Выходит в свет книга, по-новому открывающая Дальний Восток
На следующей неделе в «Редакции Елены Шубиной» (издательство АСТ, Москва) выходит в свет новая книга известного писателя, лауреата премии им. Арсеньева, нашего коллеги — обозревателя «Новой газеты во Владивостоке» — Василия Авченко «Дальний Восток: иероглиф пространства».
Этот текст можно рассматривать как попытку частного освоения истории и географии, как опыт поиска своего места в окружающем мире и осмысления неких глубинных, метафизических вещей, определяющих и суть гигантской территории от Певека до Тумангана, и понятийный мир человека, на этой территории проживающего.
Не случайно в преамбуле, которую автор назвал «Геолирическое вступление», он пишет: «Для меня это очень личная книга уже потому, что мои дети — приморцы в пятом поколении. Дальний Восток для меня — не дальний и не восток, а место, где живу; малая родина, неотрывная часть большой. «Дальний» — это если смотреть из Москвы или считать Европу центром мира. Иногда кажется, что дальневосточник — моя профессия. Что я живу здесь не только в свое удовольствие и потому, что так сложилось, но и для сохранения демографии и географии, чтобы земля эта не заросла сорняком и не была занята другими, чужими. Как говорят военные моряки, для демонстрации флага».
Сегодня с любезного согласия издателя «Новая во Владивостоке» публикует одну из глав новой книги Василия Авченко.
Что такое Дальний Восток, никто точно не знает.
В России под Дальневосточным федеральным округом понимают одиннадцать «субъектов федерации» — от корейской границы до американской, от Ледовитого океана до Монголии. На Западе понятие FarEast выходит далеко за пределы нашего ДФО: Корея, Япония, Китай, Лаос, Филиппины, Индонезия… Но и Запад — понятие размытое, условное, ненаучное, и термин «Азиатско-Тихоокеанский регион» всяк понимает по-своему, то ограничивая его восточными берегами Евразии, то присовокупляя некоторые сухопутные азиатские государства, северо- и южноамериканское побережья и весь Тихий океан.
Дальний Восток не так уж давно обособили, выделив из Восточной Сибири. В 1885 году в Петербурге вышло исследование географа Франца Шперка «Россия Дальнего Востока»; в 1908-м естествоиспытатель Николай Слюнин опубликовал работу «Современное положение нашего Дальнего Востока»; год спустя при царском правительстве появился Комитет по заселению Дальнего Востока… но по-настоящему этот термин утвердился и распространился уже в советский период.
Тихоокеанский флот в его досоветском изводе именовался Сибирской флотилией, притом что базировались корабли сначала в Николаевске-на-Амуре, а затем во Владивостоке. Муравьёв-Амурский, штаб-квартира которого располагалась в Иркутске, назывался генерал-губернатором Восточной Сибири; отдельное Приамурское генерал-губернаторство с хабаровской штаб-квартирой появится позже. Браконьеры Джека Лондона били котиков у «берегов Сибири» — у Камчатки и Командор. За рубежом и теперь вся зауральская Россия часто зовется Сибирью, амурский тигр — сибирским и так далее; как будто вся Россия состоит из Москвы, Петербурга и — Сибири.
Возможно, так оно и есть; да и в самой России еще в начале ХХ века вся восточная необъятность именовалась Сибирью. Даже в 1940-х географ и писатель Владимир Обручев называл остров Врангеля между Восточно-Сибирским и Чукотским морями «далекой Сибирью». В 1920-х его же герои говорили: «Будем ли мы строить в России, Туркестане или Сибири…», противопоставляя России не только Туркестан, но и Сибирь, даром что первый и вторая входили в состав как Российской империи, так и СССР. Пржевальский писал о возвращении с Уссури и Амура «через Иркутск в Россию». У Вересаева: «“Какая это моя Сибирь, я сам из России”, — огрызался заруганный сторож…» Под Россией порой понимали (и понимают) не только государство, но определенную географическую область — центральную Россию, историческую Русь.
Термин «Дальний Восток» активно применялся в связи с полуфантомной Дальневосточной республикой, обе столицы которой находились в Забайкалье. После вливания ДВР в РСФСР на месте первой возникла Дальневосточная область, включавшая, помимо прочего, Прибайкальскую и Забайкальскую губернии, территории которых в 2000 году отнесли к Сибирскому федеральному округу. В это же время Якутия, до 1990-х не считавшаяся Дальним Востоком, попала в границы Дальневосточного федерального округа; с другой стороны, еще в 1963 году Якутию включили в Дальневосточный экономический район.
В 2018 году в пределы ДФО втащили Бурятию с Забайкальским краем, которые прежде относили к Сибири. Но Забайкалье осталось равным самому себе. Как раньше оно не совпадало с енисейско-обской, сердцевинной Сибирью, так теперь оно отличается от тихоокеанского Дальнего Востока. Границы федеральных или военных округов не всегда адекватны сложившимся общностям.
Мы говорим «сибирский характер», не противопоставляя при этом сибиряка русскому. «Дальневосточник» — понятие еще более молодое, неустоявшееся; текучее, как керосин, колеблющееся, как мираж, нестабильное, как радиоактивный изотоп.
Едва ли стоит противопоставлять дальневосточников жителям других регионов России. Обобщение — всегда упрощение, а значит, искажение; нужно долго всматриваться, чтобы заметить отличия, оттенки, переливы — тонкие, неформулируемые, фиксируемые каким-то шестым или седьмым органом чувств.
Определения «тихоокеанский» и «дальневосточный» нередко существуют на равных: геологический институт во Владивостоке называется Дальневосточным, географический — Тихоокеанским. Из представления о том, что «Дальний Восток» изжил себя и не соответствует ни сегодняшнему, ни тем более завтрашнему дню, родился термин «Тихоокеанская Россия».
Академик, географ Петр Бакланов считает: в словах «Дальний Восток» слышны относительность и евроцентризм. Академик, историк Виктор Ларин говорит: «Может быть, для Европы мы и дальние, но для Азии и тем более для самих себя — нет». «Дальний Восток» — это что-то далекое на востоке; может быть, даже не совсем Россия? Морская составляющая этим термином вообще уведена за кадр: слишком долго мы считали себя сухопутным народом. Но ведь Дальний Восток — не только суша и даже не только двухсотмильная экономическая зона России, но и выход в океан. «Дальний Восток» ориентирован вовнутрь, «Тихоокеанская Россия» — вовне. Говоря о Тихоокеанской России, мы вбираем в поле зрения океан (а это — рыба, нефть, транспорт, космос…), одновременно подчеркивая российскую принадлежность территорий и акваторий. Тихоокеанская Россия — распахнутая в океан бесконечность, прочно связанная с родным материком. Вместо «дали» и «востока» — Россия на Тихом океане.
Переименовывать Дальний Восток в Тихоокеанскую Россию, впрочем, было бы неправильно уже потому, что эти понятия не совпадают. Якутия — точно не Тихоокеанская Россия, скорее Сибирь; хотя и Сибирь неоднородна: Иркутск — одно, Красноярск — другое, Барнаул, Абакан, Кызыл — третье, Омск, Томск, Кемерово — четвертое, пятое, шестое… Запад Якутии — Сибирь, восток — почти Чукотка. Две трети Колымы протекают по Якутии, но столицей «Колымского края» называют Магадан, стоящий на Охотском море, которое не имеет отношения к бассейну текущей на север Колымы.
В здешних долготах слова склонны обретать новые значения — тот же «материк», как здесь зовут остальную Россию. Колыма — не только река, как Трасса — не только сама двухтысячекилометровая дорога от Магадана до Якутска, а территория, сообщество, образ жизни…
Возможно, имеет смысл говорить о Дальневосточном федеральном округе в контексте внутреннего административного деления страны и о Тихоокеанской России как о планетарной геополитической категории.
Или же мне напрасно слышится в «Дальнем Востоке» некая пренебрежительность? Может, все наоборот: не просто север, а крайний, не просто восток, а дальний, примерно, как «гвардии капитан»?
Географическая реальность зыбка и переменчива уже в силу того, что даже геологическая история (не говоря о социально-политической) продолжается. Живя по инерции в старых координатах, мы по-прежнему считаем, что граница Европы и Азии проходит по «Камню» — Уральскому хребту, хотя Европа уже давно дошла до Тихого океана. Владивосток — передовой пикет Европы. Это где-то далеко на западе мы, дальневосточники, можем показаться кому-то азиатами; в настоящей Азии сразу чувствуешь себя европейцем. Граница между Европой и Азией условна, как условны сами эти понятия. Что такое Европа, как не далекая западная окраина Азии? Географические границы давно не соответствуют культурным, не говоря о том, что и о последних можно спорить.
Подлинный хребет России — не Урал, а рукотворный Транссиб, ниточка жизни в горно-таежно-степной бесконечности. Железный каркас, держащий мышцы страны и передающий по вязи нервов сигналы. Эта длиннейшая в мире магистраль — двойного или тройного назначения, как и весь Дальневосточный регион.
«Как без посещения Мекки нельзя быть настоящим мусульманином, так, не проехав из столицы до Дальнего Востока, нельзя будет называться подлинным русским», — писал в 1892 году Александру III министр путей сообщения, будущий премьер Витте, при котором в российских поездах появились металлические подстаканники. По моим наблюдениям, проехаться по всему Транссибу чаще всего мечтают москвичи или иностранцы. Для дальневосточников и сибиряков это не экзотика, а средство передвижения: надо ехать — едешь, не видя особой романтики в многодневной тряске.
Мы делаем ошибку, считая Дальний Восток чем-то однородным, единым. Когда по телевизору говорят: «На Дальнем Востоке завтра будет преобладать (какая-нибудь) погода…» — это смешно. Это все равно что: «Над всей Европой безоблачное небо». Дальний Восток не только невообразимо огромен, но дико разнороден: как можно сравнивать маньчжурские субтропики Приморья, бамбуково-лианный Сахалин и ледовитое побережье Чукотки?
На всей этой гигантской, почти с Австралию, территории — всего несколько относительно крупных (ни одного миллионника) городов.
Дальний Восток — насквозь условный термин, под которым можно понимать что угодно. Как единая общность он существует только на карте или в чиновничьем воображении. Это разноплановая, пестрая, лоскутная вселенная, искусственно сведенная воедино. Восточный макро- или мокрорегион — чуть не половина площади России с набором климатических зон от арктической до субтропической, двумя океанами, несколькими морями, великими реками, континентальной бесконечностью, букетом народов и культур — от заполярных эскимосов до родственных монголам бурятов.
Здесь свободно поместилась бы целая часть света, несколько великих государств, два-три цивилизационных гнезда вроде Междуречья или Средиземноморья.
Живут на этих 40 % площади России всего 8,2 млн человек — чуть больше 5 % населения.
Если в остальной России неблагоприятные для проживания территории занимают 36 %, то на Дальнем Востоке — 81 %.
Чукотские Анадырь, Уэлен, Певек — крайние север и восток России и всей Евразии. Остров Фуругельма у берегов Приморья — самый южный в России. Вот заявочные столбики, вбитые когда-то по углам материка русскими старателями.
Дальний Восток похож на архипелаг: слишком далеки даже друг от друга, слишком малы и немногочисленны здешние человеческие поселения и слишком мало между ними дорог. Это ведь только с точки зрения формальной географии Магадан и Париж принадлежат одному материку; Колыма представляется отдельной планетой.
Если лучший образ для постижения Сибири — ее великие реки и Байкал (чистота, холод, сокровища), то наиболее подходящий образ для понимания Дальнего Востока, — Курильские острова — далекие и малонаселенные, извергающиеся и колыхающиеся, оспариваемые и прекрасные, оторванные от метрополии и друг от друга.
Дальний Восток — Архипелаг Джетлаг.
Когда не было Дальнего Востока, была Сибирь. Это магическое слово; такие слова нельзя объяснять или переводить — в них надо погружаться, постигать их, приобщаться и восходить к ним. Сибирь непостижима — это не Sibir и не Siberia. Евразийская (только в России очевидно, что противопоставление Европы и Азии не имеет смысла), грозная (тоже непереводимое слово; когда Ивана Грозного называют IvantheTerrible, выходит пошло), бесконечная, таинственная.
Еще раньше была Тартария. Так европейцы именовали все, что лежит далеко на востоке, от Каспия до Тихого океана. Рудиментом этой странной топонимической практики остался Татарский пролив между Сахалином и материком, не имеющий никакого отношения к татарам и Татарстану. В Тартарии слышатся и бездонный Тартар, и потусторонние тартарары. Тартария — нечто дикое, жуткое, почти преисподнее, откуда приходят орды варваров. Татарами европейцы звали чуть не все казавшиеся им дикими народы.
Берегом Тартарии в 1787 году прошел Лаперуз, от которого Приморью остался топоним Терней, Сахалину — Монерон и Крильон. По-французски Дальний Восток — Extrême-Orient. Мы — экстремальные ориенталисты.
Английский врач Джон Тронсон, оставивший записки о восточном походе корабля «Барракуда» в 1854—1856 годах, во время Крымской войны, тоже определял побережье нынешних Хабаровского и Приморского краев как Тартарию (Tartary). Чехов в «Острове Сахалине» упоминает «татарина-магзу» — речь о «манзе», как называли живших на Дальнем Востоке китайцев (точнее — маньчжур).
До Тартарии добрался даже Робинзон Крузо, обуянный на старости лет тягой к перемене мест. Побывав в Индии и Китае, он в самом начале XVIII века возвращался домой через Забайкалье и Сибирь. Политкорректности не знали ни Дефо, ни его герой; азиатов и московитов Робинзон считал людьми второго сорта.
Китайцы показались Крузо «презренной толпой или скопищем невежественных грязных рабов, подвластных достойному их правительству». Вот что Робинзон думал о русско-китайских отношениях: «Если бы московская империя не была почти столь же варварской, бессильной и плохо управляемой толпой рабов, то царь московский без большого труда выгнал бы китайцев с их земли и завоевал бы их в одну кампанию».
О русских: «Я не мог не почувствовать огромного удовольствия по случаю прибытия в христианскую, как я называл ее, страну, или, по крайней мере, управляемую христианами. Ибо, хотя московиты, по моему мнению, едва ли заслуживают названия христиан, однако они выдают себя за таковых и по-своему очень набожны». Еще хуже путешественник отозвался о коренных забайкальцах — бурятах и эвенках: «Из всех виденных мною дикарей и язычников эти наиболее заслуживали названия варваров, с тем только исключением, что они не ели человеческого мяса, как дикари в Америке».
Близ Нерчинска Крузо присутствовал при жертвоприношении и без долгих размышлений рассек саблей деревянного идола. Едва спасшись от «дикарей», просвещенный англичанин затем вернулся и сжег этого самого идола (как не вспомнить формулировку Константина Леонтьева 1888 года: «Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения»), предварительно связав молившихся, чтобы те видели гибель своего божества. Так турист Крузо приобщал к европейским ценностям диких россиян, чтобы они не оскорбляли его религиозных чувств.
Интересно, что примерно за полвека до этого здесь же, в Забайкалье, принесение барана в жертву наблюдал протопоп Аввакум, отметив в «Житии…»: «Ох, душе моей тогда горько и ныне не сладко! » Если бы наши аввакумы и их начальники-воеводы вели себя подобно робинзонам, не было бы сегодня в Бурятии ни буддизма, ни шаманизма.
Книга о Крузо в Сибири говорит о психологии захватившего полмира европейца: конкистадора, крестоносца, экспансиониста. Она дает ответ на мучивший Высоцкого вопрос о том, почему аборигены съели Кука. Вот только кто после этого дикарь?
Если бы это относилось только к прошлому и к иностранцам; есть ощущение, что модная ныне политкорректность — декорация, а в главном отношение людей Запада к людям Востока и вообще чужакам — от Сербии и Ливии до Ирака и Сирии — осталось прежним. Более того, даже для многих соотечественников зауральская Россия до сих пор остается почти такой же Тартарией, как для героя Дефо.
Василий Авченко,
«Новая газета во Владивостоке», №588, 8.4.21
https://novayagazeta-vlad.ru/588/kultura/strana-tartariya.html