, продолжил поиски инвестора и нашел такового в лице русского императора. Увлекательный рассказ в духе барона Мюнхгаузена так впечатлил Александра I, что тот в преддверии войны с Францией, в мае 1812 года, позвал фантазера в Россию.

Для опытов чужеземцу был выделен участок в деревне Воронцово и солидные денежные средства. Работа закипела, и хотя видимых успехов не наблюдалось, преисполненный оптимизма московский генерал-губернатор Федор Ростопчин писал в Санкт-Петербург, что «большая машина будет окончена к 15 августа».

То есть «чудо-оружие» предполагали задействовать в сражении с армией, стремительно двигавшейся к Первопрестольной! За четыре дня до Бородинской битвы Михаил Кутузов писал Ростопчину: «Государь говорил мне об еростате, который тайно готовится близ Москвы. Можно ли будет им воспользоваться, прошу мне сказать, и как его употребить удобнее».

Михаил Илларионович, похоже, загорелся этой идеей и, вероятно, уже представлял разрушенные, объятые пламенем позиции французов на Бородинском поле, на которые с небес летят смертоносные снаряды, ошеломленного Наполеона, приказывающего остаткам непобедимой армии отступить от стен Москвы...

Сенсации не произошло. Аэростат не был построен ни в 1812-м, ни годом позже, да и не мог Леппих его создать, ибо ни знаний, ни практических навыков для этого дела у него не имелось. «Мюнхгаузен» действовал интуитивно, наобум, хотя и весьма напористо, а наши соотечественники на мифический проект говорливого немца ссудили 300 тысяч — деньги, на которые можно было построить и вооружить трехпалубный военный корабль!

Авантюрист не понес никакой ответственности за свое фиаско и преспокойно уехал из России с солидной пачкой ассигнаций. На гонорар и прилипшие к его рукам бюджетные деньги купил в Баварии роскошное поместье. Но и там не успокоился, рекламировал местным коммерсантам «свои» аэростаты для перевозки товаров, на сей раз никто на удочку Леппиха не попался.

БУДУЩНОСТЬ ЭТОГО ДЕЛА ОГРОМНА

Шло время. Запуски воздушных шаров стали вполне обыденным явлением. Об этом писали газеты, рассказывал журнал «Воздухоплаватель». В 1909 году один из авторов издания своих читателей проинформировал: «Прогулка по воздуху на обыкновенном, неуправляемом аэростате в Европе дело обычное. К одному аэроклубу Франции приписано около 80 шаров. Люди знакомятся с условиями воздушной стихии, привыкают летать и скоро будут чувствовать себя как дома и на новых летательных аппаратах, призванных в XX веке заменить все остальные способы передвижения для людей». Написал эти строчки первый председатель Императорского всероссийского аэроклуба Иван Стенбок-Фермор. В статье он также сетовал на то, что «мы все ждем чудотворца, какого-нибудь гениального самоучки, который нам откроет «секрет воздухоплавания» — и мы сразу станем, безо всякого приготовления, впереди всей Европы».

Иван Васильевич призвал «работать правильно и научно», ибо «будущность этого дела огромна», и сделал актуальный на все времена вывод: «Чтобы избегнуть порабощения, если не прямо военного, то уж, во всяком случае, экономического и культурного, чтобы сохранить свою независимость и оставаться великой державой, России нужен воздушный флот».