Диалог Бога и Дзержинского в преисподней о восстановлении памятника на Лубянке

Каждое действие, как говорят, равно противодействию. В связи с желанием группы влиятельных мужчин и некоторых женщин вернуть памятник Дзержинскому на Лубянку, Бог вызвал Дзержинского на разговор в свой подземный бункер. В небесную резиденцию Всевышнего для атеиста и предателя своего собственного польского народа путь был, естественно, закрыт.

— Ну что, Железный? — спросил Бог. — Хочешь памятник? По глазам вижу, что хочешь.

Но все было не так просто. За время, прошедшее после смерти, Дзержинский много думал о своей прожитой жизни. Посмертное существование осложнялось тем, что черти, переодетые революционными матросами, перепоясанными пулеметными лентами, с кокаиновыми глазами раз в месяц расстреливали Дзержинского как заложника, приканчивали его штыками, потом жарили на сковороде и ели с аппетитом.  

Это было больно и неприятно, и на следующий день Дзержинский просыпался с тяжелой головой и в полной депрессии. Отходняк был медленным, длился неделями. Только отойдешь — опять расстрел.

С одной стороны, он переживал, что памятник в 1991 году свалили. Но с другой — в Преисподней у него заканчивался адский срок и в конце туннеля ему светило католическое чистилище. Там его не будут жарить, и Бог уже не будет принимать его в шикарном, но очень угрюмом бункере. Множество раз передумав свою жизнь, Дзержинский понимал, что ошибся. События после его смерти в стране, где он владел судьбами людей, пошли куда-то не туда. Уничтожение эксплуататорских классов казалось ему теперь неправильным. Гражданская война — ужасом. Поход на Польшу — сердечной мукой. А государственный красный террор — преступлением, за которое его не зря расстреливали в Преисподней. В свое оправдание он мог сказать, что был честным революционером, верил Ленину и в светлое будущее трудящихся. Но коммунизм из временного морока превратился в прочный сталинский застенок. Трудящиеся испарились. Стали холопами. Какие-то шутники назвали холопов глубинным народом. Дзержинский захохотал… Новое время работало против него. Возникла ностальгия по родной Польше, по шляхетному детству в бархатных штанишках, по семье, дворянскому быту. В Преисподней он перешел на родной польский язык. 

— Сегодняшняя игра с моим памятником не имеет ко мне никакого отношения, — сказал Дзержинский Богу. — Памятник хотят вернуть разные товарищи. Мои последователи, чекисты, сделали из меня языческий тотем. Зачем? Чтобы закрепить свою власть навечно и чтобы их безнаказанность стала законом. Протестная турбуленция молодых людей всей страны взволновала старые кадры, озверели их изношенные лица и сердца — они устроили реванш. Я их понимаю. Участие в красном терроре постепенно превратило меня в садиста. Я полюбил грешным делом пугать и мучить людей. Эта бесчеловечность — моя услада. Ну, как лесная земляника…

— Сука ты, Железный, — сказал Бог.

— Грешен, — согласился Дзержинский. — Но ведь помимо чекистов меня хотят вернуть еще и все те, кто за мой счет хочет влезть на вершины власти, пройти в Думу, получить право на счастливое обладание садизмом. Ведь садизм в природе людей, — Дзержинский укоризненно посмотрел на Бога.

— Я не виноват в твоих грехах, — сказал Бог.— Ты забываешь о свободной воле. 

— И потом, — встрепенулся Дзержинский, — я не хочу служить двум начальникам. Тот, который в Москве, очевидно отправится по моим следам, и, вероятно, у нас еще будет возможность вдоволь наговориться. Хорошо, что РПЦ против меня. Я был атеистом вопреки всему. Но имей в виду, я рассматривал костел как мучителя трудящихся поляков и потому вместе с ним отрицал тебя.

— Дурак! — сказал Бог.

— Кремлевский начальник не приведет меня в чистилище.

Бог невольно кивнул.

— А ты приведешь!

— Так ты корыстно воспринимаешь меня!

— Нет! — вскричал Дзержинский. — Это не я, это моя неизбывная человеческая природа, слабая и неверная. Твое изобретение. Так что между двумя начальниками я выбираю тебя и жду твоей воли относительно памятника.

— Нет, Железный, ты сам решай, — сказал Бог.

— Я подумал и решил. Второй раз мне поставят памятник, но не навсегда, а на время, потом снова сбросят. Зачем мне это? Я не хочу быть лубянским ванькой-встанькой. 

— Иди, польский пан! — усмехнулся Бог. — Эх вы, проводите его в чистилище!   

Вам может быть интересно:

• Клуб первых жен: к истории фотосессии с Юлией Навальной
• Вам с ними интересно?
• Путешествие по российским дорогам с Infiniti QX80

Больше текстов о политике и обществе — в нашем телеграм-канале «Проект “Сноб” — Общество». Присоединяйтесь.